Мастер и Маргарита XXI. Гл. 1. Как здорово заводить новых знакомых.

Патриаршие пруды новой России не слишком изменились с булгаковских времён. Только деревьев стало меньше, и сквозь их прореженный строй виднелись громады новостроек и сильнее слышался гул машин.

Апрельским днём восходящая звезда российского кинематографа устроила здесь на открытой террасе кафе встречу с подающим надежды столичным писателем.

Кинопродюсер был невысокого роста, одутловат, небрит, носил имиджевые очки без диоптрий, пальто и шарфик французским узлом. Писатель был среднего роста носил куртку и штаны защитного цвета, а также длинные жидкие волосы и тоже шарфик французским узлом. Для встречи он побрился. Восходящую звезду кино, а именно кинопродюсинга, звали Никита Котов, он уже успел снять два сериала и числился в списке людей, которым можно доверить деньги. Фамилия писателя была Тараканов, но он был известен под псевдонимом Кибер Махно.

Первым делом они заказали холодный чай. Было как-то не по-апрельски жарко, и особо ощущался запах бензина и горячего асфальта — звёздам захотелось пить.

— Из напитков только «Кока», но у нас холодильник сломался, она тёплая, — сказала молодая узбечка, наряженная в японку, и почему-то испуганно взглянула на клиентов, может быть потому, что в этот час на Патриарших было необыкновенно пустынно, если не считать проезжающих автомобилей.

От тёплой «Коки» противно заскрипели зубы. Мужчины покинули негостеприимное кафе и дошли до ближайшей скамейки для продолжения разговора. Но едва они сели, у Котова вдруг нехорошо повернулось сердце, зацепилось за что-то в грудной клетке и, не желая встать на место, не давало вздохнуть. Дымка над прудом сгустилась и приняла вид большого чёрного внедорожника, едущего по воде аки по суху в сторону их скамейки.

Котов с усилием вздохнул, сердце встало на место, и странное видение, конечно же, растаяло.

«О, господи Иисусе Христе, сыне божий, — произнёс про себя продюсер, который также вёл собственный проект на православном телеканале. — Пора бросать пить. И летом лучше не на Ибицу, а в Израиль — подлечиться и заодно святые места повидать».

— Так на чём я остановился?

Котов взъерошил стильные легкомысленные завитки своей причёски и стал объяснять Кибер-Махно, чем ему не понравился предложенный сценарий. Котову выделили деньги на телесериал о Ленине, и в качестве пиар-хода он решил привлечь к проекту раскрученного субкультурного писателя.

Махно в юности ходил в радикалах, выступал на недозволенных митингах, писал бойкие статьи и посты, из которых потом составил книжечку. Очень много тусовался, его охотно приглашали на ТВ, так как с ним можно было рассчитывать на скандал. О Ленине он отзывался неоднозначно, но всегда оригинально. И ещё за Махно попросила одна близкая к Котову особа, аттестовавшая писателя как «понимающего конъюнктуру». Махно и понял, что предложение Котова для него — это путёвка в большие литераторы, а не то так до старости и будет «подавать надежды», и потому старался, как мог. Ленина он изобразил наивным и даже придурковатым мечтателем, который искренне стремился исправить пороки общества, но стал игрушкой, разбуженных им инфернальных сил.

— Сейчас же не «перестройка», — стал втолковывать ему Котов, — когда канителились: «с одной стороны… с другой стороны». Наш зритель хочет определённости.

Причём, когда Котов говорил о зрителе, он имел в виду заказчиков из минкульта, а Махно — правда думал о телезрителях.

— Нашему зрителю мозги напрягать ни к чему. Дай ему прекрасную патриархальную Россию и такого дьявола в человеческом обличьи. Ты «Омена» смотрел?

Махно кивнул: как можно не знать классику!

— Вот это для детства нашего героя вполне подойдёт. Жестокость — главное свойство Ульянова с малых лет. Придумай какой-нибудь эпизод с убийством кошки или собаки. Смелее фантазируй. Это же исторический фильм — тут надо всё показать в подробностях.

