Аркаша остался доволен написанным, рифмованное заклинание сработало и по крайней мере дня на два окружило его сердце защитным куполом, непроницаемым для сумрака сомнений. Стихотворный образ установился в нём, как стержень, вокруг которого упорядочился хаос мыслей и чувств.
Это было весьма кстати, поскольку из-за поворота аллеи появилась едва различимая фигурка, в которой Аркаша мгновенно узнал Сонечку. Прежде, чем стало различимо лицо или хотя бы цвет волос, он опознал её характерную, неровную походку, особенную угловатость, порывистость движений. Но эту походку он считал прекрасной, потому что это была её походка. Сонечка приблизилась, на ней была новое яркое платье цвета морской волны. В остальном это была прежняя Сонечка с её смугловатой кожей, которая всё же казалась бледной, поскольку глаза её были черны, как безлунная ночь, а губы безо всякой помады имели тёмно-малиновый цвет, словно бы кто-то истерзал их жадными поцелуями. Конечно, Аркаша мог ручаться, что до сих пор эти губы целовал только он, а он делал это крайне осторожно и трепетно. Но… такие уж это были губы! Тёмные волосы волнами спускаются на плечи. Над глазами густые брови, что выдаёт страстную натуру. Когда она улыбается, видно, что клыки хищно выдаются вперёд. Но сейчас она не улыбается. Она напряжена, очередная встреча с Аркашей ей в тягость.
И он сразу почувствовал это, и захотел чем-то растопить возникший между ними лёд, но не знал, как. И он не знал, как заговорить с ней. Может быть, ему и следовало просто честно изложить всё это — дать вырваться первым словам, которые пришли в голову, поскольку он был всё-таки поэтом, и когда отключал разум, голову его заполняли не особенно глубокие, но искренние стихи.
— У тебя новое платье, — в итоге сказал он.
— Тебе нравится? — спросила Сонечка, она слегка картавила.
— Да, — сказал он, хотя на самом деле ему было всё равно: его интересовало то, что под платьем… То есть… Ну, в смысле, сама Сонечка, а не её одежда.
— Вот увидишь, скоро все будут так ходить. Помнишь, прошлым летом я ходила в розовом, а к концу лета все стали так наряжаться? Теперь я снова предугадаю моду.
Аркаша подумал, что нет ничего хорошего в том, чтобы стать таким, как все, ещё раньше остальных, но вслух лишь пробормотал:
— А мне кажется, что все так и будут в розовом ходить.
— Много ты понимаешь в моде! — обиделась Сонечка. — Ты вон даже обувь себе новую не можешь купить, хотя я тебе говорила.
— Слушай, мы ведь не для этого с тобой встретились, — поспешил переменить тему Аркаша. И тут же задумался: сначала сказать про свой отъезд, а потом прочесть стихотворение, или наоборот? Обе карты были козырные.
Он решил начать с отъезда и предложил девушке выбор: либо сразу ехать вместе с ним, либо он один поедет готовить плацдарм для их совместной жизни в Петербурге. Сонечка ведь давно мечтала о жизни в столице и не упускала случая в разговоре с Аркашей указать на убогость провинциальной действительности, и на насыщенность культурной жизни в центре, точнее, на Западе России. Правда Сонечку «рвало» немножко в другую сторону.
— А почему не в Москву? — спросила она с убийственным равнодушием.
— Ну, в Питере культура, а в Москве деньги.
Сонечка обиженно хмыкнула и принялась перечислять ему знаменитые московские театры, институты искусств, деятелей культуры, проживающих в Москве. Но Аркаша возразил:
— Да дело ведь не в этом. Не в том, сколько Макаревичей проживают в Москве. А в том, что там они теряются под толстым-толстым слоем бабла. Когда мы с тобой туда ездили, я же видел, что весь центр — сплошная карусель из дорогущих ресторанов, магазинов, банков и министерств…
— Ага, а кто со мной ходил в рок-кафе на концерт группы «Тарарам»?
— Я не говорю, что там совсем ничего нет… Кстати, это рок-кафе было втиснуто в какой-то простенок на тёмных задворках.
— Задворках? — ещё больше возмутилась Сонечка. — Малашин переулок — вообще культовое место!
