За неделю ему удалось лишь нащупать неполную занятость в одной школе-интернате. Больше ничего. От сайтов, вакансий и версий собственного резюме у него уже голова шла кругом и даже слегка подташнивало.
Итак, работа никак не находилась, перспективы терялись в тумане, но мосты были уже сожжены. Он назначил Сонечке встречу, чтобы в очередной раз окончательно всё решить. Сонечка великодушно согласилась. Может быть, в глубине души, он надеялся, что она попросит его остаться, и тогда поездку можно будет отменить. Ну, а нет, так нет — тем более невыносим и ненавистен станет ему его провинциальный город, в котором нет ни одного Шевчука или хотя бы половинки Гребенщикова, и в котором никто не в состоянии оценить его тонкую и таинственную поэтическую душу.
Однако не в добрый час задумал он паковать чемоданы. Всё это происходило летом 2008 года. Аркаша не знал, что этот год запомнится людям как первая волна мирового экономического кризиса. Да и откуда ему было это знать? Открывал новостные сайты в Интернете он со смесью растерянности и брезгливости. Мировой хаос обрушивался на него всей своей запутанностью, а главное, грязью. Эпизоды кровавых войн перемежались сообщениями о сексуальных скандалах из жизни поп-звёзд, за историей о массовой голодовке на заводе следовал рассказ о котёнке на дереве. И всё это тонуло в цифрах — статистических показателях, процентах, датах, и конечно же деньгах, деньгах, деньгах…
Между тем и самая его жизнь начинала потихоньку теряться в этом хаосе: всё становилось зыбким, почва под ногами понемногу таяла, расплывалась, вот уже он нигде не работает, никаких далеко идущих планов… Единственной моральной опорой в эти дни для него стали статьи и лекции любимого православного проповедника.
Однажды сердце ожигает мысль: «3ачем я тут? Что такое человек? Что такое моя жизнь? Просто тире между двумя датами на могильном памятнике? А человек — просто покойник в отпуске? Меня не было целую вечность и потом не будет тоже вечность. И вот из этой тьмы меня отпустили на побывку. В этом ли смысл моей жизни? Это ли “все, что останется после меня”?». И тогда понимаешь: моя биография не сводится к истории моего тела, то есть в конце концов к истории моей болезни — от первого зуба до последнего инфаркта.
Так говорил проповедник на рок-концерте в перерыве между выходами рок-групп, и Аркаша, глядя видеозапись этого выступления в Интернете, с лёгкостью решал загадки проповедника, ведь отгадку священник носил на своём пухлом животе. Бог — ответ, который религия даёт на все вопросы. Если человек не навсегда, то он не имеет смысла. Значит, зачем я здесь? Затем, чтобы отыскать бессмертие. Жизнь коротка, счётчик запущен — если не успеешь спастись, то сгниёшь в могиле. Единственный, кто может дать человеку бессмертие, это Бог… Если он существует. А если нет? Неужели, тогда в жизни человека нет никакого смысла?
Разобраться в этом всём Аркаша тоже намеревался в столице. Там — старинные, величественные храмы, там самые преосвященные священники, там самые боговдохновенные рокеры. Они помогут Аркаше подобрать отмычку от райских врат, ну, или, как пел Цой: «Если к дверям не подходят ключи — высади двери плечом». Рокеры постоянно пели о Боге, пели так, как будто не просто были абсолютно уверены в его существовании, но будто он жил в соседней квартире и порой к ним за солью приходил.
Загадочным, непонятным исключением среди них был Егор Летов, несмотря на свою бешенную популярность так и не перебравшийся ни в одну из столиц, затворничавший в своём холодном Омске. «Замедленный шок, канавы с водой, бетонные стены, сырая земля, железные окна, электрический свет, заплесневший звук, раскаленный асфальт…» — стонал Летов, явно наблюдая данный пейзаж из собственного окна или во время уединённых прогулок, однако, несмотря на окружавшее его уныние, отказывался расстаться со своей малой родиной. Казалось, он ближе всех подошёл к черте потусторонних миров… И вот уже несколько месяцев, как он умер. Ничья смерть не производила ещё на Аркашу такого сильного впечатления, ни одну утрату он не воспринимал так лично. Бабушка и дедушка по маминой линии, скончались на другом конце страны, а Летов жил много лет рядом с Аркашей внутри магнитофона, рассказывал свои страшные сказки и цветные сны…
Теперь его не стало, а значит, единственный человек в мире, кто привязывал его к российской провинции, кто мог изменить маршрут «периферия-Питер-царство божье», это была Сонечка. Когда Аркаша смотрел в пропасть её чёрных глаз, ему казалось, что от сонечкиных объятий до рая путь ещё короче. И если даже за сонечкину любовь пришлось бы заплатить путешествием в ад, а то и полным исчезновением, Аркаша был согласен и на такой расклад. Однако шансы на завоевание сонечкиного сердца в последние полгода всё уменьшались.
