Мастер и Маргарита XXI. Гл. 12. Смерть героя

«Я прочитал твой блог», — сказал Роман.

Тараканов подумал, что разговор пойдёт о работе, а также о том, что Антон не внял советам и распространяет неформат. Он уже приготовился защищать своё право на личное мнение в свободное от работы время, но, взглянув в лицо Роману, увидел совершенно иного человека. От строгого и замкнутого редактора не осталось и следа. Лопнула тугая струна, державшая его подтянутым и собранным в течение рабочего дня. Плечи его ссутулились, упрямая линия губ надломилась презрением или обидой.

— Послушай, я сейчас не твой куратор. И поверь, ничего из того, что ты мне расскажешь теперь, я не вспомню завтра с девяти до восемнадцати. Постарайся рассказать всё по-порядку. Мне кажется, что говорить ты должен лучше, чем писать. Попробуй припомнить и передать всё без красивостей и синтаксических вывертов. Может быть, ты сам впервые расслышишь свои мысли и удивишься им. Ты всё время пытаешься писать покрасивше, как будто прячешься в красивостях от собственных мыслей, как будто боишься, что другие (или ты сам) тебя поймут.

Они вышли из здания, и Роман, иногда мягко направляя под локоть, повёл Тараканова тихими дворами и сквериками, существование которых тут, прямо под носом, до сих пор оставалось для Антона тайной. Так иногда бывает, что, свернув с оживлённой и грязной улицы, вдруг окажешься в уютном и тихом месте, увидишь плакаты и вывески с обратной стороны. Иногда обратная сторона груба и уродлива, а иногда очаровательна и человечна. Надо только перенастроить оптику. Они присаживались на сломанные качели, они останавливались у пустующих клумб, и Тараканов всё говорил, говорил… говорил легко, передавая и события, и собственные ощущения. Оказалось, что слова эти жили в нём, но чтобы открыть их не хватало этого внимательного взгляда и изредка повторяемого «так-так». Антон даже припомнил и обратил внимание на то, что сначала ускользнуло от него. Например, он, наконец, догадался, в какой именно момент упустил чёрного кролика.

Особенный интерес Роман проявил к истории Шимона и Шауля: его взгляд стал ещё пронзительнее, ещё взволнованнее стали его «так-так». Правда, именно эту часть Антону было труднее всего излагать: он хорошо запомнил общий дух истории и характеры персонажей, но путался в бытовых подробностях и исторических фактах. Однако Роман уверенно подсказывал ему, короткими замечаниями разъяснял тёмные места, и это изумило Антона.

Завершая свой рассказ, Тараканов развёл руками и произнёс:

— И вот теперь я думаю, не встретился ли я на Патриарших прудах с самим сатаной, хотя он и сказал, что сатаны не существует.

— Полно! — махнул рукой куратор. — Ты что, научной фантастики не читал? Ефремова, Стругацких, Лема, Кинга? Ну, хотя бы Кира Булычёва?

— Только кино про Алису… — покраснев сознался Антон.

— Хоть так, — вздохнул Роман. — По всем приметам, это гость из будущего, он же сам тебе об этом неоднократно говорил. Так что выкинь из головы свою религиозную чепуху.

Антон задумчиво поскрёб в волосах:

— Что же ему у нас понадобилось? Он сказал, что ищет иллюстрацию к сюжету про Шимона и Шауля. Не ты ли это? Ты так хорошо понимаешь эту историю, словно сам её написал.

— Нет, это не я, — с уверенностью заключил Роман. — Это мой учитель, Анатолий Николаевич Троицын. Не слыхал? Ну, конечно… Он — настоящий мастер этого сюжета. Он занимался апостолами еще в советское время, а это была не самая перспективная тема тогда, как ты понимаешь. Но если тогда его только щелкали по носу, то в новое время уже стали бить. Поступали даже угрозы от религиозных фанатиков. Это в первое время. А потом на него обрушили забвение. Его работами попросту перестали интересоваться, перестали их издавать. Оставили только преподавательскую ставку в местном педе. Там я его и узнал. Мне повезло быть его учеником и помощником.

— Он жив?

— Нет, он умер. И как раз, когда меня не было рядом. Иногда я виню себя в этом, а иногда, наоборот, считаю, что ставлю себя слишком высоко, записывая на свой счёт смерть великого человека. Я уехал в Москву… Знаешь, как это всегда бывает… Ах, нет, ты не знаешь…

И снова Тараканову стало отчего-то стыдно за то, что он сам из столицы, хотя бы и из «культурной».

