Алиса в Стране Чудес — почему все сходят по ней с ума. Часть 2

Кое-что, кроме нонсенса

После того, как мы поговорили о том, что отрицает и ниспровергает автор «Алисы в Стране Чудес», настало время задаться вопросом, а что он утверждает? каковы положительные ценности, во имя которых отвергаются мещанские нормы?

Многие критики выискивают в сказках об Алисе глубинные философские смыслы (волшебные изменения её роста пытаются связать с теорией расширения вселенной и т. п.), но это всё сплошные натяжки и домыслы. Даже если оксфордский математик и использовал какие-то научные теории в качестве строительного материала для своей сказки, то вовсе не для того, чтобы что-то сказать по поводу этих теорий, а просто потому, что никакого другого материала у него не было.

«Мир логический он сумел увидет перевёрнутым; любой другой мир он не сумел увидеть даже в обычном состоянии. Он взял теругольники и превратил их в игрушки для своей маленькой любимицы; он взял логарифмы и силлогизмы и обратил их в нонсенс. Но в самом специальном смысле в его нонсенсе нет ничего, кроме нонсенса», — писал Честертон в своей классической статье о Кэрролле. И это справедливо в отношении логических и философских идей.

Однако, в сказке всё-таки содержалась одна положительная идея, одна утверждаемая ценность — детство, и уже к этой ценности примыкают все остальные: ощущение свободы, естественности, вольной игры. Собственно, эта идея заявлена в поэтическом вступлении к сказке:

Алиса, сказку детских дней
Храни до седины
В том тайнике, где ты хранишь
Младенческие сны,
Как странник бережёт цветок
Далёкой стороны.

В статье «Алиса на сцене» Кэрролл описал главную героиню своего произведения как «любящую», «нежную, словно лань», «учтивую по отношению ко всем, высокого ли, низкого ли рода, величественным или смешным», «доверчивую, готовую принять всё самое невероятное с той убеждённостью, которая изнакома лишь мечтателям», и «любознательную до крайности, с тем вкусом к Жизни, который доступен только счастливому детству, когда всё ново и хорошо, а Грех и Печаль всего лишь слова — пустые слова, которые ничего не значат!»¹

Даже образ чудесного сада, в который на протяжении всей сказки стремится попасть Алиса, критики связывают с садом, в котором играли в крокет дети доктора Лидделла (включая Алису Лидделл): «Кэрролл, будучи одним из хранителей библиотеки колледжа Крайст-Чёрч, нередко работал в маленькой комнате, окна которой выходили в [этот] сад… Как часто, должно быть, он следил за игрой, охваченный желанием вырваться из тёмных залов Оксфорда к ярким цветам и прохладным фонтанам детского рая»².

Саму свою сказку Кэрролл и превратил в большую игру. Честертон назвал её «духом и атмосферой праздника», «каникулами», которые позволил себе священник и математик.

Романтическое презрение

Противопоставление мещанской меркантильности, буржуазного утилитаризма, аристократической чопорности и христианского аскетизма некой природной детской естественности роднит Кэрролла с романтиками. Гофман и Андерсен тоже ведь боролись с филистерством и пытались бежать от него в страну детских грёз. Так же и Ибсен восставал против мелкобуржуазного лицемерия и лжи и требовал от каждого «быть самим собою».

Сущность романтического антибуржуазного протеста лучше многих разглядел Георгий Плеханов. Он указал, что романтики были в разладе с окружавшим их обществом и смотрели на буржуа с презрением: «Романтики, в самом деле, находились в разладе с окружавшим их буржуазным обществом. Правда, в этом разладе не было ничего опасного для буржуазных общественных отношений. К романтическим кружкам принадлежали молодые буржуа, ничего не имевшие против названных отношений, но в то же время возмущавшиеся грязью, скукой и пошлостью буржуазного существования»³.

Отсюда же и длинные волосы, и подчёркнутая небрежность (или, напротив, чрезмерная утончённость) в одежде, культ худобы и бледности в противовес краснощёкому здоровью всяческих «папаш вильямов». Романтики, денди и абсурдисты тяготились пошлостью буржуазных нравов, но ничего не имели против корней этих нравов — капиталистического способа производства и института частной собственности.

