Мастер и Маргарита XXI. Гл. 6. Красные залы.

Если бы Мише Переделкину сказали: «Миша, если ты сейчас же не снимешь дамские трусики с головы, то тебя уволят к чёртовой матери!» — Миша бы ответил: «Это лютый стафф, это Казахстан, детка».

После того, что они нюхали в клубе, прошлая ночь возвращалась к нему кусками. Помнится, что при условии соития здесь и сейчас, он обещал место заместителя какой-то студентке. Студентка обиженно махнула на него сумочкой и сказала:

— Я вам не проститутка!

— Так чего же ты в клуб попёрлась, дура? — искренне удивился Миша.

В голове у него до сих пор стучал какой-то навязчивый бит и приказывал двигаться, а перед глазами мелькали лазерные лучики. Но опытный Миша понимал, что всё это запросто может оказаться обманом зрения. Тогда он усиленно заморгал и увидел перед собой большой бронзовый фаллос, подарок нидерландской делегации, и догодался, что он у себя в кабинете — где-то в районе стола, судя по ракурсу фаллоса. На всеобщее обозрение творение иностранных художников решили не выставлять, с горечью признавшись себе, что дремучий сибирский народ ещё не дорос до настоящего европейского искусства.

Миша Переделкин — директор одного из местных музеев пришёл в себя после деловой встречи со спонсорами, которая началась в клубе «Мельбурн», а закончилась, очевидно, в его директорском кабинете — в здании музея на площади.

Надо сказать, что у этого музея была причудливая, если не сказать мистическая, история.

Все знали, что здание музея было построено на месте снесённого православного храма (про это много говорили по телевизору), но только историки знали, что строители храма, в свою очередь, разорили и разграбили, находившийся здесь тысячелетний курган. Аборигенам попы объяснили, что если курган — место священное, то пусть духи сами за себя и заступаются. А если они этого сделать не в состоянии, значит, они — ничто, пыль супротив бога казаков-колонизаторов. И вот, спустя несколько веков, православный храм и сам был снесён. То ли это, наконец, пробудились для мести неторопливые древние духи Сибири, то ли и сам христианский бог оказался пылью против огненной новой веры — этого мы не знаем.

Некоторое время живописное место на изломе реки было обычной прогулочной площадкой. Но «свято место» опустело не навсегда. В разгар «застоя» амбициозный секретарь местного крайкома задумал возвести здесь музей Ленина. Смешно сказать, Ленин бывал в этом городе проездом по пути в ссылку, и тем не менее ему тут отгрохали музей. И какой!

Циклопическое здание мрачно-алого цвета, грубой угловатостью напоминающее московский мавзолей, и при этом словно бы отрывающееся от земли, поднимающееся в воздух жутким космическим кораблём. Внутри всё тоже было удивительным: и спаянные воедино изваяния партийцев с выдающимся вперёд Лениным, и уносящиеся ввысь потолки с парящими над головой металлическими конструкциями, непостижимая геометрия лестниц и залов с тяжёлыми дубовыми дверями с обитыми багровым бархатом ступенями, дорожками, а кое-где и стенами, со свисающими тяжёлыми пыльными драпировками, с тусклыми фотографиями за тройным стеклом.

В залах с мягкими полом и стенами царила гробовая торжественная тишина. Возникал даже слуховой обман: казалось, что вдалеке тревожно и торжественно играют трубы. Всякому, кто пожелал бы составить себе представлиение о Ленине по этому зданию, он представился бы непостижимым гением за гранью человечности, идолом с гигантскими мыслями, способными разорвать вселенную в клочья.

И когда в начале девяностых Мишу как человека, «с которым можно работать», назначили директором музея, ему недвусмысленно пояснили, что его задача эту махину «свалить».

А как её свалишь? Даже просто разломать и растащить бульдозерами такую громадину было бы непросто. И кроме того, Миша не спешил лишиться своего директорского кресла. Ещё бы! Вчера он преподавал марксизм в институте сельского хозяйства, а сегодня стал повелителем огромного учреждения с обширными фондами, большим штатом и солидным бюджетом.

Правда, бюджет могли вот-вот свернуть: всё-таки музей Ленина в новой России как-то не ко двору. Значит, нужно его превратить в нечто новое, в то, что придётся по душе новым кураторам. Музей Ленина должен перестать быть музеем Ленина. И Миша договорился переименовать музей в Исторически-культурно-игровой комплекс (ИК-ИК) и посвятить его «жертвам политических репрессий». Решено было дёшево и сердито натянуть везде колючую проволоку, а снаружи поближе к реке поставить крест в память о жертвах коммунизма. Дёшево и сердито, а весь остальной бюджет на изменение концепции музея и даже на текущий ремонт можно было смело пропивать. Миша умел отдыхать со вкусом и с нужными людьми.