— Почему же, я знаю. У нас, в Питере, тоже многие уезжают, — поспешил он вставить. И Роман, будто жалея его, поспешно добавил:

— Да, конечно, — и продолжал. — Когда я вернулся, оказалось, что его бумаги на работе заперты. Я побывал у Анатолия Николаевича дома (родные меня знали) и кое-что взял из его бумаг. Параллельно попытался связаться с руководством института, чтобы обсудить с ними судьбу оставшихся у них материалов. Но деканша факультета, Виктория Болотина, доктор и профессор, заявила, что все его работы — собственность института. Если бы ты видел её злые звериные глазки и застывшую улыбку! И вот я с тех пор месяца пытаюсь выяснить, каковы планы института в отношении трудов Анатолия Николаевича, и до сих пор не получил внятного ответа. Неужели держать его бумаги в сейфе для них выгоднее, чем опубликовать?

Тараканов снова почесал голову:

— Погоди. Апрельский сказал, что «иллюстрация переместилась» из Москвы в Сибирь. А ведь именно ты недавно вернулся сюда. Выходит, что он ищет именно тебя.

— Ну, не знаю. Я лишь помогал моему преподавателю. Может быть, у них с приборами вышел сбой? — усмехнулся Роман.

— И всё-таки, давай попробуем разобраться.

— Чего ж тут разбираться? Пока, как видишь, устроился работать здесь. Перевёлся из московской редакции. Всех нас тянет к истокам. Потому что больше нам тянуться некуда. Помнишь, как в песне поётся? «Была бы под ногами земля, да было б куда лететь».

Они оказались в небольшом дворике, сплошь заросшем деревцами и кустами. Всё это оживало, начинало зеленеть…

За нашей школой — старый сквер, а там
Стоит давно разрушенный фонтан,
При нём скульптура редкой красоты,
Но он сухой, в нём нет воды.

Годы шли, я все уроки выучил
Гнева и любви,
Почему ж я тот фонтан не выручил
И не оживил?

Но я нарушил планы всех планет,
Вернулся в город моих юных лет.
Я вспомню лица, вспомню имена,
Где чья вина? Моя вина…

Здравствуй, статуя под клёнами,
Как же ласково глядят
На меня твои глаза влюблённые
С каплями дождя.

Тараканов очень удивлся, услышав от Романа такие строчки.

— Да ты поэт!

— Грешил этим раньше. В Москве вроде бы отпустило, и вот опять.

— Как тебе Москва-то? Покорять ездил? — Тараканов сказал это безо всякой издёвки: ведь и он ещё недавно тщился покорить Москву.

— Знаешь, — Роман будто бы беседовал не с Антоном, а с этим двориком, — пока я туда ехал, я сам мучился вопросом, почему я еду, какая проклятая сила тянет меня. Думал о том, что меня ждёт впереди, но ничего определённого в голову не приходило. С жильём было более-менее ясно. Нужно было искать работу, а потом, да, покорять… Я думал, ведь получилось же у Шевчука, Башлачёва и ещё многих-многих рокеров, судьбы которых служили для меня путеводной звездой. В том, что сам я талантлив, я тогда не сомневался, в этом меня убеждало то, что большинство популярных поэтов были ничуть не талантливее и позволяли себе откровенно слабые стихи. Я был уверен, что протиснуться к ним на олимп будет не так уж сложно, что моё место – по праву среди тех, кто признан и обласкан.

Так уж устроено, что всё в России делается через Москву. Ты спрашиваешь, как мне москва? Знаешь, я не смог бы описать тебе картину широкими мазками, как это делали мастера прошлых веков. Можно было бы перечислить то, что находилось вокруг, но это не создаёт законченного образа. Рекламные плакаты и строительные заборы, мельтешение людей и автомобилей, едва уловимые очертания зданий. Всё это было пёстро и разноцветно, но пестрота сливалась в серую рябь, рассыпалась пикселями, кипела белым шумом, превращалась в ковёр, сотканный шизофреником. Картины не было, и не было настроения. Если добавить к этому гул и запахи бензиновой гари, то оставалось чувство придавленности, усталости и раздражения.

С этим чувством я прожил три года, но повзрослел я с тех пор на целую жизнь. Как будто бы даже состарился. Я не терял связи с Анатолием Николаевичем. Именно из Москвы я вёл с ним самый насыщенный диалог, уже не о прошлом, а о настоящем. Спорил с ним, доказывал, но убеждался в его правоте. Убеждался на собственном опыте.

Пустить корни в столице мне так и не удалось. Настоящих друзей у меня не появилось, отношения с девушками приезжему там строить оказалось тоже невозможно. Желание вернуться крепло год от года.

Конечно, осуществил своё намерение я далеко не сразу. Мне часто звонили родные, и в их речах чувствовалась гордость за то, что их сын живёт в столице. Так что я даже не решался говорить им о своей тоске, а бодро отчитывался о том, что «всё хорошо и скоро будет ещё лучше». Смерть Анатолия Николаевича стала поворотной точкой. Во мне словно открылись наглухо запертые двери, и изнутри потекли стихи, но писались они уже не для московских ревущих улиц, а туда — в далёкую Сибирь. И вот я снова закинул за спину рюкзачок. Так что вернулся не только ради своего учителя…

— А ради кого? — спросил Тараканов, чувствуя, что в глубине рассказа запрятана какая-то романтическая история.