Есть в отношениях с девушкой такой момент, когда ты начинаешь ей писать и звонить чаще, чем она тебе. Ты спохватываешься, пытаешься поправить ситуацию, но ничего не получается: ты молчишь день, ожидая, что она сама даст о себе знать, и она молчит день, молчишь другой, и она тоже. И всё это время тебя грызут сомнения: может быть, ты что-то не так сказал? чем-то обидел? Ищешь объяснений и оправданий для её поведения и для того, чтобы всё-таки написать, позвонить, зайти… Рука так и тянется к телефону. Не успеешь оглянуться, а уже сам отправил злосчастное сообщение. Что-нибудь такое жалкое, шутливо-заискивающее. А в ответ тишина, или что-нибудь односложное. Вы, конечно ещё встретитесь (предлог всегда можно найти), но стоимость твоих акций упала на несколько пунктов… Да, отношения, которые знал Аркаша, и которые знали все вокруг (за исключением только литературных персонажей), это был грубоватый и не сильно честный торг, слегка прикрытый романтикой, как салфетка в ресторане прикрывает поданный на подносе счёт.
В конце концов, из чего они состоят, эти отношения? Из подарков, из совместного хождения по магазинам, то есть из траты денег на бесполезную ерунду, из посещения кино, кафе, поездок куда-то (опять же не бесплатно). Причём стоимость подарков, уровень кафе, объем совместных покупок — всё это безжалостно и, в лучшем случае, бессознательно подсчитывалось, суммировалось, после чего подводился итог.
Сонечка влюбилась в него четырнадцатилетней девочкой, а теперь ей уже перевалило за двадцать, и она осознала, что свет клином на Аркаше не сошёлся, и что ей ещё предстоит оценивать и выбирать.
Аркаша снова не сумел проявить выдержку — прибыл на свидание сильно заранее. Да и в чём смысл этой «выдержки», в том, чтобы имитировать равнодушие, когда твоё сердце трепещет, как пёрышко на ветру? К чему превращать любовь в театр, если она — единственный шанс для человека стать чуть живее и естественнее?
Он назначил встречу в самом романтичном месте, какое знал. Кстати, оно и находилось неподалёку от сонечкиного дома.
У берега реки ещё в индустриальные советские времена была создана бухточка для ремонта кораблей, наверху насыпи, отделявшей бухточку от реки, посадили тополя и устроили аллею. Сейчас проход к аллее был перегорожен, и попасть сюда мог только тот, кто обладал лодкой или знал про дырку в заборе. Аркаша и Сонечка относились ко второй категории.
Сначала Аркаша миновал многоэтажку с очень узеньким двориком, потому что сразу за ним дорога резко уходила под откос — к реке. Он прошёл вприпрыжку по неровным, растрескавшимся ступенькам, отыскал место, где прутья ограды были разогнуты каким-то неведомым силачом, и погрузился в разнотравье. Машины боялись ездить или парковаться здесь, поскольку берег имел свойство периодически осыпаться, чиновники тогда ещё не догадались осваивать бюджет на выкашивании травы — и зелень на берегу произрастала совершенно неподконтрольно: крапива и иные кусты поднимались выше пояса, деревья раскачивали непричёсанными гривами, всё дышало, шелестело вокруг, гасило рёв ближайшей автострады. Слева сверкала река, справа за кустами, переплетёнными с ветхой проволочной оградкой, как потусторонний мир, виднелась территория старого детского садика, с его загадочными и чудесными строениями: верандочками в виде домиков, вросшими в землю качелями, сделанными из раскрашенных покрышек или вырезанными из пней фигурами сказочных персонажей. Сколько раз Аркаша ни проходил этой дорогой, территория садика всегда пустовала, словно время за оградой остановилось в момент сон-часа. Скорее всего, конечно, летом садик не работал.
Наконец, он вышел на насыпь. Теперь справа тоже была вода, но не бойкая речная, а неподвижная и задумчивая вода бухты, в центре которой, как призрак, застыл ржавый остов катера. Высоченные тополя протягивали друг другу руки с разных сторон аллеи, их объятия смыкались над аркашиной головой. Ему хотелось верить, что это место обладает чудесной силой примирять сердца, что у корней этих тополей однажды будет зарыт топор вражды и отчуждения, невесть откуда возникших между ним и Сонечкой.