— Что-то я впервые про него тогда услышал.
— Ещё бы, — дёрнула плечом Сонечка, смерив его презрительным взглядом, цыкнула, вздохнула с подрёвыванием, давая понять, что в такой дыре, которую в данном случае он, Аркаша, олицетворяет, никто и не может знать о Малашином переулке, а если бы и знал, то это было бы оскорблением глубокоуважаемого переулка.
Аркаша видел, что она настроена воинственно, но ничего не мог с собой поделать: в нём как будто сорвалась с резьбы долго и безжалостно закручивавшаяся гайка, и теперь он дал волю накопившейся обиде. Тем более, что Сонечка вовсе не просила его остаться, а просто хотела, чтобы он уехал от неё не в Питер, а в Москву.
Изломали копья, прошлись, молча выпуская пар, но так и не остыли. Конечно, он прочитал ей стихи, но они не произвели на пресыщенную его поэтическими посвящениями Сонечку должного впечатления. Она легко разгадала систему символов стихотворения, высказала догадку, что под «командой» имеется в виду местная рок-группа «Чёрные цветы», для которой Аркаша писал тексты, и с усмешкой заметила, что напрасно Аркаша ставит себе в заслугу суицидальные потуги их бывшего басиста. Финал встречи скомкался, удручённый и озлобленный Аркаша поспешил откланяться, а два билета на поезд так и остались лежать в кармашке его рюкзака.
На обратном пути, прижавшись лбом к автобусному окну, он думал, как так вышло, что за какой-нибудь год с прелестнейшего котёнка облетел нежный пушок, из-под которого появилась колючая щетина? Конечно, тут и его вина: он был старше, но не сумел уберечь, сохранить… А теперь жестокий хирургический эксперимент, который они проделывали друг над другом, завершён, и никто из них не в силах повлиять на дальнейшую судьбу другого. Значит, надо отбросить воспоминания и снова начинать поиски любви с самого начала…
«Тем лучше. Тем лучше», — повторил он себе несколько раз, а потом чтобы не забыть принялся мысленно декламировать недавно сочинённое стихотворение и настроил радиолу своей души на умиротворённо-лирическую волну. «Пускай я потерял Сонечку, но уж это стихотворение у меня никто не отнимет. А стихотворение-то хорошее», — с удовлетворением подумал он. И уже на следующий день назначил «прощальное свидание» другой девушке.
Девушку звали Жанна. Она была неглупа, хотя и не так блестяща и талантлива, как Сонечка. Правда, Жанна увлекалась фотографией, но ведь всякий молодой человек, накопивший денег на полупрофессиональную камеру, уже считается фото-художником. Главное же, Жанна обладала тем, чего не было у Сонечки — роскошным телом.
Она была выше Сонечки и полнее, но не слишком, а так, что руки, ноги, плечи вместо сонечкиной демонической угловатости имели приятную округлость, мягкость. Эта сочность, этот достаток подчеркивался тонкой талией. Спину она держала прямо, в то время как Сонечка вечно сутулилась за своим фортепиано. Движения Жанны были плавны, почти танцевальны, не в пример резким жестам сонечки. Грудь Жанны была округла и упруга, девушка не упускала возможности похвастаться ею, наряжаясь в обтягивающие кофточки или платья с глубоким вырезом. Вообще же одевалась она без особой претензии (ей нечего было доказывать и нечего стыдиться), предпочитала лёгкие яркие ткани, подражая героиням Болливуда. Её тянуло в сторону Индии, Аркаша подозревал её в кришнаитстве.