— Сейчас не стоит об этом. Уже поздно. Но если твоего «гостя из будущего» действительно зовут Апрельский, то не он ли выступает сегодня в нашем музее?

— Как? Что? — Антон стал хлопать себя по бокам, как будто хотел выхватить пистолет или свисток. Его возбуждение передалось и Роману, и они понеслись напролом, перебегая улицы под носом у рычащих автомобилей.

— Далеко? Надо вызвать такси! — крикнул Тараканов в спину своему куратору.

— Какое такси? Сейчас весь центр стоит. За полчаса добежим.

Но непривычные к бегу интернетчики быстро выдохлись и переключились на быструю ходьбу. И правда, весь город превратился в сплошную пробку, наполненную дребезжанием автомобилей и бензиновой гарью. Смеркалось, и город рассыпался плеядами ночных огней. События роковой встречи на Патриарших оживали перед мысленным взором Тараканова. Не такие ли точно огни видел Котов в свои последние секунды?

Но преследователям удалось успешно избегнуть колёс и полицейского надзора. Только однажды взбешённый самоуправством пешеходов и почувствовавший возможность подраться водитель-качок выскочил из своего авто и схватил Антона за рукав куртки, но подоспевший Роман брызнул качку газом в лицо, и тот покатился кубарем под ноги прохожим.

Ещё один момент привлёк внимание преследователей: попадавшиеся навстречу девушки в очень красивых и стильных пальтишках, таких, что другие девушки рядом чувствовали себя голыми. Нарядные дамы шествовали гордо и ловили на себе заинтересованные и благожелательные или завистливые взгляды прохожих.

Наконец, дома раздались в стороны, и они выбежали на площадь, а впереди появился мрачный силуэт музея. Он был мрачен, только внизу горело окошко директорского кабинета, сплющенное тенью здания и ночной темнотой. По мере приближения силуэт музея всё рос и непрерывно менял очертания, разбухая грозовой тучей, раскрваясь густо-бардовым цветком.

Преследователи подбежали к крыльцу. Антон с сожалением посмотрел на расписание «музейной ночи». Выходило, что музей уже закрыт. Но Роман решительно толкнул дверь, и она оказалась не заперта.

Никто им не встретился, свет в основном помещении был потушен, только сквозь окна проникало голубоватое ночное сияние, обозначавшее контуры предметов и лестниц. Однако в обилии инсталяций трудно было ориентироваться. Вот и скульптурная композиция — на голову Ленину натянули гигантский презерватив, а всем его спутникам завязали глаза: мол, какой-то клоун ведёт слепцов. Но в тишине и полутьме это производило иное впечатление — словно группа пленников подверглась грубым издевательствам конвоя.

Пробираясь по тёмным коридорам, Антон и Роман чувствовали себя героями остросюжетного фильма. Им даже казалось, что их поиски сопровождаются вкрадчивым наигрыванием скрипок, которое становилось громче по мере приближения к красным залам. Оба они не представляли, что будут делать, когда доберутся до цели, но не решались обменяться словом. Лишь двигались вперёд. Роман показывал путь. Вот и заветная дверь.

Но не успели преследователи приблизиться к ней, как она сама распахнулась, и на пол легла оранжевая полоска. Антон и Роман прижались к стене и затаили дыхание.

В освещённом проёме возникли два силуэта. Антон с силой сжал руку спутника: он признал ветерана рок-подполья Дохлого. Вторым был Грибоедов. Преследователи затаили дыхание, не зная, на что решиться. А спутники Апрельского прошли мимо. Донёсся обрывок их беседы:

— Отправили. Дорабатывает. А разве мы планируем в скором времени что-то публиковать?

— Не знаю. Тянем-тянем… Чего мы ждём? Может, он диссертацию хочет защитить на примере нашей группы, а?

— Знаешь, его последнее заявление заставило меня задуматься о смысле нашего с тобой пребывания в группе. Я перестаю понимать его, а он, похоже, не стремится понять нас.

— Ты хочешь уйти?

— Не знаю. Зачем он поделил нас и превознёс одних над другими? Почему лишил нас права голоса? Стало быть, тут два пути: подчиниться или уйти.

— Но понимаешь ли ты, что, перестав быть его другом, ты можешь стать его врагом?

— Не другом, а рабом…

Двое прошли мимо и стали спускаться по лестнице. Антон и Роман бесшумно двинулись следом.

Дмитрий Косяков, 2018.

Мастер и Маргарита XXI. Гл. 1. Как здорово заводить новых знакомых.

Мастер и Маргарита XXI. Гл. 2. Шимон и Шауль

Мастер и Маргарита XXI. Гл. 3. Пластилин

Мастер и Маргарита XXI. Гл. 4. В Салоне ВХУТЕМАС

Мастер и Маргарита XXI. Гл. 5. Забанен и заблокирован

Мастер и Маргарита XXI. Гл. 6. Красные залы.