Однако несознательный и тёмный сибирский народ продолжал по-привычке называть здание музеем Ленина, и не смолкал где-то в глубине залов тихий трубный зов.

Уже на излёте нулевых было решено превратить ИК-ИК в МУСИ — Музей современного искусства. Старые фонды распродали с заднего хода, а на их место накупили гору творений «актуальных художников». Скульптурную композицию с большевиками заляпали розовой краской, под потолок подвесили табуретки и старые сапоги, большую часть залов расчистили под галереи для выставок концептуализма, оставив Ленину лишь один самый верхний этаж, окрестив его «Красными залами». Для оформления экспозиций старались приглашать только заграничных или, на худой конец, столичных художников. Местных не подпускали на пушечный выстрел, хотя они слёзно клялись, что тоже могут лепить задницу из папье маше и готовы взять себе иностранные псевдонимы.

Иностранцы при переговорах надували щёки и набивали цену, но в итоге ехали в богом проклятую Сибирь на обдуваемый холодными ветрами берег. Однако увидев гигантское здание, они ощущали благоговейную дрожь в коленках и уже внутри потрясённо усаживались на пол, уставившись в переплетенье лестниц над головой. Многие даже отказывались от проектов и заявляли, что никогда не смогут оформить «c’est monstre soviétique».

Но директор и его приближённые не сдавались и городили частоколы из лопат, раскладывали по полу тазики, призывая на помощь дух Энди Уорхола.

Увы, подлый провинциальный посетитель, разок поглядев на новые выставки МУСИ, больше уже не возвращался. Музей стоял пустым, понапрасну пылились артобъекты и инсталляции, звёзды европейской величины оказывались незаметными на огромном северном небосклоне, сибирский обыватель оказался глух к зазываниям перформансистов и продолжал по-старинке именовать музей ленинским, а в красных залах к трубам как будто бы добавилась сдержанная дрожь скрипок.

Вот и сейчас эти пробуждающиеся звуки наплывали на Мишу Переделкина в его директорском кабинете, разгоняя память о танцевальных ритмах ночного заведения. Трубы торопили рассвет, скрипки становились нетерпеливы и вдруг разразились разухабистым бравурным маршем, и поступь этого марша словно бы затоптала нечто огромное и грозное, что только нарождалось в скрипичном рассвете.

Миша, наконец, почувствовал себя и понял, что он устал и опустошён после вчерашней ночи, а главное, после той вынюханной дряни его чудовищно потянуло на еду. Миша также смог, наконец, оглядеться и увидеть плавающий в звуках марша свой кабинет: диванчик, тот самый бронзовый фаллос, шахматный столик, стул у окна, карту, сейф, книжную полочку, дипломы не стене… Мише показалось, что от звуков или от вчерашнего его буквально накачивает пустотой, раздувает, он становится шарообразным и даже лысым — вот-вот лопнет. Он захотел позвать свою помощницу Настеньку, но вспомнил, что сегодня воскресенье, и в музее одни сторожа да вахтёры.

Но вот трубы сменили ногу, скрипки совершенно сошли с ума, дверь в мишин кабинет распахнулась, и на пороге появился аккуратный господин в полосатой пиджачной паре. Над бородой торчал острый нос и светились хитрые глаза, на руке его висела трость. Войдя, он махнул страдающему Мише, чтобы тот не вставал, приложил палец к губам, потом вынул из кармана серебристый ультратонкий смартфон и нажал на прием вызова. Марш утих, но не пресекся, а постепенно растаял.

— Прибыли? Да, потом полное низложение, — произнёс он деловым тоном, в ответ из динамика донеслось нечто напоминающее скрежет зубов. Посетитель убрал телефон и уже Мише сказал. — Ну, вот и снова я.

Миша тоже имел нюх на важных людей и решил быть осторожным:

— Прошу, присаживайтесь.

Незнакомец почему-то взял со стула рекламные проспектики и бросил их на диван, а сам уселся на этот старый стул, впрочем, тут же пояснил с улыбкой:

— Не имею привычки излишне нежить чресла. У нас там не слишком заботятся о комфорте. Итак, вы меня вызывали.

— Я вас вызывал? — хотел произнести Переделкин, но только пошевелил губами. Впрочем, вопрос был вполне читался в выражении лица.

— Конечно. Без вашего приглашения я не смог бы сюда войти. Ведь я тут ровно с полуночи, но после того, как вы сели за стол и перестали шевелиться, я успел обойти ваши владения, осмотреть все экспозиции, а также административную и техническую часть.