И Котов заговорил о национальной идее, о революциях и об историческом пути России, как об этом умеют говорить только российские продюсеры. Он призвал автора дать исторический фон, показать хлебосольную Россию, с народными гуляньями, с дворянскими собраниями. Всем людям в этой России настолько хорошо, что они не ожидают прихода зла и благодушно сюсюкают с маленьки оменом Ульяновым. Даже когда он вступает в подпольную организацию и начинает писать всякие нехорошие статьи, его всего лишь отправляют в ссылку — фактически, в деревню на отдых (ведь всем известно, каким раем была старая деревня, ещё хранившая в себе благоухание крепостной старины). Обманув беспечных сторожей Ульянов бежит за границу. Там тоже всё благопристойно — солидная, чинная Европа. Ленин вовсю ведёт агитацию, пишет статьи, пользуясь европейскими демократическими свободами. Недостаточная жёсткость и излишний демократизм и дали расцвести злу…

Махно слушал с тоской, чувствуя, что проект будет довольно трудным. Ему очень хотелось сплюнуть пропитавшуюся «Кокой» слюну и ещё хотелось развязать свой шарфик, но он не решался, лишь вымученно улыбался и пытался поймать взгляд собеседника, чтобы вставить хоть слово и перевести разговор на заключение контракта, ведь сотрудничество их, несмотря на упорную работу писателя и барственные придирки продюсера, всё ещё не было оформлено. Но Котов лишь слепил его блеском своих имиджевых очков — он забирался во всё более глубокие бездны, раскрывая тайну личности и поступков Ленина:

— Ленин — еврей и чувствует себя ущербным… Впрочем, знаешь, насчёт евреев надо всё-таки помягче. Дай в сюжет какого-нибудь хорошего еврея, только не революционера, а настоящего, знаешь, правоверного такого, чтобы с пейсами, с бородой. И пусть он скажет что-нибудь в духе: «Хоть ты и еврей, Ульянов, но мы от тебя отрекаемся». Потому что… потому что… Ульянов богоборец! Вот! Он восстаёт против бога, хочет разрушить церковь и сделать всех атеистами. Ты «Бесы» Достоевского читал? То-то. В принципе, можно пару атеистических речей Ленина добавить, мы куски в трейлер вставим — потом через православных активистов хайп поднимем. Так, что там ещё? А, Парвус, немецкие деньги…

— Но это же у меня есть, — попробовал оправдаться Махно.

— Знаю. Но надо, чтобы Ленин ещё за Парвусом побегал ради этих денег. Ибо ему не деньги нужны для революции, а революция нужна для денег.

— Так ради денег или ради свержения бога? — Махно делал пометки в блокнотик, поскольку знал, что большие люди не любят, когда их фиксируют на диктофон.

— Слушай, не заморачивайся. Зритель не обязан к следующей серии помнить предыдущую. Главное, чтобы оставался главный смысл: зло следовало в зародыше душить, а не сюсюкать, вот и доигрались в демократию и в доброго царя. Брата повесили же, и второго надо было, чтоб неповадно было. В общем, такое послание для правителей будущего.

Котов хотел закончить разговор фразой про историю и её уроки, щёлкнул пальцами, формулируя мысль. И в этот самый момент перед ними возник этот странный субъект, показавшийся Махно похожим на Роберта Де Ниро, разве что пониже ростом, а Котову — на Леонида Мозгового — актёра из фильма «Телец». И Махно внутренне напрягся: «Явный бандит… или фээсбэшник». А Котов заключил: «Большая шишка, мужик с инсайдом». Впрочем, некоторый разброс впечатлений двух истомлённых жарой людей ещё можно понять, а вот чего понять нельзя, так это того, что уличные камеры наблюдения данного персонажа не зафиксировали вовсе. Только одна камера показала бездомного чёрного пса со свалявшейся шерстью.

Он и возник перед Котовым и Махно так внезапно, как будто во время их разговора стоял за невидимой стеной и вдруг выпрыгнул из-за неё. Однако призраком незнакомец быть не мог, напротив, ступал по земле, прихрамывая и опираясь на тросточку. Одет он был в полосатую пиджачную пару с блеском, в полосатый же алый галстук, на лице носил густую чёрную, как смоль, но аккуратно постриженную бороду, волосы с проседью зачесал назад. В результате нижняя часть лица незнакомца была спрятана, а верхняя — открыта, и догадываться, улыбается он или нет, приходилось по выражению глаз и игре складок на лбу. Под одним глазом у него была большая бородавка и оттого казалось, что он постоянно подмигивет. Свет солнца щедро отражался в этих хитрых глазах.

Плащ он перекинул через руку, на мизинце его сверкал крупный тёмно-фиолетовый перстень.

