Мастер и Маргарита XXI. Гл. 3. Пластилин

От святого апостола Павла
Мы читаем сегодня письма,
В каждом слове — высшая правда,
Это правильно ибо истинно…

Профессор почему-то завершил историю стихами, а Махно с удивлением воззрился на свою сигарету, дым от которой уносился в ночное беззвёздное московское небо, где-то там сплетаясь с городским смогом. «Что это он такое курит? Я же видел сейчас и пустыню, и апостолов. Ведь это были апостолы». А главное, ему стало как-то тепло и уютно, и даже пропало желание докуривать.

Ночь окутала Патриаршие, и гул машин стал мягче, отблески фонарей легли на воду, на новостройках зажглись огни реклам. По ту сторону пруда появились невидимые прохожие, доносились смех и рингтоны — то «Say Amen», то подвывание Гребенщикова.

— Рассказываете вы очень хорошо, — Котов подглянул в визитку, — господин Апрельский. Но как бы вас за такую неуважительную к чувствам верующих версию священной истории не упрятали куда подальше года на три.

— К вашему сожалению, это не версия, а истинная правда, — «полосатый» поманил к себе обоих собеседников и, когда они наклонились, тихо прибавил. — Дело в том, что я присутствовал при всём этом. Конечно, инкогнито, под видом одного из новообращённых. И вы можете себе представить, как мне не хотелось обрезаться! Поэтому прошу меня не выдавать. Ведь правда, верующие народ непредсказуемый, а, судя по вашим рассказам, у вас их тут много.

— А у вас там разве всё ещё социализм? — съехидничал Махно.

— О, эту фазу мы уже давно миновали, — успокоил его профессор.

По ту сторону пруда из чьего-то телефона грянули первые аккорды какой-то фортепианной сонаты. Конечно, название этой мелодии не знал и владелец гаджета, но звуки фортепиано повисли над Патриаршими, наполняя темноту торжественностью и тревогой.

И тут Котов вспомнил, наконец, что ему напоминает вся эта ситуация. Когда он был юн и ещё читал книги, попадался ему в руки один роман… Ему вдруг стал понятен и таинственный незнакомец на Патриарших, и мрачные пророчества, и даже яркое путешествие в прошлое, которое он только что пережил в собственной фантазии. Он стал за спиной профессора делать знаки Махно, то показывать на «полосатого», то пытаться изобразить в глазу монокль, то неслышно мяукать, так что писатель вытаращил на него глаза, а Апрельский обернулся и застал продюсера за попыткой приставить ему рога.

— Вы, простите, один приехали или с супругой? — сказал Котов первое, что прыгнуло ему на язык, чтобы как-то замять неловкость.

Клавиши фортепиано ложились ступенями и обрывались в какую-то пропасть, увлекая за собой.

— Видите ли, у нас там этого нет… — произнёс профессор.

— И не женятся, и не выходят замуж, но пребывают, как ангелы божии на небесах, — сказал Котов и уже открыто подмигнул Махно. Но тот снова ничего не понял.

— Можно сказать и так, — невозмутимо кивнул профессор.

Звуки сонаты ринулись было в галоп, но приостановились и дальше двигались пугливыми перебежками.

— А, простите, к творчеству Булгакова вы как относитесь? — уже в лоб спросил Котов, и тут до Махно, наконец, дошло, и он чуть не упал со скамейки. Но и сам Котов ощутил какое-то странное чувство, как будто, произнеся заветную фамилию, запустил какой-то странный церимониал, который теперь придётся выполнить до конца.

— Булгаков находится вне моей сферы… вне сферы моих научных интересов. Но если я с ним встречусь… то есть, если бы я с ним встретился, я бы ему сказал: «Вы, Михаил Афанасьевич, всё надеетесь святош и обывателей уязвить, но именно они вас на щит и подняли».

— А где же ваши вещи, профессор? В «Метрополе»? — продолжал спрашивать Котов, но уже безжизненным, механическим голосом. — Вы где остановились?

Мелодия над прудом свилась в нисходящую магическую спираль и понемногу исчезла вдали вместе с голосами.

— А я и не остановился. Судя по всему, моя «иллюстрация» уже покинула столицу и я напрасно теряю тут с вами время. Мне необходимо как можно скорее лететь в Сибирь. Вот только разыщу подходящего коня, и — в путь.

Теперь Махно подмигивал Котову за спиной профессора, мол, ловко ты над ним подшучиваешь! А «пражский гость» обернулся к нему, тоже озорно сощурился и спросил:

— А дьявол тоже есть?