Он не умел медленно ходить, всегда двигался быстро, даже когда гулял, даже когда гулял с Сонечкой, и ей постоянно приходилось его осаживать. Вот и теперь, хотя Аркаша прибыл слишком рано, он шагал так, словно боялся куда-то опоздать, и очень скоро оказался в самом конце насыпи, на небольшой асфальтовой площадке. Теперь вода была с трёх сторон: слева, справа и впереди. Он оглянулся назад, на изогнутую дорожку. Из-за поворота, из-за ряда тополей должна была показаться Сонечка. Растрескавшийся асфальт был устлан листвой. Август перевалил за середину и какой-нибудь лист нет-нет, да и возвращался к корням с голубой высоты. Единственный дворник этого участка, ветер, иногда сметал часть листьев в реку, и они терялись среди солнечных бликов на поверхности воды. Аркаша поёжился. В последнее время он слишком часто стал думать о смерти. Мрачные мысли могли появиться по любому поводу: при звуках музыки уже умершего композитора, при воспоминании о своих родителях или при встрече с любым пожилым человеком. Ему хотелось чем-то ухватиться за жизнь, вцепиться в неё зубами, чтобы ничто не смогло разлучить его с небом, ветром, гаснущим огнём заката. Да, бог с ними, с большими и прекрасными вещами, если бы можно было сохранить от всей вселенной хотя бы коробок спичек или зубную боль, или только звук собственного имени, произносимого незнакомым голосом… Он отлично понимал, что с ним творится неладное, но не знал, чем себя исправить, где же тот святой отец, который усмирит его страхи, избавит от одиночества и приведёт к богу? Обращаться к психологу он и не думал, и не только потому, что вообще с недоверием относился к науке, не хотел доверять свою душу тем, кто не верит в её существование, но и ещё потому, что образ психолога, в основном почерпнутый из американских фильмов, образ гладкого, респектабельного, самодовольного филистера с лошадиным оскалом и притворным сочувствием во взгляде, вызывал в нём отвращение. Если психология призывает превратиться в нечто подобное, причёсанное и гладко отполированное, то он бы предпочёл хранить свои страхи и свою тоску, как величайшую ценность.
Иное дело священники! Собственно, образ мудрого гуру впервые явился ему в фильмах про кунг-фу: всезнающий учитель наставляет героя на путь добра и помогает победить внутренних демонов. За спиной у шаолиньского гуру стояла древняя традиция, а за спиной у американского психолога стоял торшер и висела пошлая фотография какого-нибудь курорта. Уже в девяностые отечественный кинематограф переработал китайского гуру в православного священника. Он появлялся в сюжете всего на несколько секунд и ближе к концу, когда герой уставал от борьбы и терял веру в собственные силы. Священник с мерлиновской бородою произносил несколько дежурных фраз, лил запредельный свет из глаз, и герой мигом преображался, обретал духовную силу и решал все свои проблемы. Примерно на такой же поворот сюжета рассчитывал и Аркаша.
Но священники, с которыми ему доводилось общаться, всегда говорили одно и то же: надо больше молиться и чаще ходить в церковь. Если же они отступали в своих речах от этой ясной любому верующему идеи, то становились похожи на самых заурядных людей, таких же, как и большинство Аркашиных знакомых, не облечённых мистической силой и не облачённых в длиннополые мантии, и говорили нечто обыденное, ничего нового не дающее ни уму, ни сердцу. И от этих обыденных речей ему становилось ещё тоскливее.
Чтобы не думать о смерти, он стал думать о Сонечке, собрал всё внимание на чувстве к ней, но мысль прыгала туда-сюда. Тогда он стал сочинять стихи, чтобы при помощи слов дать разуму нужное направление. И вот, что у него получилось:
Парус лазурный на мачте распят,
Ветер дрожит на канатах,
Волны невольно под килем кипят,
Пьяные кровью заката.
Сколько мы вместе проделали миль
И горизонтов минули,
И, наклоняясь над краем земли,
Смерти в глаза заглянули.
Прощай, каравелла, прощай,
Отныне я связан с землёй.
Прости мне мою печаль:
Мне трудно расстаться с тобой.
Будет команду теченье нести,
Прочь отгоняя тревогу,
Одних я повесил других — покрестил,
Благословляя в дорогу.
Ты — Санта-Роза, ты Дочь Зари,
Нет уже трапов над бездной.
Солью забрызганы щёки мои,
Сердце заходится песней.
Прощай, каравелла, прощай,
Отныне я связан с землёй.
Прости мне мою печаль:
Мне трудно расстаться с тобой.
Плыви, каравелла, плыви
И курса вовек не меняй,
К берегу новой любви
Отправишься ты без меня.
Дмитрий Косяков, 2016-2017 гг.
Что случилось ... 