Поэтому и кэрролловский бунт ни к чему не приводит: побродив по Стране Чудес или по Зазеркалью, Алиса (а с ней и читатель) возвращается в изначальную точку — туда, откуда хотели сбежать. Поиграли, и хватит. Да и Страна Чудес, в сущности, оказывается лишь изменённым и приукрашенным миром состоятельных английских буржуа — с чаепитиями, частными домиками и игрой в крокет.

Грустные мысли и ночные страхи

Российская переводчица и исследовательница творчества Кэрролла Нина Демурова отмечает: «Он вел дневник, в который вносил мельчайшие подробности обыденного течения своей жизни — однако о вещах глубоких и потаенных, о том, что порой прорывается, словно вздох, в его детских книжках — раздумья о жизни и смерти, о боге, науке и литературе, о своих привязанностях и неосуществленных мечтах, об одиночестве и тоске, — он не писал ни слова. Доктор Доджсон страдал бессонницей. По ночам, лежа без сна в постели, он придумывал, чтобы отвлечься от грустных мыслей, «полуночные задачи» — алгебраические и геометрические головоломки — и решал их в темноте»⁴.

Страна Чудес была придумана Кэрроллом не столько для детей, сколько для самого себя. Она стала одним из логических упражнений, которыми он отвлекался от мрачных ночных мыслей, порождаемых бессмысленным педантизмом английской университетской жизни. По ночам отчуждённого человека преследуют мысли о смерти.

Вспомните поэтическое вступление к «Алисе в Зазеркалье»:

Мой милый друг, промчатся дни,
Раздастся голос грозный.
И он велит тебе «Усни!»
И спорить будет поздно.

Мы так похожи на ребят,
Что спать ложиться не хотят.

И обратите внимание на сцену из «Алисы в Зазеркалье»: «»Только здесь очень одиноко!» — с грустью промолвила Алиса. Стоило ей подумать о собственном одиночестве, как две крупные слезы покатились у неё по щекам. «Ах, умоляю тебя, не надо! — закричала Белая Королева, в отчаянии ломая руки. — Подумай о том, какая ты умница! Подумай о том, сколько ты сегодня прошла⁵! Подумай о том, который теперь час! Подумай о чем угодно — только не плачь!» Тут Алиса не выдержала и рассмеялась сквозь слёзы «Разве когда думаешь — не плачешь?» — спросила она. «Конечно, нет, — решительно отвечала Королева. — Ведь невозможно делать две веши сразу!»»

Чтобы отогнать от себя «нечестивые и богохульные мысли», сомнения, чувство собственного ничтожества и бессмысленности жизни, неосуществимые желания и страх смерти законопослушному буржуа и праведному христианину нужно постоянно оглушать себя — молитвами, головоломками, сказками, развлечениями, лихорадочной «деловой» активностью, наконец, наркотиками и алкоголем. Всё это расплата за неосуществлённое предназначение, за удушение в себе созидательных сил и подлинной человечности.

Не потому ли Кэрролл столь активно участвовал во всех университетских делах и имел сразу два увлечения (занятия фотографией и посещение театра), что он был вынужден смирить свой творческий потенциал, оставив потомкам лишь две болезненные сказки и ряд фотографий, в то время как был способен на большее?

Когда и как к «Алисе» пришла популярность

Как я уже говорил, общественное мнение изначально восприняло сказку в штыки. И это логично, ведь она и высмеивает (сводит к абсурду) расхожие взгляды и вкусы эпохи. Что же изменилось, почему «Алиса в Стране Чудес» превратилась в икону? Как и когда это произошло?

Широкая популярность к произведениям Кэрролла пришла уже после смерти автора — в начале ХХ века. И связано это, прежде всего, с изменением господствующих вкусов и настроений западного буржуазного общества, которое также имело свои причины. Прежде всего, пришёл к кризису сам капитализм и класс буржуазии.