— И дьявол! — подхватил писатель, решив уже со всем соглашаться и вообще отдаться течению событий.

Косящий под Воланда старик расхохотался и хлопнул себя по коленям.

— Прямо потребительский рай у вас. Чего ни хватишься, всё есть. Может, у вас и чайник Рассела имеется?

— Хоть Рассела, хоть Phillips!

— Послушайте, профессор, — проговорил Котов не своим голосом, — вы посидите здесь с товарищем Махно, а я сбегаю на угол, звякну по телефону, а потом мы с вами пойдём, куда хотите. Вы ведь не знаете города…

И он встал, зачем-то отдал пражскому гостю свою барсетку и двинулся к выходу с Патриарших, чтобы «позвонить», хотя серебристый ультратонкий смартфон его был в барсетке, и никаких автоматов вокруг не было в помине.

— Позвонить? — удивился Апрельский, потом задумчиво прибавил. — Да, это бывает при скрещении потоков… — и, заметив недоумение Махно, пояснил ему в своей таинственной манере. — Ну, когда занавес после действия закрывается, то кулисы сверху как бы наезжают одна на другую, а снизу остаётся зазор, и мы видим, как там меняют декорации.

Профессор даже постарался руками изобразить, как закрываются кулисы.

— Только, поверьте, — крикнул он вослед уходящему продюсеру. — Хотя бы сейчас поверьте, что есть только ваш сознательный выбор, и есть слепая логика истории. А никакого дьявола нет и не было. Вы же не дикарь…

— Хорошо-хорошо! — не оглядываясь крикнул Котов. По мере удаления от скамейки со странным профессором голова его прояснялась и начинала мыслить совершенно свободно, настолько, что он оказался в состоянии рассердиться на того, на кого ещё минуту назад пытался произвести впечатление, хотя ноги его всё ещё автоматически двигались каким-то своим маршрутом… Куда? Ах, да, к парковке!

«Дикарь! — кипятился про себя Котов. — Сам ты дикарь. Коммунист хренов. Обломок совка. Сам живёт вчерашним днём, а ещё учить взялся». Теперь уж было ясно, что нюх его обманул, что толку от профессора, или, как его, ректора не добьёшься, что он просто сумасшедший интеллигент, а у таких денег и связей не бывает. «Что бишь он там говорил? Что дала нам наша контрреволюция? Да всё! — Котов пошустрил вокруг себя глазами. Высоток, вон, каких огромных понастроили, дискотеки, магазины, реклама везде. Автомобилей сколько кругом!» Он любовно вспомнил про свой недавно купленный (с помощью аванса за сериал) «лексус». Захотелось поскорее забраться в него и почувствовать себя, как у матушки в утробе. «А трамвая здесь отродясь не было». Задумавшись, он слишком рано повернул и упёрся животиком в оградку и замер, озираясь по сторонам.

С ближайшей скамейки поднялся подозрительный гражданин такого вида, будто он только что кувырком скатился с горы, Котову даже показалось, что и на скамейке-то этот гражданин не сидел, а лежал. Он обратил к Котову лицо спившегося Христа в больших квадратных очках и проговорил осипшим надорванным голосом:

— Тебе бы пойти другим путём, уважаемый.

Котов смерил говорившего взглядом — стоптанные кеды, узкие, нестиранные джинсики, старая куртка — и не удостоил его ответом: общаться с такой публикой ему было не по статусу. Он хотел пройти мимо, но столкнулся нос к носу с шедшим ему навстречу гражданином:

— Забери меня домой, — сказал тот.

— К-худа? — с негодованием протянул Котов, показывая, что его оскорблет сам факт наличия у бродяги дара речи, и сощурился, словно пытался разглядеть нечто крошечное.

— В постельку, — спокойно отозвался гражданин. — Устрой как бывшего интеллигентного человека и ветерана рок-движения.

Оттолкнуть «ветерана» не удалось, тогда Котов рванулся назад и полез через оградку.