«Вот бы мне такого на роль Распутина или Парвуса», — успел подумать Котов; «Наверное, крутит свой перстень, когда говорит», — успел подумать Махно, прежде чем незнакомец приблизился и сел на их скамейку слева от продюсера, а трость и плащ пристроил рядом. Усевшись, он действительно принялся крутить свой перстень с такой сосредоточенностью, будто у него там встроенный айфон, Котов отвлёкся на незнакомца, а Махно, воспользовавшись случаем, сплюнул в урну. Продюсер умел определять влиятельных людей, ему захотелось заговорить с «полосатым», но он решил пока не начинать первым и, как ни в чём не бывало, обратился к Махно.

— Так вот, по бюджету мы превосходим и «Троцкого» и «Демона революции»… — солидно начал он и, заметив, что незнакомец не реагирует, поспешил добавить. — Вместе взятых.

«Полосатый» продолжал заниматься своим перстнем, и мысли Котова приняли иное направление:

— А главное, пойми, мы совершаем большое государственное дело — делаем людям прививку от революций, помогаем стране выбраться из той трясины, в которую она себя сто лет назад завела. Может быть, и сейчас в России подрастают такие ленины, и надо уметь уничтожить зло, пока оно не встало на ноги.

— Прошу меня извинить, — незнакомец, наконец, отвлёкся от перстня и обратил свой взгляд к «звёздам». Голос у него был низкий, с хрипотцой, как из кино-анонсов, причём, когда он зашевелил ртом и обернулся к собеседникам, то возникло ощущение, что под бородой он скрывает шрам. — Вы говорите такие занимательные вещи, а я как раз проезжал мимо и не мог не остановиться чтобы послушать вас. Не удержусь чтобы не спросить, ведь вы, кажется, рассуждали о революциях или чём-то подорбном?

— Да, именно про революции мы и говорили, — ответил Котов, но слово «революция» он всё-таки старался произносить тише, чем незнакомец. Махно, наконец, сорвал с шеи шарфик, но теперь ему было не жарко, а зябко.

— Не удержусь чтобы не спросить, вы говорили, что революции — это зло?

Котов благодушно кивнул, а незнакомец вцепился глазами в Махно, взглядом переадресовывая вопрос и ему.

— Абсолютли, — угрюмо поддакнул писатель. Он надеялся решить вопрос с контрактом и поскорее улизнуть от Котова, чтобы получить как можно меньше инструкций и оставить себе в проекте хоть малюсенький уголок для самостоятельного творчества. А теперь этот странный тип заново раскручивает тему, в которой вроде бы уже расставлены нужные акценты.

— Слушайте, это же потрясающе! — восхитился незнакомец, брови его взлетели вверх и лоб покрылся морщинами. — Может быть, вы ещё и антикоммунисты?

Котов вежливо утвердительно захихикал. «Полосатый» ему чем-то нравился. Нюх на значительных людей у него был хороший, и вот теперь этот нюх говорил, что незнакомец может оказать ему какую-то очень важную и большую услугу, и что не случайно он появился здесь. Продюсер оглянулся к писателю:

— Антон, в принципе, мы всё обговорили…

Махно с радостью выдохнул и приготовился напомнить о контракте, но незнакомец воспротивился:

— Нет уж, позвольте мне вас задержать ещё на секундочку. Вы антиреволюционеры, антикоммунисты, а как насчёт… — он поискал слово, — социализма?

— Тоже вычёркивайте, — отрезал Махно. — Всё это очень быстро оборачивается диктатурой.

— Браво, молодой человек! — вокруг глаз бородатого собрались весёлые морщинки. — Куда ни погляди — со всех сторон у вас угроза демократии. А поглядишь в ваши записные книжки, демократия-то вам и не нужна.

Махно поспешно спрятал блокнотик.

— Ну, как бы объяснить… — замялся Котов.

— Вы думаете, я проболтаюсь? Я — могила! — незнакомец со значением посмотрел на продюсера.

— Сейчас даже на Западе стали понимать, что демократия — это творческий тупик, — ответил тот. — И поверьте, я не сам это придумал.

— О, верю-верю! Сами бы вы ни за что… — вместо последнего слова «полосатый» вкусно причмокнул. — Но вы, когда идёте, вы, как правило, идёте не откуда-то, а куда-то. Это я о положительных ценностях. Должны же у вас быть какие-то мечты о будущем, какая-то утопия в качестве ориентира…

— Зачем нам утопии? И сейчас можно отлично жить. Были бы деньги! — рубанул Махно и даже вскочил со скамейки как бы в знак подтверждения непреклонности своих убеждений.