Увлечение религиями Востока широко распространилось среди молодёжи, особенно девушек. Девушки переставали есть и осваивали техники ритмического дыхания. Однако, любопытный нюанс, ведические книги, которые Аркаше на улице предлагали молодые люди экзотического вида, все были сплошь написаны авторами с английскими фамилиями. Плейлист Жанны был заполнен мантрами в обработке Джорджа Харрисона, а с афиш заезших гуру буддизма или индуизма на Аркашу голубыми глазами смотрели блондины с улыбками тех самых психотерапевтов из американских фильмов. У Жанны были карие глаза и толстая чёрная коса, что лучше сочеталось с индийским образом. Вообще лицо её было очень красиво, хотя и не озарено огнём вдохновения, как у Сонечки. Брови у Жанны были тонкие, и она умела приподнимать только одну, когда удивлялась слегка (а когда удивлялась сильно приподнимала обе, как все). У неё был аристократический нос с горбинкой, однако своей грузинской или армянской фамилии Жанна почему-то стеснялась и подписывалась в сети как Жанна Солнечная. Несмотря на свою редкую красоту, а может, в некой загадочной связи с этим своим качеством, Жанна принципиально не любила фотографироваться. Возможно, это было связано с какими-то суевериями. Аркаша, почитавший иконы и бывший не прочь разжиться фотографиями прекрасной Жанны, пробовал разубедить её. Но на его христианские доводы девушка не реагировала и вообще отзывалась о православии с иронией, что несколько коробило Аркашу. Да, слишком во многом они были несходны, и всё же желание припасть к бюсту Жанны было превыше любых религиозных противоречий.
Для объяснения можно было бы пригласить Жанну к себе, но предыдущая попытка устроить романтический вечер дома позорно провалилась: когда дело дошло до бутылки вина, оказалось, что у Аркаши нет штопора, он попытался вынуть пробку при помощи ножа и вилки и сильно поранил палец. Жанна не переносила вида крови — вечер был испорчен безвовзвратно.
Аркаша понимал, что девушку полагается водить в ресторан или кафе, но в подобных местах он чувствовал себя скованно и робко, сейчас же ему необходима была уверенность, чтобы поманить Жанну за собою в северную столицу. Да и читать стихи в ресторанах было совершенно невозможно, поскольку там постоянно играла музыка. А ведь у каждого стихотворения — своя мелодика, его нельзя исполнять «под чужую дудку».
Поэтому он выбрал местом встречи заросший травой и редкими деревцами остров — последнее зелёное лёгкое задыхающегося в бензиновом угаре города. Жанна снова была притягательно-прекрасна, она распустила косу, нарядилась в юбку и кофточку тёплых цветов, надела блестящие украшения и теперь сделалась похожей на цыганку. Это несколько обнадёжило Аркашу: может быть, поостыло её увлечение ведами? Но, в лучших российских традициях, разговор о предстоящей поездке невольно сполз на споры о боге.
Жанна на аркашины проповеди ответила строчкой из песни Егора Летова (надо сказать, что познакомились они на концерте «Гражданской Обороны»). Жанна заявила, что призыв Летова — «Убей в себе государство!» — она распространяет и на государственную религию. Аркаша стал горячо возражать, что Егор сам считал себя православным, а призыв его относился к безбожному советскому строю.
— Стало быть, песни Летова умерли вместе с Союзом? Пара лет — недолгая жизнь… Зачем же он их пел на том концерте? — Жанна приподняла одну бровь.
Аркаша словно споткнулся о невидимый порог. А потом стал уговаривать девушку почитать труды того самого проповедника, не боявшегося выступать на одной сцене с рокерами. Сам Аркаша при чтении богословских статей с готовностью подчинялся логике батюшки, в юности закончившего факультет научного атеизма, и он был уверен, что хитроумные аргументы сокрушат сопротивление Жанны и загонят заблудшую овечку в церковное стойло.
Девушка же в ответ рассказала ему восточную притчу: «Юноша пришёл к одному мудрецу и стал расспрашивать его, что он думает по поводу тех или иных учений. Пока юноша говорил, мудрец наливал чай. И вдруг юноша увидел, что мудрец льёт в его чашку через край, и сказал ему об этом. Так и ты, сказал мудрец, переполнен излишними знаниями».
— Вот мудрец-молодец, — усмехнулся Аркаша. — Нет бы честно сознаться, что ничего он по поводу вопроса юноши не знает и сказать ему не может. Ещё и пролитый чай сюда приплёл. Аналогиями можно доказать всё, что угодно. Юноша бы мог в ответ вылить весь чай из кружки и делать вид, что пьёт из пустой, сказав, что так же и этот «мудрец» притворяется, что наполнен чем-то, а в самом же деле пуст, или стукнуть старика палкой по голове и сказать, что его речи, как эта палка: причиняют головную боль, но не вразумляют.