— И всё-таки тебе бы другим путём, — послышалось за спиной, но Котов решительно продрался сквозь кусты, перевалился через ограждение и оказался перед рядом припаркованных автомобилей. Ему нужно было перейти проезжую часть на другую сторону, где ожидал его внедорожник. Сзади послышался шум — продюсеру показалось, что помятый гражданин преследует его, и он кинулся протискиваться между двумя высокими грязными джипами, один из которых сердито замигал сигнализацией. Он подобрал полы пальто, чтобы не запачкаться и заодно старался угадать, какая обстановка на автомобильной части дороги, но рёв машин и звуки рекламы сливались в общий гул. На выходе из короткого межавтомобильного пространства его ждала ещё одна ловушка — зеркала заднего обзора ещё сильнее сужали проход, так что Котову пришлось втянуть живот, чтобы прошмыгнуть между ними. Он вырвался на дорогу, но в первую минуту оказался совершенно сбит с толку. Экономные городские фонари горели тускло — не ярче, чем отражение фар на мокром асфальте. Нужно было мгновенно определить, нет ли под ногами ям и луж, нет ли приближающихся автомобилей. В сплошной черноте ночи лишь мелькали разноцветные огоньки фар, светофоров, рекламы, подсветки, гаджетов прохожих, и надо всем сияла алая реклама цыплёнка по-кентуккийски. Выше было только чёрное московское небо без луны и звёзд. Котов любил этот фастфуд и счёл рекламу «цыплёнка» добрым знаком. Но тут одна из машин, между которыми он протискивался, взревела и начала двигаться. Котов вслепую кинулся через дорогу, стремясь навстречу красной вывеске.

Слева раздался сигнал автомобиля, но Котов успел перебежать ему дорогу. На середине автострады он посмотрел направо — дорога была пуста.

«Но избави нас от лукавого», — проговорил суеверный Котов и перекрестился.

И в этот самый момент слева послышался стремительно нарастающий рокот. Продюсер оглянулся и успел заметить, как по встречке к нему несётся сверкающий чёрный внедорожник Ram Power Wagon. Котов растерялся, в какую сторону бежать, ибо внедорожник мчался, виляя. Не снижая скорости, он смёл Котова с пути. Удар был совершенно безболезненный, только внутри, посередине, стало очень горячо. Продюсер успел увидеть совсем близко от себя за рулём бессмысленно-весёлое бородатое лицо в чёрной скуфейке, брелок в виде трамвая и подумал: «Ай, бля…» Сначала его распластало по капоту, а потом Power Wagon врезался в опору рекламного щита, и продюсер упал на асфальт. Он успел увидеть над собой склонённое изображение повара с красной вывески, которое вдруг превратилось в портрет Льва Троцкого. Демон революции нахмурился, плакат отломился от опоры и съехал вниз ножом гильотины. Восходившая звезда российского кино угасла навеки…

Голова с легкомысленными стильными завитками но уже без очков покатилась мимо колёс внедорожника к ногам «ветерана рок движения», вышедшего на дорогу вслед за Котовым.

— Вот тебе и «другим путём». Эх, ты… бесконечно на земле, бесконечно в небесах… — с досадой или укором проговорил гражданин, поднял голову, сунул ей в оскаленные зубы что-то вроде куска пластилина и унёс с собой.

* * *

Когда Махно прибежал на место происшествия, всё уже было кончено. Прохожие снимали на свои гаджеты, как мужчина в рясе пытается вылезти из машины. Потом прибыли полицейские и спасатели, и помогли ему выйти. Он оказался целёхонек и тут же стал звонить по телефону, не обращая внимание на вопросы полицейских. А вот от Котова осталось неизвесно что…

Потом прохожих разогнали, место оцепили, труп увезли и долго искали вокруг его голову. Подходили даже к самому Махно, но он стоял, прислонившись к фонарю, в состоянии невменяемом, так что его приняли за пьяного. Писатель был потрясён трагизмом произошедшего. «А ведь у меня тоже есть голова, и привязана она к телу какими-то легкомысленными ниточками. О, боже, боже… Смерть ужасна!» Понемногу его мысли успокоились, и он задумался уже не о смерти, а о чём-то ещё более ужасном: «Ведь сериал-то теперь другому продюсеру отдадут. А у меня с Котовым даже контракт подписан не был…» И эта мысль вогнала его в такой ужас, что страх смерти побледнел и испарился, выделился из тела вместе с холодным потом. «Плакал твой контрактик кровавыми слезами!» — зудел в голове ехидный голос.

Мимо по аллее прошли две женщины:

— И чего это тут всё перекрыли — ни проехать, ни пройти…

— Ой! Гляди ка! Так я в этом лексусе масло под конец смены меняла. Ну или в точно таком же!

— Молчи, Аннушка. Тебе нужны эти проблемы с полицией? Потом не отделаешься от них.