Посетитель сидел напротив окна и поднимающееся солнце слепило мишины директорские глаза и мешало разглядеть таинственного гостя.

«Вот это меня вштырило. Ничего не помню», — подумал Миша и, чтобы скрыть неловкость, фамильярно спросил:

— Напомните-ка вашу фамилию, любезный.

— Ого! — вскинул брови «полосатый» посетитель. — А как же это? Он снова вытащил смартфон и, приблизившись, сунул экран под нос Мише. На экране Миша увидел себя, приплясывающего у черного входа музея со связкой ключей. Переделкин на экране никак не мог попасть в замочную скважину и приговаривал: «Нет, я не сдамся, чего бы мне это ни стоило! Мы, мой сладкий, все вопросы сегодня же решим». Потом изображение дёрнулось, и в следующую секунду Миша уже сидел за столом в своём директорском кабинете, только кабинет был мрачен, директорское лицо было озарено фиолетовым светом. Миша говорил гробовым голосом:

— Да, я делал зло. Но я делал и добро. И теперь я тебя не выпущу отсюда, пока не подпишу договор.

На видео Миша увидел на своей макушке дамские трусики, ощупав голову, он поспешно сорвал их и прикрыл книжкой Жиля Делёза:

— Вообще, после вчерашнего я несколько…

— Проголодались? — закончил за него посетитель. — О, я знаю, как после этого хочется есть!

Миша припомнил, сколько он вынюхал и почувствовал, что его нос распух. Ему было неприятно, что гость намекает на употребление наркотиков, и, хотя он действительно испытывал сверхъестественный голод, Переделкин решил изобразить удивление.

— Да ну? — спросил Миша, но из-за насморка получилось «Да ду?»

— Да да! — сочувственно покивал незнакомец, а затем хлопнул в ладоши. Тотчас дверь кабинета распахнулась, и на пороге возник похожий на курьера субъект с огромной плоской коробкой в руках. Курьер, напоминал чудом задержавшегося в живых неформала, у него были длинные свисающие, то ли тёмно-русые, то ли плохо помытые волосы, отдающая рыжиной борода (хотя и не такая длинная, как у полосатого посетителя), толстые очки на остром носу, а на теле чёрный балахон с изображением незнакомой Мише иностранной группы.

— Ваш заказ, товарищ ректор, — проговорил он надорванным голосом, обращаясь к посетителю и положил коробку на шахматный столик.

— О, благодарю! — отозвался тот. Отдав коробку, «курьер» почему-то не ушёл, а уселся тут же на диване и стал разглядывать обстановку.

Впрочем, Мише было не до этой странности: он уже почуял пленительный запах. Тот, кого назвали ректором, услужливо распахнул коробку, и Миша увидел огромную дымящуюся пиццу.

— Наверное, таких и не подают в вашем заведении? — подмигивая глазом с бородавкой, сказал посетитель, но Миша не обратил внимание и на это: всё его существо взвыло от аппетита. Вернув себе контроль над собственным телом, он подкатился на кресле к шахматному столику. Курьер также вынул из пакета томатный сок и пластиковую посуду. Посетитель налил сок в три пластиковых стаканчика и с хирургической точностью по лезвию пластмассового ножа добавил сверху по глотку спирта из припасенной во внутреннем кармане фляжки. Миша был так восхищён, что даже позабыл об отличных сувенирных стопках в своём сейфе.

Миша, как и полагается радушному хозяину, провозгласил тост:

— Ну, за консенсус! — опрокинул стаканчик и набросился на пиццу. Сочетание оказалось чудно живительным — Миша уже мог вспомнить некоторые подробности прошедшей ночи и итоги переговоров с инвесторами, которые оказались для него неутешительными: владелец ночного заведения Бяшкин выторговал себе право на размещение здоровенной рекламы своего «Мельбурна» на стене музея. За это он, конечно, заплатит и сам уладит вопросы с минкультом, но от долговременного спонсорства или меценатства вежливо увильнул.

Но как Переделкин оказался в своём кабинете, в какой момент к нему присоединился таинственный субъект, и какой контракт они собрались подписывать (или подписали?) — всё это оставалось во мраке. Провозглашая тост за консенсус, директор музея и правда желал прийти к пониманию того, что произошло этой ночью, а главное, что происходит сейчас, и к чему это всё может привести в ближайшем будущем. Отдалённое будущее его никогда не интересовало.

