Рок-портреты. 13. Александр Башлачёв и его вера (окончание)

Не только любить

Нужно любить будущего человека и стараться разглядеть ростки этого будущего в своих современниках. Это ценное качество, пусть смешанное с наивностью, у Башлачёва было:

Век жуём матюги с молитвами.
Век живём – хоть шары нам выколи.
Спим да пьём. Сутками и литрами.
Не поём. Петь уже отвыкли.

Долго ждём. Всё ходили грязные,
Оттого сделались похожими,
А под дождём оказались разные –
Большинство – честные, хорошие.
(«Время колокольчиков»)

Но Башлачёв умел не только любить, но и презирать, клеймить едкой иронией, и эту иронию он направлял против растущего и крепнущего мещанства. Он высмеивал тягу к комфорту и сытому тупому существованию.

Ветчина, конфеты и пастила.
Как пчела летает вокруг стола
Королева бутербродов.
Королева бутербродов
Удивительно предупредительна и мила.

Тепло, уютно и чисто.
Мы скоро уходим, скрипя золотой зубочисткой
В слоновых зубах…
(«Королева бутербродов»)

Не менее метко он изобразил формирующийся на горбу советского общества новый привилегированный слой:

У Большого, у театра, где сегодня Травиата,
Собралась, как для парада, стая новеньких машин.
В этот синий летний вечер, умываясь, лаком блещут,
Превращая вечер в вечность, замерев, стоят в тиши.

Волга ноль-семнадцать-двадцать, Волга двадцать-десять-тридцать,
Волга два ноля-сто сорок, Жигули и Шевроле,
И Москвич не очень старый, также неизвестной марки
Симпатичная машина с папуасом на стекле.
(«У Большого у театра»)

И далее по тексту те же самые машины оказываются и у стадиона, где идет матч СССР-Канада, и у входа на выставку Пикассо. Люди, которых мы не видим, имеют не только довольно статусные по тем временам автомобили, но и блатной вход на недоступные для других мероприятия. Конечно, всё это мелочи, по сравнению с бессовестной вакханалией роскоши, которую позволяют себе сегодняшние хозяева России, но почти все они, так или иначе, выходцы из тех самых кругов, о которых пел Башлачёв.

Именно низменная тяга к комфорту, ростки мещанства и разложили советского человека. Красиво, хотя и несколько туманно об этом повествуется в «Егоркиной былине». В ней описывается довольное и сытое житьё некоего Егора:

Как сидит Егор в светлом тереме
В светлом тереме с занавесками
С яркой люстрою электрической
На скамеечке, крытой серебром,
Шитой войлоком,
Рядом с печкою белокаменной,
Важно жмурится, ловит жар рукой.

Как тут не вспомнить галичевское: «А что у папи у её пайки цековские и по праздникам кино с Целиковскою!»

По наущению таинственной злой силы Егор меняет свои грехи, свою судьбу и свою душу на дорогое «обмундирование». Как я уже говорил выше, действительной причиной отчуждения, деградации и обмещанивания советского человека стало удаление от идеалов Октября, торжество контрреволюции, начатой сталинизмом, углублённой в годы застоя и завершённой уже Ельциным и его братией. «Неудивительно, что за долгие десятилетия деградации мы докатились до такой власти, которая способна только воровать или присваивать (то есть приватизировать) не ею созданную — государственную — собственность. А также «распиливать» займы и гранты», — заявил Александр Тарасов на круглом столе «Левый поворот?»¹

Идиллическая картинка

Однако Башлачёв ошибочно возлагает вину за отчуждение и примитивизацию народа не на контрреволюцию, а на революцию. Эта солженицынская белоэмигрантская идея уже потихоньку просачивалась в информационное пространство и овладевала умами граждан. Она проникла даже в мультфильмы. (См., например, «Ерик», «Колобок, колобок» и др.) Очевидно, под воздействием подобных идей, Башлачёв рисует себе идиллическую картинку одухотворённого и блаженного жития народа в царской России. А революцию и формирование советского общества изображает неким «дьявольским наущением». Эта концепция ещё более отчётливо выражена в песне «Ванюша».