Женщины прошли мимо, и Махно машинально проводил их взглядом. «Позвольте… Аннушка… Масло… Шимон и Шауль… Нет, этих выносим за скобки. Ещё раз. Аннушка и масло. Тут что-то знакомое. Ну, да, так было у Булгакова. Нет, булгаков тут ни при чём… Булгаков вне сферы его интересов… Чьих интересов?» Махно осенило: «Да полосатого профессора! Вот, в ком вся закавыка!»

Махно сразу припомнил, что тот говорил и про отлетевшую голову, и про панированного цыплёнка. Да ещё в стихах! И ведь правда именно монах толкнул Котова под нож… Всё как в романе. Что это? Совпадение? Инсценировка?

«Не о том я, не о том, — оборвал себя писатель. — Ведь у него осталась котовская барсетка! А в ней может быть и контракт, и даже задаток!»

— Врёшь, не возьмёшь! — проговорил Махно, чувствуя прилив сил. Он отлепился от столба и кинулся назад к скамейке. Сначала ему показалось, что он опоздал и скамейка пуста, но вот затрещал и зажёгся фонарь, и оказалось, что давешний собеседник всё ещё на месте, и возле него топчется тот самый помятый «ветеран». Свет неисправного фонаря окутывал всю фигуру пражского гостя странным блеском, словно тот был облачен в скафандр или рыцарские латы. Конечно, это была лишь игра расшалившихся нервов. Махно сбавил шаг и решил начать мягко и вкрадчиво.

— Господин профессор… Я за барсеткой. Никита Сергеевич просил забрать. Отдайте её мне, пожалуйста.

Но иностранец посмотрел на него диким взглядом и отвернулся.

— Послушайте, это же не ваше, — Махно протянул руку к барсетке, но профессор снова глянул на него совершенно безумно и вдруг замычал и стал махать рукой.

— Ну, чего пристал к человеку? — прикрикнул на Махно бывший рокер. — Разве не видишь, что товарищ швед — глухонемой!

Махно возмутился такому наглому обману со стороны иностранца и выпалил:

— Да никакой он не швед!

И тут же невольно подумал: «А вдруг всё-таки швед?»

— Отдайте барсетку! Там важные улики! — закричал Махно, но оказалось, что профессор уже встал и, ничуть не хромая, удаляется по аллее. Махно нагнал его и схватил-было за шиворот, но тот повернулся к нему боком, продел трость ему под локоть, и парк с небосводом качнулись в сторону, а асфальт, наоборот, надвинулся и тюкнул Махно в лоб. Писатель поднялся на четвереньки, потом сел, потирая ушибленную голову. Он обратился к подошедшему рокеру:

— Братан, помоги мне у старика барсетку забрать. Ей-богу она моя! С меня пузырь.

— Ты забыл про инструкцию что ли? В случае, если вы заметили людей, вызывающих подозрение, первым делом надо позвонить, — объяснил рокер.

«Ах, точно! Аварийный люк находится в голове системы…» Махно выхватил телефон и зачем-то набрал *666. Хриплый лающий голос на том конце произнёс: «Ваш звонок очень важен для нас. Пожалуйста, не кладите трубку, — и тут же сам запел . — Жи-и-изнь, как всегда, на месте!» Между тем, профессор уходил, и заветная барсетка болталась на его запястье. Причём помятый гражданин присоединился к нему и, склонившись, что-то рассказывал.

— Хотя бы голову отдайте! — закричал, пугая прохожих, Махно, поднялся и, на подгибающихся ногах побежал следом. При этом ему почему-то представлялось, что таинственная парочка идёт ему навстречу, а он бежит от неё задом-наперёд. Под ноги постоянно попадались какие-то ямы и кочки («Даже дороги нормально починить не могут!» — вознегодовал Махно), зато профессор с бездомным уплывали, словно на коньках катились, растворяясь в серой и мутной ночи, темнота которой была разбавлена и заляпана светом витрин и фар.

Ночное марево подрисовало рядом с ними силуэт не то собаки, не то огромного кролика, шагающего на задних лапах. И это был не просто обман расстроенных нервов писателя, поскольку Апрельский повернулся к этому силуэту и передал ему барсетку. Затем таинственное животное (наверное, всё-таки кролик) свернуло за угол, а парочка продолжила плавное скольжение по безлюдной улице. Секунду поколебавшись, Махно кинулся за барсеткой, а кролик обернулся — на его хитрой морде оказались разбитые очки Котова. Он поправил их лапой и кинулся наутёк.