— Ну, как? Вспомнили меня? — спросил гость, но Миша лишь смущённо улыбнулся в ответ, и тот продолжил. — А ведь всего четыре часа назад вы заявляли, что я тот, кто вам нужен, и что совершенно никаких сомнений вы не ощущаете и никаких сожалений испытывать впоследствии не будете. В подтверждение этого вы зачем-то и пообещали пройти до музея с… — гость указал на мишину макушку.

Миша бросил косой взгляд на уплетающего пиццу курьера и поспешил перебить ректора:

— Я просил бы, чтобы об этом…

— Ни гу-гу, — с пониманием отозвался «полосатый». — Но учтите, что вы сказали всё ещё при Бяшкине, а он, если торгует, то наверняка ещё и стучит. Впрочем, мы с вами, прекрасный Михаил Павлович, птицы не того полёта, чтобы заинтересовать органы.

«Умный мужик, — подумал Миша. — Верно про Бяшкина сказал: торгует и стучит. И ведь про многих можно так сказать».

— Позвольте же мне освежить вашу память, — продолжил гость. — Я явился к вам в баре «Мельбурн» как раз в конце третьей дорожки. Бяшкин нас и познакомил. Я доктор диалектики, профессор перформанса Апрельский. Тезеус Апрельский. Там же мы договорились о проведении у вас цикла лекций и Большого События. С этой целью вы пообещали выделить мне на месяц в исключительную аренду ваши «красные залы». Я предлагал явиться в понедельник, но вы были столь любезны, что пригласили меня немедленно прибыть в вашу, с позволения сказать, арт-резиденцию. Здесь мы и подписали контракт. В чём извольте убедиться. Вот ваш экземпляр

Апрельский протянул растерянному Мише бумагу. Тот вцепился в неё и побежал глазами по строчкам. Согласно контракту, выходило, что музей и лично Миша ничего от сделки не получали, напротив, должны были уплатить Апрельскому ещё какие-то отступные. И по меркам провинциального музея не маленькие — 3 миллиона. Да такими суммами и министр культуры не брезгует. А тут вдруг — бах — и отдай смачный кусок заезжему гастролёру! Ладно бы ещё из Англии или Франции, а то чех…

Миша передёрнул плечами, зачем-то потрогал наручные часы. Углы его рта невольно поползли вниз. Не погладят его по голове в минкульте за такую промашку.

— Секундочку! — подкреплённый пиццей и коктейлем директор нашёл силы подняться и выбежал в приёмную.

— Настя! — заорал Переделкин, но отозвалось только эхо в пустых корридорах.

Тогда он достал телефон и набрал номер своего заместителя по проектам и грантам Дирижёрова.

— Боря! Тут такая ситуация…

— Вы по поводу Апрельского, Михаил Палыч? — послышался скрипучий и взвизгивающий, как старая калитка, голос Дирижёрова. — Всё в порядке, с бухгалтерией я договорюсь, деньги ему переведут как можно скорее.

Переделкин дёрнул шеей, ему снова показалось, что его раздувает, и воротничок сдавливает горло. Он не нашёлся, что сказать заместителю, и попрощался. В первую очередь, он решил попробовать договориться с Апрельским отыграть дело назад. Миша кинулся обратно в кабинет. Там курьер как раз говорил Апрельскому:

— Я за тобой пойду на край света, а надо и дальше…

Миша вошёл и увидел, что стаканчики снова полны, а пицца лежит целая, и курьер-неформал снова режет её. Причём Апрельский уже сидел в директорском кресле.

— Куда же вы пропали, дражайший Михаил Павлович? Присаживайтесь, — и он жестом радушного хозяина указал на табуретку.

— Послушайте, э-э, господин Апрельский… — начал Миша, присаживаясь.

— У них так не принято. Лучше не господин, а гражданин, — поправил его низким, нутряным голосом андеграундный персонаж, поправляя свои толстые очки.

— Хорошо-хорошо, — отмахнулся Миша. — Гражданин Апрельский, скажите, а что за Событие вы планируете и о чём будут ваши лекции?

— Но разве не об этом мы говорили всю ночь? — посетитель собрал морщинами лоб.

— Но всё-таки… в общих чертах, — в директорском голосе зазвучала мольба.

— В общих чертах, на лекциях пойдёт речь о шестьдесят восьмом, об антиматрице, о глобальном антиглобализме и о некоторых бесславных юбилеях.

— А с-событие… — Миша совсем потерялся, запутался и сник.

— О, это мы вам можем продемонстрировать наглядно! — фиолетовый перстень на руке полосатого зловеще сверкнул, и доктор диалектики обратился к неформалу (теперь-то было понятно, что они заодно). — Что скажете, мой раздраженный друг?