Как ходил Ванюша беpежком
Вдоль синей pечки,
Как водил Ванюша солнышко
На золотой yздечке,

Дyша гyляла
Дyша летела
Дyша гyляла
В pyбашке белой.

Ванюша, конечно же — символ русского народа. Но стоит ли напоминать, что жизнь этого самого народа при царях состояла вовсе не из вольных гуляний в белых рубахах, а из мучительного труда и борьбы с голодом, а белые рубахи русские крестьяне надевали только в гробу, да и то только те, кто мог себе это позволить.

Может быть, автор имеет в виду особенную духовность и возвышенное состояние культуры на Руси? Но, простите, статус Православной церкви, её монополию на духовную власть приходилось насаждать штыками, причём не только среди вольнодумствующей интеллигенции, но и среди крестьян, среди которых массово образовывались секты, причём даже материалистического толка. Культура же задыхалась под гнётом цензуры и развивалась не благодаря, а вопреки царскому режиму, в борьбе с ним. Патриарх Филарет требовал вымарать из «Евгения Онегина» даже строчку «И стая галок на крестах» в описании Москвы, объявив её «поруганием святыни». Народ же был настолько оторван от культуры, тёмен и необразован, что боялся и избивал врачей и массово мёр от всевозможных эпидемий, вызванных голодом и элементарной антисанитарией («в рубашке белой»!).

Далее в песне Башлачёва Ванюша опьяняется собственной силой и удалью и заворачивает в кабак, где тёмные личности начинают «сбивать его с верного путя» и прежде всего отвращать от религии:

Ты, Ванюша, пей да слyшай —
Однова тепеpь живем.
Hепpописаннyю дyшy
Одним махом отоpвем.

Хошь в ад, хошь — в pай!
Кyда хочешь — выбиpай.
Да нетy pая, нетy ада.
Hикyда тепеpь не надо.

Противоречия — на помойку

Вот, оказывается, как просто! Революция произошла потому, что злоумышленники обманули русский народ и привили ему нехорошие атеистические идеи. В книге «От СССР к России: История неоконченного кризиса» итальянский историк Джузеппе Боффа писал: «Тезис, что революционная и советская история России со всеми ее стихийными и противоречивыми процессами может оказаться результатом идеологического заговора, а не следствием усилий самого русского народа, его стремлений — неважно правильных или неправильных, но направленных на осмысление, проблем, возникших в глубине русской истории, может отвечать религиозному национализму людей типа Солженицына, но он ни в, коей мере не может способствовать разрешению трагических дилемм, присущих современному обществу»².

Солженицынская концепция, подхваченная Башлачёвым и, кстати сказать, другими рокерами (см. «Кони беспредела» Гребенщикова, «Храм» Шевчука) напрочь выкидывает из истории и Первую мировую войну, которая, в сущности, стала главным ударом по империи, и Февральскую революцию. Как, например, быть с тем, что борцы с революцией — высшие офицеры и бывшие члены думы — в 1917 году по совету британского посла Бьюкенена планировали сдать Петроград немцам? Как быть с заявлением самого низложенного царя Николая II о том, что социалист-революционер глава Временного правительства Керенский «положительно на своём месте в нынешнюю минуту: чем больше у него будет власти, тем будет лучше»³? Все противоречия и сложности истории выбрасываются на помойку, история, действительно, сводится к мифу. Главное же, солженицынская, казалось бы русофильская, концепция превращает русский народ в стадо наивных дурачков, которыми вертит, кто ни попадя.

Далее в песне Ванюше становится плохо и тесно в кабаке, в который он попал, он хочет уйти, и за это его убивают те же самые злоумышленники-подстрекатели.

Вот то-то вони
Из гpязной плоти:
— Он в водке тонет,
А сам не плотит!

И навалились,
И pвyт pyбахy,
И pвyт pyбахy,
И бьют с pазмахy.