— Да вы садитесь, господин Тараканов, в ногах правды нет. Усидчивость вам пригодится, когда будете работать на обзвоне моргов в газете «Денёк».

Махно разинул рот: газета «Денёк» считалась самым «дном» журналистики, и для него, успешного блогера, её название звучало как оскорбление. Он даже не додумался удивиться, откуда пожилой господин знает его настоящую фамилию. Но у того на лице не было издёвки — только сочувствие:

— Да-да, вы совершенно правы. Ох, эти деньги… И откуда они берутся? И почему их вечно на всех не хватает? — участливо продолжал он.

— Ну, не хлебом единым, — поспешил исправить ситуацию Котов.

Незнакомец театральным жестом воздел руки к небу, при этом стали заметны следы порезов на его запястьях, и произнёс:

— Мы – недоумки, забавляющиеся выпивкой, распутством и успехом, когда нам уготована великая радость…

— Так возится в луже ребенок, не зная, что родители хотят повезти его к морю, — закончил Котов: эта фраза была эпиграфом к его православной передаче.

— Но кто мог бы убедительно доказать, что у человечества есть какие-то «родители», и что они ему хоть что-то обещали? И в итоге время проходит в напрасном ожидании какого-то потустороннего вояжа, а жизнь с её красотами и тайнами проходит мимо. Говорил я Льюису тогда: «Аналогии и аллегории годятся для детских сказок, вроде вашей Нарнии, но совсем неуместны в публичных выступлениях, через две недели Вторая мировая начнётся, а вы старые легенды из шкафа вытаскиваете. С такой нафталинной философией вас в жизнь будущего века не возьмут».

«Говорил Клайву Льюису? Как-то неправдоподобно» — удивился про себя Котов.

«Говорил перед Второй мировой? Выглядит не таким древним», — подумал Махно. Ему расхотелось уходить: вся эта ситуация жутко что-то напоминала.

— Но вернёмся к основной теме нашей беседы, к революции, — как ни в чём не бывало продолжал незнакомец. — Вот вы ругаете революцию вообще, и российскую в частности, а между тем она дала вам всё. Вы ведь окончили ВГИК — не так ли? — сказал незнакомец, вертя свой перстень.

«Википедия у него там что ли установлена? Впрочем, я, конечно, фигура медийная…» — подумал Котов.

— А между тем, — продолжал незнакомец в несколько театрально-ироничном тоне и глядя не на продюсера а куда-то поверх домов, — это заведение было создано в 1919 году — сразу после и благодаря революции. Кстати, кто провозгласил «Важнейшим из искусств для нас является кино»? Почему именно двадцатые годы стали эпохой бурного расцвета мирового кинематографа? И, я извиняюсь, вы ведь еврей? А неограниченный доступ к образованию и любым сферам занятости для тех, кто при царе именовался «инородцами», был открыт только после октябрьских событий. Повторюсь, революция дала вам всё. А что дала вам контрреволюция, которую вы так рьяно защищаете? Возможность кормиться кровавыми объедками с чужого стола, разъезжать на гигантских автомобилях? Ах, да, ещё бога. Вы ведь верите в бога? — он снова поднял руку к небу, и последний луч заходящего солнца, отразившись в его перстне, выкрасил физиономию Котова в бледно-лиловый цвет.

— Да, я верю в бога, — сказал Котов, припомнив о своей работе на православном ТВ.

— Восхитительно! — произнёс загадочный собеседник и обратился к Махно — А вы? Абсолютли?

— И я, — уныло вздохнул Махно, решив, что отступать уже некуда.

— Это в двадцать первом-то веке! Ведь у вас двадцать первый век? Другой мой хороший знакомый, кажется, говорил, что религия имеет то драгоценное свойство хрена: где пустит корни, выполоть её трудно… Но учтите, религия — это как выборы. Перепоручая кому-то свою судьбу, вы теряете власть над собственной жизнью, и не опасаетесь ли вы, что тот, кому вы делегировали свои душу и тело не окажется шарлатаном и распорядится ими именно так, как обещал? И если уж пользоваться аналогиями, то внимательно ли вы читали предвыборную программу вашего кандидата? И не написано ли там «не мир я вам принёс, но меч» через несколько страниц после «блаженны кроткие»? Я уж не говорю, что помимо «первого лица» есть ведь ещё и аппарат, и что каждый указ, каждая заповедь должны быть кем-то истолкованы… И вот благостный старик, парящий в облаках, несмотря на все ваши молитвы и ритуалы, вдруг толкает вас под нож, из-под которого вы выбираетесь ничтожным калекой или не выбираетесь вовсе, и на том конце вас не ждёт санаторий для нудистов, потому что, всё, чем вы были, заключено в деревянном ящичке и уже никогда из него не выйдет.