Маркс ещё в середине XIX века отмечал: «Так как финансовая аристократия издавала законы, управляла государством, распоряжалась всей организованной общественной властью, самим фактом своего господства и посредством печати подчиняла себе общественное мнение, то во всех сферах, начиная от королевского двора и кончая café borgne [притонами низшего разряда], царили та же проституция, тот же бесстыдный обман, та же страсть к обогащению не путем производства, а путем ловкого прикарманивания уже имеющегося чужого богатства. Именно в верхах буржуазного общества нездоровые и порочные вожделения проявились в той необузданной — на каждом шагу приходящей в столкновение даже с буржуазными законами — форме, в которой порожденное спекуляцией богатство ищет себе удовлетворения сообразно своей природе, так что наслаждение становится распутством, а деньги, грязь и кровь сливаются в один поток»⁶.

Просто до поры до времени эти перемены, это моральное разложение буржуазии ещё прикрывалось чисто внешней благопристойностью, и потребовалось несколько десятилетий, чтобы эти настроения окончательно пропитали собой искусство и общественное сознание. От пуританской сдержанности общество переходит к гедонизму и утончённому разврату — наступила эпоха искусства модерна.

Именно в это время лозунг «искусство ради искусства» (абсурд ради абсурда) из антибуржуазного превратился в буржуазный. Декаданс, абсурд и прочие направления антибуржуазного искусства оказались «усыновлены» буржуазным обществом. Ведь, как мы помним, они не потрясали основ капиталистического строя и требовали чисто внешних, косметических перемен.

Почему мы хотим в Страну Чудес

Буржуазия переварила романтизм, абсурд, сюрреализм, и безыдйность сказок Кэрролла сначала перестала казаться чем-то предосудительным, а потом стала представляться уже чем-то желательным и похвальным. Публике захотелось чего-нибудь чисто развлекательного, щекочущего воображение, не требующего интеллектуальных или эмоциональных усилий.

Коль скоро буржуазия растеряла свой прогрессивный потенциал и уже не могла изображать из себя моральный авторитет, она не могла рационально объяснить и свои притязания на господство. Стало быть, рационализм прошлых дней был выброшен на помойку: теперь в моде оказались мистические учения. Когда, по выражению Лифшица, «философия делает своим принципом слепоту, а не знание, когда она ищет союза с тёмными силами ночи», тогда путешествие в Страну Чудес становится заманчивым и вожделенным предприятием.

Убеждать рабочих в том, что восемнадцатичасовой рабочий день — благо, и было настоящим абсурдом. Не умея переубедить рабочих, буржуазия была не против вскружить голову хотя бы самой себе.

Сказка про Алису сперва была превращена в икону на своей родине, а потом распространилась по свету вместе с буржуазной культурой и буржуазным мироощущением. Помните знаменитые слова Маркса: «Под страхом гибели заставляет она (буржуазия) все нации принять буржуазный способ производства, заставляет их вводить у себя так называемую цивилизацию, то есть становиться буржуа. Словом, она создаёт себе мир по образу и подобию своему».

Вот примерно таким образом «Алиса в Стране Чудес» распространялась по планете. В значительной мере английская буржуазная культура была усвоена США, так что Алиса сделалась иконой и для американского масскульта. В обществе, заражённом отчуждением, ностальгией, разочарованием, возникал спрос и на путешествие в Страну Чудес, на бегство от действительности, на чисто развлекательное искусство. Стоит отметить, что и в СССР радиопьеса и мультфильм по данному произведению появились на излёте мещанского «брежневского застоя».

Чем питается Страна Чудес

Я уже упоминал выше, что современные интерпретаторы всё дальше отходят от литературной первоосновы и что современные поклонники сказки про Алису книгу, как правило, не читают. И в этом тоже заключается важная составляющая успеха данного произведения: книга сама по себе довольно скучна, шутки и аллюзии её обветшали, но постоянно прирастающая масса интерпретаций — фильмов, мультфильмов, спектаклей, компьютерных игр, даже просто иллюстраций — постоянно обновляет сказку, приближает её к конкретной аудитории.