Выбежали на большую залитую огнями улицу. В середине проносились автомобили, а по краям на узеньких тротуарчиках толкались люди. Кролик побежал вперёд, ловко шмыгая между их ногами, бесстыдно ныряя под женские юбки, но никто его совершенно не замечал, а вот Махно пришлось пробивать себе дорогу, к немалому возмущению публики. Вослед ему неслись оскорбления. Одна хорошо одетая дама даже вцепилась в рукав и попыталась пнуть его под зад, но Махно плюнул ей в лицо и кинулся дальше. Он старался не терять беглеца из виду, и на периферии его зрения рекламные плакаты оживали и корчили идиотские рожи, красотки обнажались, только бы привлечь его внимание, некоторые рекламные щиты выпрыгивали прямо наперерез ему.

Чёрный кролик… чёрный кролик… скидки, призы! Играй и выигрывай! Нет, чёрный кролик, барсетка… Я твоя всего за 40 рублей в сутки! Прямая выгода, полный success… Оранжевое, красное (красных вывесок он пугался), голубое, золотое, переливающееся, и повсюду белые зубы улыбок… Голова, авария, Шимон и Шауль… Барсетка, барсетка…

Кролик нырнул в подземный переход, Махно — за ним. Блестящие сувениры в витринах ларьков резали глаз, но он успел заметить чёрный хвостик, спешащий к выходу. Махно побежал, прыгая через три ступеньки, но на выходе из перехода упёрся носом в ядовито-фиолетовую стену с изображением рыжеволосой красотки с закаченными глазами и приоткрытым ртом.

— Кто ты? — от неожиданности крикнул Махно.

А она игриво подмигнула и ответила:

— Я — твоя дорогая!

Чёрный хвост пропал из вида, а писатель всё бегал по округе, захлёбывался от пыли, натыкался на решётки, оградки, калитки, остервенело тряс железные прутья, но вынужденно всегда возвращался на магистральные улицы, кишащие металлом и плотью. Выбегал из подворотен с обрывками оградительной красно-белой ленты на рукавах… и чувствовал себя мухой, которая попала в паутину, но осознала это лишь тогда, когда начала трепыхаться.

В центре какой-то площади на пути у него встал многоэтажный барак с вывеской «Мужские аксессуары», под которой был изображён солидный бородатый мужчина с барсеткой. Писатель стал искать дверь, нашёл её и кинулся внутрь. Но внутри оказались вовсе не барсетки, а сувениры и штаны. Видеокамеры удивлённо уставились на взмыленного посетителя, а ближайшая продавщица как раз отвлеклась. Махно схватил с прилавка бюст Ленина и горсть октябрятских значков, пометавшись в лабиринте прилавков и стендов, взбежал по эскалатору со стеклянными перилами и забился в кабинку для переодевания.

Там он прижался к бюсту лбом и запричитал: «Как я расплачусь с долгами? Ну, ка-ак? Ипотеку ещё чёрте-сколько платить. И за квартплату за несколько месяцев набежало. А капремонт? И ещё какие-то бумажки от налоговой постоянно приходят. И вот кто-то дунул, шлёпнул, плюнул на мою надежду — и она сгинула под колёсами…»

Продавщица коснулась шторки и окликнула его: «Вы примеряете или трамвая ждёте?» Дело в том, что монструозное здание, в котором оказался писатель, было надстроено вокруг трамвайной станции, и посетители часто блуждали и путались в нём. Но Махно этого не знал, слово «трамвай» подействовало на него электризующе. Он стал для вида сдирать с себя брюки. И когда брюки были содраны, его ум озарила мысль: ведь Котов должен был встретиться с заказчиками в салоне ВХУТЕМАС, значит, не всё потеряно: туда ему и надо бежать, чтобы накрыть профессора, а главное, застолбить место сценариста в телесериале.

Без брюк и с бюстом Ленина наперевес он выбежал из кабинки.

Дмитрий Косяков, 2018.

Мастер и Маргарита XXI. Гл. 1. Как здорово заводить новых знакомых.

Мастер и Маргарита XXI. Гл. 2. Шимон и Шауль

Мастер и Маргарита XXI. Гл. 3. Пластилин

Мастер и Маргарита XXI. Гл. 4. В Салоне ВХУТЕМАС

Мастер и Маргарита XXI. Гл. 5. Забанен и заблокирован

Мастер и Маргарита XXI. Гл. 6. Красные залы.

Мастер и Маргарита XXI. Гл. 7. Преображение блогера в журналиста

Мастер и Маргарита XXI. Гл. 8. Дохлый и Грибоедов

Мастер и Маргарита XXI. Гл. 9. Ниточки обрываются

Мастер и Маргарита XXI. Гл. 10. Антон становится героем чёрно-белого фильма