У Котова автоматически всплыли в голове слова священника из его передачи, который на любой вопрос отвечал: «На всё воля всевышенго».

— Может быть, вам хочется сказать «на всё воля божья» или что-то в этом роде? Но вопрос Ивана Карамазова о страдании невинных детей остаётся открытым. Да и насчёт взрослых я не был бы столь категоричен, как Фёдор Михайлович, ибо перед высшей мудростью все мы — дети. И разве, если ваш сын, скажем, скушает яблоко без вашего разрешения, вы выгоните его из дома?

Пока незнакомец говорил всё это, его тень неуклонно росла, пока не покрыла собою всё и не превратилась в обыкновенные московские сумерки с гулом автомобилей, мерцанием огней и мутным беззвёздным небом.

— Пустота рождает пустоту, вы отдали свои судьбы опасному и недоброму существу, молодые люди.

— И что же нас ожидает в этой связи? — спросил Махно и зябко поёжился, он невольно поймал взгляд незнакомца, и ему показалось, что оттуда смотрит сама тоска.

— Ничего хорошего. Особенно вас, — «полосатый» указал на Котова.

— Мне отрежут голову? — криво усмехнулся продюсер.

Незнакомец ответил стихами, но смотрел при этом не на Котова а в какую-то точку над его головой, как будто видел нечто, нависшее над нею:

Панированный цыплёнок

Превращается во льва,

Под колёсами вагона,

Покатилась голова.

Чёрный клирик жмёт на газ,

На балу я встречу вас.

— Совершенно верно, — продолжил он спокойным и размеренным тоном, как будто читал юридический документ и вот отыскал нужный пункт. — Это предрешено, и я тут ничего не смог бы поделать, даже если бы хотел.

— И кто же? Комсомолка-кондуктор?

— Нет. Голову вам оттяпает… оттяпает вам голову, — повторил он, словно ему было приятно это слово, — православный священник. Точнее, монах.

— Уж не отец ли Полоний? — мрачно усмехнулся Котов. — У меня как раз с ним сегодня назначена встреча.

— Да-да… В салоне ВХУТЕМАС, — вслух, но как бы сам себе проговорил загадочный собеседник, а Махно подумал: «Вот точно агент — откуда он знает, куда собирается Котов?» — он нервно икнул и ему снова показалось, что у него полный рот «Коки».

— Но, боюсь, приём пройдёт без вашего участия, — продолжил «полосатый». — Впрочем, в одном я вас могу успокоить: отец Полоний не будет вашим убийцей. Во всяком случае, прямым. Если же считать убийц косвенных, то не хватит жизни: проще назвать невиновных, да и то с оговорками.

— Что, и мою мать можно записать в косвенные убийцы?

— О, её в одни из первых. Она выполнила главное условие для вашего убийства — дала вам жизнь! — с внезапной эмоциональностью сказал незнакомец и пристально посмотрел в глаза продюсеру. — Поймите, кирпич просто так никому на голову не падает, а главное, — тут он сделал внушительную паузу, — Аннушка уже слила масло. И не только слила, но и залила новое! Так что…

— Вы мне угрожаете? — не выдержал Котов.

— Ну, что вы! При чём же здесь я? Ведь я уже объяснял, что в вашей гибели будут повинны многие люди и, прежде всего, вы сами и ваша почтенная матушка. Ну, представьте себе, собирается человек слетать в Израиль, подлечиться, повидать святые места, и вдруг его самолёт падает и разбивается. Что такое? Кто виноват? Самолёт развалился в воздухе. Отечественная самолётостроительная промышленность сведена на нет рыночными реформами, воздушные суда выработали свой срок, хозяин авиакомпании экономит на ремонтах, техосмотр провели ради галочки… А потом выясняется, что покойный любитель святых мест был пламенным сторонником рыночных реформ, брал деньги на свои проекты у тех, кто наживался на растаскивании промышленности, а проекты свои потом делал кое-как ради галочки. Конечно, бывают смерти безвременные, несправедливые, но их удостаиваются те, кто бросает вызов сложившемуся порядку вещей — таких немного. А те, кто плывёт по течению, в финале всегда получают по заслугам. Для них слишком суровых приговоров не бывает.