Вот и выходит, что революция произошла потому, что глупый народ был обманут горсткой честолюбцев, которые отвратили народ от бога и каким-то чудом за какой-то год внушили всему русскому народу новые взгляды на жизнь взамен «вековоых, исконноых, глубинных» православия и царелюбия. А когда народ опомнился и снова захотел себе религию и царя, то против него устроили репрессии. Очевидно, имеются в виду сталинские репрессии 30-х годов. Однако сталинские репрессии были вызваны не тем, что народ вдруг возмечтал о церкви и троне. Сталин направлял свои удары против двух угроз своей власти — против партийной оппозиции, то есть против истинных революционеров, и против деревни, которую насильно стали загонять в колхозы. Большевики-антисталинисты боролись за защиту революционных завоеваний, кстати, за то же самое боролись и крестьяне, которые дрались за землю, добытую в ходе революции. Попы и помещики вместе с царём им, конечно, были не нужны.

Генеральный хозяин тотального шторма

«Если в глазах антикоммунистов преступления сталинизма рассматриваются как проявления «сатанизма» большевиков, их изначальной иррациональной страсти к насилию над беззащитными людьми, то коммунистические оппозиции четко отделяли борьбу против действительных классовых врагов от борьбы против собственного народа и поэтому рассматривали сталинские преступления как жесточайшее поругание большевистских принципов и традиций»⁴, — писал выдающийся советский и российский историк Вадим Роговин.

Увы, в песнях Башлачёва можно услышать отголоски именно такого иррационального, чисто перестроечного, представления о сталинских репрессиях, о котором писал Роговин.

Этот город скользит и меняет названья,
Этот адрес давно кто-то тщательно стер,
Этой улицы нет, а на ней нету зданья,
Где всю ночь правит бал Абсолютный Вахтер.

Он отлит в ледяную, нейтральную форму,
Он тугая пружина, Он нем и суров.
Генеральный хозяин тотального шторма
Гонит пыль по фарватеру красных ковров.
(«Абсолютный Вахтёр»)

Песня написана блестяще, талантливо, но чересчур абсолютизирует сталинизм, показывает его как силу, восторжествовавшую чуть ли не в мировом масштабе и на вечные времена. Как ни странно, в этом безусловный антисталинист Башлачёв воспроизводит один из постулатов сталинского культа, то есть преувеличивает его силу, мощь, рисует СССР монолитной цитаделью сталинизма и не замечает наличие сопротивления, «левой оппозиции» режиму.

Можно заметить в этой песне и отзвуки концепции «тоталитаризма», получившей широкое распространение в СССР на закате «перестройки». В соответствии с постулатами этой теории Башлачёв смешивает равенство и одинаковость, а также приравнивает сталинизм к фашизму.

Алый факел — мелодию белой темницы —
Он несет сквозь скупую гармонию стен,
Он выкачивает звуки резиновым шприцем
Из колючей проволоки наших вен.

В каждом гимне — свой долг, в каждом марше — порядок,
Механический волк на арене лучей,
Безупречный танцор магаданских площадок,
Часовой диск-жокей бухенвальдских печей.

Раз и там, и там были концлагеря, значит, эти режимы идентичны. Однако почему бы не припомнить, что изобритателями концентрационных лагерей стали британцы, строившие их для местного населения Южной Африки а Намибии? Или лагеря для армян в Османской империи? Или концлагеря для японцев в США? Не слишком ли много стран по этому признаку окажутся подходящими под определение «тоталитарного» строя, включая страны-экспортёры самой теории «тоталитаризма»?

Впрочем, если воспринимать эту песню исключительно как протест против полицейщины и авторитарного бюрократизма, то она прозвучит актуально и в большинстве современных стран. Жаль только, что поэт рисует слишком уж беспросветную картину победившего зла, против которого никто не борется.

Рокеры в качестве подпевки

Жаль, что голос Башлачёва вплетался тогда в общий хор Солженицыных-Яковлевых. При этом ни Башлачёв, ни другие рокеры не обладали ни программой борьбы, ни ресурсами для её воплощения. А у Яковлевых и иных высокопоставленных идеологов «перестройки» были и программа, и ресурсы. Так что выходило, что «перестройщики» задавали повестку, а рокеры использовались в качестве хора.

Знаменитый поэт, рок-текстовик Илья Кормильцев описывал это так: ««Мы ждем перемен», — пел Цой, а какой-нибудь Черниченко объяснял каких именно. «Скованные одной цепью», — пели мы, а какой-нибудь Коротич объяснял, что речь идет о шестой статье Конституции. «Твой папа — фашист!» — вещал Борзыкин, а «Новый мир» объяснял: да, таки фашист, потому что в детстве плакал, узнав о смерти Сталина»⁵.