Жанна приподняла обе брови:
— Не ты ли пытался убедить меня, что причастие необходимо, сравнивая его с лекарством? Тоже ведь просто аналогия — не более.
Аркаша прикусил язык. Получалось, что его критика прочих религий легко обращалась против его собственной веры.
— Хорошо, ты призываешь меня отказаться от моей религии и вообще перестать забивать себе голову всякими теориями, книгами, перестать задумываться над проклятыми вопросами. А что ты предлагаешь взамен? Что надо делать-то?
— Да просто жить, — воскликнула Жанна. — Жить, наслаждаться жизнью!
— То есть, давайте будем жрать? — напомнил он ей другую строчку Летова.
— Во всяком случае, это лучше, чем постоянно молиться и забивать себе голову чем попало.
Аркаша пожал плечами, мол, на вкус на цвет…
Над ними раздалось карканье вороны, похожее на звук саксофона, они двигались по узкой тропинке, то рядом, то друг за другом. Аркаша с грустью смотрел на мелькающую впереди, то пропадающую за высокой травой, то снова возникающую фигуру, напоминающую язычок пламени, пламени, у которого он так бы хотел согреться. Но так уж выходило, что разница взглядов разрушала всё то, что выстраивали взаимное любопытство и общность темпераментов. Он бросал вослед девушке какие-то доводы и обещанья. Он как будто спешил вытряхнуть из себя все скопившиеся внутри слова и засыпать ими девушку или выстроить из них высокую стену, прочный фасад, чтобы спрятать за ним свою издёрганную душу.
— Не поеду я с тобой, — вздохнула Жанна, обернувшись. — Ты меня цитатами замучаешь или анафеме предашь.
Аркаша вздохнул: он ожидал такой развязки. А потом прочитал ей прощальное стихотворение о каравелле. И тут случилось неожиданное: Жанна опустила голову и из-под закрывших лицо чёрных прядей закапали частые слёзы.
— Что же я могу поделать? Разорваться? — всхлипывая проговорила она, и нельзя было понять: что заставляет её разрываться.
Аркаша был потрясён. Слёзы Сонечки, которая любила пожалеть себя, каждый раз трогали его сердце, а тут плакала сильная и гордая Жанна! Он поспешно забормотал что-то благородное и утешительное, что-то в том духе, что он всё понимает, ничего не требует, никуда не торопит и желает ей только добра, ничем не ограничивает её свободу и готов ждать столько, сколько ей будет угодно.
На том и расстались.
В автобусе Аркаша всю дорогу слушал, как один парень рассказывает другому о новой компьютерной игре «Alone in the Dark». Он подробно пересказал её мистический сюжет и мрачную атмосферу, описал игровую механику, выбор оружия, все настройки, тактические приёмы борьбы с монстрами и даже курьёзные случаи из своего личного игрового опыта в данном виртуальном мире…
«И ведь не надоедает им, — подумал Аркаша. — Интересно, одобрила бы Жанна такой способ «просто жить» и не забивать себе голову лишними вопросами? Нет, наверное, не одобрила бы. Ведь это не жизнь, а её имитация. В её представлении, наверное, «наслаждаться жизнью», значит цветочки нюхать или на пляже под солнышком коптиться. Впрочем, если бы я заявил, что каждый имеет право выбирать те наслаждения, которые ему по вкусу, то она бы, скорее всего, вынуждена была согласиться. А я бы тогда сказал, что в таком случае и я имею право выбрать наслаждение поиском истины. Пожалуй, она бы опять согласилась, но попросилась бы заниматься этим без неё…»
По словам Жанны выходило, что каждый человек свободен лишь в пределах невидимого шкафчика, покидать пределы которого он не имеет права, а уж тем более заглядывать в чужой шкафчик. Аркаша посмотрел в окно автобуса и увидел целый поток железных футляров на колёсах, внутри каждого из которых сидел человечек с напряжённым лицом.
«Нет, я не согласен с такой свободой. Всё-таки христианство мне нравится за его невсеядность, за то, что оно предъявляет к человеку высокие нравственные требования, ставит какие-то задачи. Вот уж и правда, не сошлись бы мы с ней характерами».
Дмитрий Косяков. 2016-2017 гг.
Что случилось ... 