— А что говорить? Развалил всю творческую работу, разогнал посетителей, опозорил культурный центр, знающих людей на выстрел к музею не подпускает, окружил себя какими-то идиотами.

Миша вдруг почувствовал себя обвиняемым на суде и задним место (о, уж оно его не подводило!) почуял, что надо защищаться.

— Позвольте! Я дал культурной среде новое направление, дал молодым талантливым актуальным художникам новые возможности!

— Во-во, я про то и говорю, — продолжил раздражённый курьер, от волнения слегка заикаясь. — С фасада скоро облицовка людям на головы посыпется, а денежки на ремонт — тю-тю. Ворует даже не столько сам, сколько другим помогает. Заставляет студентов и этого своего Дирижёроваа всякие гранты писать, денежки и бюджеты он с министром делит, а студенты потом табуретки к потолку подвешивают. Самые ценные фонды уже давно втихаря распроданы, а вместо них картонная туфта — контемпорари-арт, твою мать.

— Контемпопрари арт вам не нравится? — вскинулся Переделкин. — Да мог ли кто-то ещё тридцать лет назад представить, что в музее Ленина табуретки под потолком висеть будут? И мечтать не смели! А теперь — пожалуйста, полная свобода. А божественная литургия по жертвам большевизма? А фекальные вечеринки?

Апрельский встал, и спорщики притихли.

— Я думаю, что главное достижение уважаемого Михаила Павловича, — сказал он, подняв свой кусок пиццы, — заключается в том, что он открыл на территории музея американскую пиццерию «Брат Джонатан». Об этом уж точно никто мечтать не мог. Подводя черту, хочу сказать, следующее:

Мы получили свою долю несчастий

И свою долю тоски,

И, что правда, то правда,

Бог не подаст нам руки.

На этих словах из-за дивана появился огромный чёрный пёс с длинными ушами и почему-то в очках, а бронзовый фаллос окутался туманом и превратился в ещё одного угрюмого лохматого парня с гитарой за спиной. Парень вышел из угла, позванивая многочисленными колокольчиками, нашитыми на одежду, и улыбнулся Мише, обнажив уродливый железный зуб.

— Прошу знакомиться, мои попутчики: Детский Мир, Пёс Ленинград, Грибоедов, — представил Апрельский странных гостей в порядке их появления. А теперь, заключительное слово. There is no one who can take that away, from me and you, господин Переделкин!

Все гости директора подняли куски пиццы и сдвинули их как бокалы после тоста, причём последнее слово, то есть фамилия Переделкина, прозвучало просто оглушительно. «Господин Переделкин!» — дало Мише по ушам и вышвырнуло его на улицу через распахнутую форточку.

«Господин Переделкин!» — и Миша взлетел над площадью, засыпанной сибирским майским снегом, успев подумать о вечной предательстве местной погоды: ждёшь весны, а получаешь заморозки.

«Господин Переделкин!» — и далеко внизу замелькали бескрайние леса и степи.

«Господин Переделкин!» — и Миша очнулся в каком-то незнакомом месте. Весь мир был закован в две небольшие прорези, похоже, на Мише была маска, в этих прорезях был виден большой игрушечный замок, подсвеченный розовым. Под ногами были тротуарчики и цветочные клумбочки, чуть дальше — зелёные декоративные холмики с расставленными на них фонариками. Вечерело, фонарики уже начинали зажигаться, и по тротуарчикам между ажурных оградок к Переделкину со всех сторон бежали дети: толстые и не очень, разных цветов кожи, в ковбойских шапках, перемазанные шоколадом, орущие, визжащие.

Миша нервно посмотрел на свои руки и увидел, что они облачены в белые пороллоновые перчатки; ощупал голову и осознал, что на нём — маска с круглыми ушами и длинным носом. Да, он стал мышонком Микки.

Миша заорал и бросился наутёк.

Дмитрий Косяков, 2018.

Мастер и Маргарита XXI. Гл. 1. Как здорово заводить новых знакомых.

Мастер и Маргарита XXI. Гл. 2. Шимон и Шауль

Мастер и Маргарита XXI. Гл. 3. Пластилин

Мастер и Маргарита XXI. Гл. 4. В Салоне ВХУТЕМАС

Мастер и Маргарита XXI. Гл. 5. Забанен и заблокирован

Мастер и Маргарита XXI. Гл. 6. Красные залы.

Мастер и Маргарита XXI. Гл. 7. Преображение блогера в журналиста

Мастер и Маргарита XXI. Гл. 8. Дохлый и Грибоедов

Мастер и Маргарита XXI. Гл. 9. Ниточки обрываются

Мастер и Маргарита XXI. Гл. 10. Антон становится героем чёрно-белого фильма