Увы, советская интеллигенция в большинстве своём поверила Горбачёву, поверила лозунгам «перестройки». Все понимали, что систему пора менять, творческая интеллигенция с готовностью подхватила многие лозунги «перестройки» — установку на гласность, борьбу с бюрократизмом. Башлачёв откликнулся и на перестроечный призыв «вернуться в наш общий европейский дом», «в лоно цивилизации».

Многие исследователи (в частности советский и американский исторический социолог Георгий Дерлугьян) признают, что горбачёвское правительство готовило встраивание экономики СССР в глобальную капиталистическую миросистему. Уже в 1986 году в политическом докладе ХХVII съезду КПСС Горбачёв последовательно подчёркивал установку на мир с и сотрудничество со странами капиталистического центра. «Ход истории, общественного прогресса всё настоятельнее требует налаживания конструктивного, созидательного взаимодействия государств и народов в масштабах всей планеты. Не только требует, но и создаёт для этого необходимые предпосылки — политические, социальные, материальные»⁶, — провозглашает самый любимый генсек госдепа. И далее: «Складывается противоречивый, но взаимозависимый, во многом целостный мир»⁷.

Башлачёв откликнулся на подобные лозунги песней «Слёт-симпозиум», в котором нарисовал фантастическую картину некоего слёта «районных городов одной области».

Привольны исполинские масштабы нашей области:
У нас — четыре Франции, семь Бельгий и Тибет.
У нас есть место подвигу. У нас есть место доблести,
Лишь лодырю с бездельником у нас тут места нет.

А так — какие новости? Тем более, сенсации…
С террором и вулканами здесь все наоборот.
Прополка, культивация, мели-мели-мели — орация,
Конечно, демонстрации. Но те — два раза в год.

Потом участникам симпозиума начинают поступать предложения на завтраки и обеды от различных европейских городов, но делегаты с негодованием отвергают приглашения, хотя самим им нечего есть.

— С поклоном обращается к вам тетушка Ойропа
И опосля собрания зовет на завтрак к ней…
— Товарищи, спокойнее! Прошу отставить ропот!
Никто из нас не завтракал — у нас дела важней.

Ответим с дипломатией, мол, очень благодарные,
Мол, ценим и так далее, но, так сказать, зер гут!
Такие в нашей области дела идут ударные,
Что даже в виде исключения не вырвать пять минут.

Тут мы видим, что Башлачёв пошёл на поводу у официозной пропаганды. Выход из «холодной войны», преодоление ядерной угрозы, мир всех народов с сегодня на завтра показались многим интеллигентам слишком заманчивой перспективой, и они не задумались над тем, какую цену им предстоит заплатить советскому народу, и есть ли какие-то гарантии, что и после уплаты мир будет достигнут.

В песне Башлачёва капиталистическая Европа рисуется радушной и щедрой, готовой делиться своими богатствами со странами социалистического лагеря, если только они будут готовы сделать первый шаг, отбросить надуманные противоречия. Главными причинами раздора видятся наследие сталинизма, косность и национальное чванство СССР.

«Духовное возрождение»

Однако то, что представлялось советским интеллигентам (возможно, и западным тоже) братским воссоединением, буржуазным правительствам и главам корпораций рисовалось совсем иначе — они видели перспективы развала восточного блока и захвата его рынков, что и произошло вскорости (уже после смерти автора «Слёта-симпозиума»).

Да, повестку задавали правительственные идеологи. А что в качестве позитивной программы могли предложить рокеры? Что мог предложить Башлачёв? Только абстрактное «духовное возрождение», «пробуждение», «возврат к утраченным корням и ценностям».

Кстати, песня «Ванюша» заканчивается описанием воскресения главного героя:

Без шапки к двеpи.
— Да что ты, Ванька?
Да я не веpю!
Эх, Ванька — встань-ка!

И тихо встанет печаль немая
Hе видя звезды гоpят, костpы ли.
И отpяхнется, не понимая,
Hе понимая, зачем заpыли.