«Ага, про приговор заговорил. Точно мент или урка», — подумал Махно и беспокойно заёрзал на скамейке.

— Кстати, я забыл представиться, — как будто прочитав его мысли сказал незнакомец. Он выхватил из кармана пиджака пару визиток и раздал их собеседникам. Махно досталась визитка с какими-то иероглифами с одной стороны и с арабской вязью на другой, и он недоумённо воззрился на неё. На визитке, которую получил Котов значилось: «T. Aprelsky. Prof., rector, Charles University (Prague)».

— Так вы профессор Пражского университета, господин… Апрельский, если я не ошибаюсь? — переспросил продюсер.

— Даже в некотором смысле ректор, — улыбнулся незнакомец и в его речи послышался восточноевропейский акцент.

«Звёзды» облегчённо выдохнули: это объясняло всё. «Полосатый» — профессор, а кто их знает, этих профессоров? Они и впрямь все ненормальные.

— Фу, ты, господи Иисусе, — с облегчением выдохнул Котов, но господин Апрельский посмотрел на него, подняв брови.

— Я могу допустить, что вы верите в господа бога, в некое высшее существо или вселенский разум. Но неужели вы верите в Иисуса из Назарета?

— Конечно, кивнул Котов. Кто же сегодня станет в этом сомневаться? Разве что какие-нибудь замшелые старики…

— Значит, у ваших стариков мозги здоровее, чем у молодых.

— Ну, уж извините… — начал протестовать продюсер.

— А туринская плащаница? — вставил Махно.

— Кусочек материи с неясными разводами убедил вас в правдивости истории о непорочном зачатии, распятии и воскресении? Каким образом? Может быть, и пятна на стене в Черновицкой области вас в чём-то убеждают? Селяне думали, что это лик богородицы, а химический анализ показал совсем иное… — усмехнулся профессор.

— Ну, знаете, — Котов решил всё-таки закончить свою фразу. — Всё это сугубо личные вещи, дело вкуса. Каждый верит в то, что ему нравится.

— Вынужден вас разочаровать, любезный друг, — сказал профессор. — Истина — это упрямая вещь, никакой свободы толкований она не терпит.

— А вы убеждены, что знаете истину? — после этой фразы Махно всегда с лёгкостью выигрывал интернет-баталии: противник был вынужден отступать, чтобы не оказаться смешным.

— Да, знаю, — вздохнул господин Апрельский. — У того, что вы называете богом никогда не было и не могло быть сына. Иисус Христос сын божий существовал не более, чем Пашка Колокольников или Клим Самгин. А в известном смысле, Колокольников и Самгин совершили для человечества больше, чем иные из живущих, — и полосатый профессор поочерёдно подмигнул обоим собеседникам. — Кстати, именно по вопросу о Христе я и прибыл к вам — чтобы раздобыть одно любопытное доказательство или, точнее, иллюстрацию.

— И что же это за иллюстрация? — спросил Котов.

— Не «что», а «кто», — пояснил Апрельский, но понятнее не стало.

— Это иллюстрация — «кто»? — переспросил Махно.

— Да. А что касается доказательств, — профессор вынул из кармана красивый портсигар и предложил собеседникам, — то всё очень просто. В дрожащем от жары воздухе появился чёрный силуэт…

Дмитрий Косяков, 2018 г.

Мастер и Маргарита XXI. Гл. 1. Как здорово заводить новых знакомых.

Мастер и Маргарита XXI. Гл. 2. Шимон и Шауль

Мастер и Маргарита XXI. Гл. 3. Пластилин

Мастер и Маргарита XXI. Гл. 4. В Салоне ВХУТЕМАС

Мастер и Маргарита XXI. Гл. 5. Забанен и заблокирован

Мастер и Маргарита XXI. Гл. 6. Красные залы.

Мастер и Маргарита XXI. Гл. 7. Преображение блогера в журналиста

Мастер и Маргарита XXI. Гл. 8. Дохлый и Грибоедов

Мастер и Маргарита XXI. Гл. 9. Ниточки обрываются

Мастер и Маргарита XXI. Гл. 10. Антон становится героем чёрно-белого фильма

Мастер и Маргарита XXI. Гл. 11. Большое красное событие