Публику восхищает не книга, а культурный феномен. Например, сегодня Алиса уже не представляется без полосатых чулков и голубого платья, хотя в книге и даже в иллюстрациях Тенниела, не менее важных для мифа об Алисе, чем сам текст, никаких полосатых чулков и указания на цвет платья нет. Страна чудес питается художественными интерпретациями и буржуазным унынием.

Ещё одной важной составляющей феномена «Алисы в Стране Чудес» является тема детства. Я уже упоминал, о том, что восхищение детством, мечта о проникновении в мир детства были присущи Кэрроллу и нашли своё выражение в произведении. Так вот стоит отметить, что Кэрролл вздыхал отнюдь не по собственному детству, а по детству Алисы Лидделл.

Поэтому он и восхищался не чьим-нибудь детством, а детством сестёр Лидделл — обеспеченных и беззаботных дочерей декана оксфордского колледжа. Такое детство (с прогулками на лодке, игрой в крокет) было тогда лишь у ничтожно малой части детей, в то время как у большинства англичан детство, скорее, напоминало роман «Маленький оборвыш» Гринвуда.

Собственно, и детства, как такового, у рабочих и крестьян (то есть у большинства населения планеты) в то время не было. В крестьянском хозяйстве дети начинали работать лет с пяти — носили еду родителям в поле, смотрели за младшими, мяли лён для рубашек и т. д. В ремесленной среде дети служили подмастерьями, промышленники охотно использовали детский труд на производстве (не брезговал этим даже отечественный «святой» Иоанн Кронштадтский).

Феномен детства стал открыт миру только в ХХ веке, когда под давлением социалистических движений на Западе и после революций в России и других странах правительства стали ограждать детей от эксплуатации, создавать специальные институты для защиты детства: детские сады, декретные отпуска, меры поддержки многодетных, детскую литературу и кино и т. д. В ХХ веке у людей стало массово появляться счастливое детство, о котором можно было бы с удовольствием вспоминать. Только после того, как детство большинства людей приблизилось к детству сестёр Лидделл, широкой аудитории стала близка и понятна кэрролловская сказка.

Тотальная инфантилизация

Чем больше мир взрослых пожирался буржуазным отчуждением (ощущением ненужности, неинтересности, бесполезности своей работы и жизни), тем более важное место тема ностальгии по детству занимала во «взрослой» культуре. Сегодня взрослые культивируют в себе детскость. Взросление в буржуазной среде наступает гораздо позже: двадцатилетний увалень всё ещё не считается самостоятельным и взрослым человеком. Люди до старости играют в компьютерные и настольные игрушки и считают это важным и серьёзным занятием. Культура примитивизируется, тормозя на интеллектуальном уровне мультиков про Тома и Джерри.

Если изначально детская литература шла путем адаптации взрослых произведений для детей, то теперь происходит подчинение взрослой культуры культуре детской. Комиксы вдруг стали получать высшие награды, анализироваться как серьёзные произведения. По ходу этого процесса инфантилизации культуры рос и «авторитет» «Алисы в Стране Чудес». В англоязычной культуре сказка вышла на одно из первых мест по частоте цитирования наряду с Библией и Шекспиром.

Возникает миф об особой «мудрости ребёнка», о том, что людям стоит, как написано в Библии, «обратиться в детей». Кому-то в этом видится разрешение всех противоречий современности. Однако культ детства оказывается выгоден именно хозяевам положения: детей проще обмануть, дети — идеальные потребители, на чувствах безответственности и детского эгоизма оказывается легко играть. Когда-то «большими детьми» называли американцев. Сегодня «американский образ жизни» пожрал все прочие культуры. Люди превращаются в детей, но детей особых — детей-потребителей.

Под эгоистичное и безответственное поведение буржуазии пытаются подвести теоретический фундамент, например, «теорию игр» и т. п. Так что культ детства приобретает гипертрофированные и болезненные черты. При этом инфантилизация общественного сознания отнюдь не говорит о свежести и юности общества, просто одряхлевшая буржуазия впадает в детство.

Дмитрий Косяков. Апрель 2019

Алиса в Стране Чудес — почему все сходят по ней с ума. Часть 1

Примечания