Каким это «пробуждение» и «возрождение» оказалось в действительности, Башлачёв, к сожалению или к счастью, уже не увидел. Уверен, что оно бы ему не понравилось. В конце концов, Башлачёв был хоть и заблуждающимся, но искренним, тонко чувствующим человеком. Он бы легко и достаточно рано распознал и фальшь переизданной РПЦ, и торжество «попсы» над подлинной культурой, и окончательное вырождение «русского рока».

Смурная, непонятная атмосфера

Собственно, Башлачёв и не строил себе особенных иллюзий относительно окружавшей его богемной тусовки и едко высмеивал её.

Шуты, фигляры и пророки
Сегодня носят Фендера,
Чтобы воспеть в тяжелом роке
Интриги скотного двора.

И каждый вечер в ресторанах
Мы все встречаемся и пьем,
И ищем истину в стаканах,
И этой истиной блюем.
(«Мы льём своё больное семя»)

Отнюдь не исключаю, что нездоровая, патологическая атмосфера столичной богемной тусовки стала ещё одной причиной его смерти. Александр Липницкий вспоминал о последних годах Башлачёва: «Я навещал его в последние месяцы, зимой — он жил тогда в Комарово, и там была такая смурная, непонятная атмосфера. Я помню, что застал как-то вместе с ним людей из «Алисы», Кинчева, все в черном. Они играли по пустым ведрам топорами. Шаманизм устраивали… У меня возникло тогда тяжелое чувство: прямо в духовный ад попал человек…»⁸

Протухло большое яйцо

Башлачёв очень болезненно переживал уродства окружающего мира, ощущал разницу между тем, чем являлись окружающие люди, и чем они могли бы, должны были стать.

Сегодняшний день ничего не меняет,
Мы быстро лысеем, медленно пьем.
Сегодня на улице жутко воняет,
Откуда-то здорово тащит гнильем.

Мы снимем штаны, но останемся в шляпах,
Выключим свет, но раздуем огонь.
На улице — резкий удушливый запах.
Скажите, откуда взялась эта вонь?

Мне кажется, где-то протухло большое яйцо…
(«Сегодняшний день ничего не меняет»)

Башлачёв чувствует, что в зародыше погибла какая-то великая возможность, какая-то светлая мечта. На самом-то деле он оплакивает разрушающийся и гибнущий советский проект, который начинался надеждами на справедливое переустройство всего мира, создавался под горьковским лозунгом «Человек — это звучит гордо», а пришёл к ничтожеству Степана Грибоедова.

Казалось, что сказка становится былью,
А все остальное смешно и старо,
Что птица расправит могучие крылья
И, может быть, сверху уронит перо.

Весь мир удивится пернатому чуду,
Весь мир изумленно поднимет лицо…
Теперь этот запах буквально повсюду,
Теперь этот запах решительно всюду,

Похоже, что где-то протухло большое яйцо.

И снова об уничтожении церквей

С сознанием советской интеллигенции был проделан поразительный фокус: наблюдая вокруг себя развал советской чтраны и её культуры, интеллигенты сетовали не о своей стране и своих согражданах, а о давно исчезнувшей матушке-Руси, о «поругании религии».

Однако разорение и разгром церквей в первые годы революции были, скорее, эксцессами, вызванными прорвавшейся наружу вековой ненавистью народа к своим притеснителям, так что жгли церкви точно так же как и помещичьи усадьбы. Большевики такие эксцессы не поощряли. Тем более, что здания храмов можно было использовать более рационально. Планомерное уничтожение церквей в СССР началось гораздо позже, при Сталине в рамках помпезных проектов по перепланировке городов. Сталин вообще любил всё делать с бюрократическим размахом и тупостью, Ленин же придерживался куда более гибкого и взвешенного подхода в отношении религии, что и нашло отражение в его статье «Социализм и религия», написанной в 1905 году. Ленин предлагал делать ставку на просвещение и постепенный и добровольный отход народа от религии.

То, что этого отхода не произошло, вызвано последовавшей сталинской контрреволюцией. Отчуждение, порождённое сталинизмом, возродило и религиозные настроения в обществе, что и позволило реакционерам вроде Солженицына впоследствии рассуждать о «неистребимости» религиозных чувств в русском народе, его органической православности.

Вот и Башлачёв в интервью Андрею Бурлаке сказал: «Эта нить — что называется, связь времен — никогда не рвалась. Скажем, где была топь, там никогда не построят храм. Через 200 лет на месте березовой рощи — спокойный район, а где была топь — наоборот, опасный так или иначе. А где был дуб — срубили его и построили храм. Самое главное, когда лес рубят, его рубят на корню, т.е. корни всегда остаются в земле. Они могут тлеть сотни лет, могут смешаться с землей, но они о с т а л и с ь — корни этих деревьев. По моему убеждению, это не может не влиять на весь ход последующих событий. Главное — корни»⁹.

Однако не там и не те он ищет корни. Башлачёв считает революционную идеологию и советскую культуру чем-то искусственным, наносным, забывая о том, что революционная традиция имеет глубокие корни в российской истории и русской культуре, она восходит к народникам и декабристам, к «золотому веку» русской литературы, к бунтам Стеньки Разина и Емельяна Пугачёва, к казацкой и разбойничьей вольнице, к старообрядчеству. Кроме того она вбирает всё прогрессивное наследие мировой культуры, включая Высокое Просвещение и гуманистические черты народных преданий и религий, в том числе и изначального христианства.

Суицид стал неизбежным выводом

Понятное дело, что в том же христианстве хватает и реакционных, антигуманных черт, привнесённых фарисеями различных эпох. Увы, наряду с гуманизмом, неприятием стяжательства, Башлачёв воспринял и эти губительные черты. Мистицизм понемногу просачивается в его песни и последовательно заполняет их. Мрачный мистицизм рано или поздно отвращает человека от реальности, чем религиознее человек, тем больше времени и сил он тратит на мечты о потустороннем. Церкви пришлось специально объявить самоубийство грехом, потому что на самом деле суицид является самым прямым выводом из религии. Тема самоубийства, смерти, мелькнув в «Грибоедовском Вальсе»¹⁰, всё навязчивее повторяется в башлачёвских песнях по мере усиления мистических ноток: «Пытался умереть — успели откачать» («Палата №6»); «Долго старуха тряслась у костра, но встал я и сухо сказал ей: — Пора» («Похороны шута»); «Кто смажет нам раны и перебинтует нас, кто нам наложит швы? Я знаю — зима в роли моей вдовы» («Осень»); и т. д.

Кстати, Башлачёв был склонен уничтожать свои черновики, крайне неохотно позволял записывать свои песни, не стремился оставить что-то после себя. В результате от поэта осталось катастрофически мало рукописей: в последние годы он уничтожил, потерял, раздал тетради со своими текстами и при этом отклонил предложение журналиста Андрея Бурлаки издать сборник стихов, что впоследствии создало большие трудности для исследователей его творчества¹¹. В своих воспоминаниях Александр Липницкий отмечает: «Думаю, что он старался о сделанном не думать вообще. Путь Башлачева не был материальный. Ему было все равно, получат ли его записи выход куда-нибудь, или нет, сколько людей: больше или меньше — будут их слушать. Ему было важнее, найдут ли они аудиторию ТАМ, на соприкосновении его ПОЭЗИИ, НЕБА, БОГА… Ему нужно было встретить понимание в первую очередь ТАМ»¹².

Так что третьей из названных здесь причин самоубийства Башлачёва можно смело назвать религиозность.

Суммируя, можно сказать, что Башлачёва убили отчаяние, отчуждение и растерянность, овладевшие советским обществом на закате «перестройки». Эти мрачные чувства усугублялись оторванностью советских граждан от управления страной, а также насаждавшейся религиозностью вкупе с масскультом. Горбачёвская команда, окончательно запутала и сбила с толку народ своей «перестройкой», пытаясь подготовить встраивание страны в капиталистическую систему.

Дополнительным фактором лично для Башлачёва стала принадлежность к столичной рокерской тусовке, свихнувшейся от наркотиков, мечтавшей никогда ни о чём не думать и никогда ничем, кроме потребления, не заниматься. На фоне последней Башлачёв выделяется искренностью, подлинным литературным талантом, стремлением понять и разрешить противоречия времени. К сожалению, на том пути, которым он решил двигаться к этой цели, его ждало неизбежное поражение.

Дмитрий Косяков, 2016-2017.

Александр Башлачёв и его вера (начало)

Примечания