— Я к тебе вот по какому делу, — продолжал тем временем Санька. — Ты же в Доме творчества работаешь? Я хотел предложить провести круглый стол по теме субкультур. Видишь, какие дела у нас творятся.
— Вообще, я увольняюсь. Но заманчиво, чёрт возьми. Тема острая. Давай я схожу, поговорю, потом тебе отзвонюсь.
— Во! Зашибись. Аншлаг мы тебе обеспечим. Слушай, так может тебя подвезти? Я теперь на колёсах. И не только в наркоманском смысле, гы-гы, — Санька махнул рукой на припаркованную у площади зачуханную легковушку.
— Значит, и ты теперь стал человеком в футляре. А давно ли всех автовладельцев называл мажорами?
— Так я не для понта, а по надобности.
— По какой это?
— Из соображений безопасности: я человек известный — меня побить могут.
— Ну, нет. Я лучше пешком.
— Ну, пока, Аркаш.
— Пока, Пердяй.
Перед уходом Аркаша внимательно осмотрел митингующих и с удовлетворением отметил, что среди них нет ни одного из его бывших учеников. Спецкурс собственной разработки, который он вёл в школе назывался «Молодёжные субкультуры».
По дороге к Дому творчества Аркаша сочинил ещё одну историю о дедушке Габхо:
ДЕДУШКА ГАБХО – ПРОТИВ СИСТЕМЫ
Один юноша был бунтарём и ненавидел систему. Именно поэтому, когда он смотрел MTV, он всегда делал недовольное лицо. Он был не таким, как все, и поэтому играл на гитаре рок и одевался в специальных магазинах одежды для не таких, как все.
Однажды он пришёл к дедуше Габхо и спросил:
— Как мне победить систему?
Дедушка Габхо стоял на пороге и смотрел на него сонными глазами. И тут юноша понял, что имеет в виду гуру: «Первый закон антиглобалиста: Надо пробудиться от сна. И делать то же, что и все, но при этом думать, что они дураки, а ты умный!»
И вдруг он заметил, что дедушка после сна не вытащил из ушей затычки. И юноша понял, о чём ему намекнул мудрец: «Второй закон антиглобалиста: Никогда не слушай чужое мнение. Не надо обсуждать с кем-то свои мысли – так ты станешь в тыщу раз умнее!»
И тут он заметил, что на великом учителе трусы чёрного цвета. И юноша понял: «Третий закон антиглобалиста: Надо носить трусы чёрного цвета!»
Дедушка пошамкал губами и одёрнул майку.
— Хватит меня лечить! Теперь я и так смогу победить систему! – воскликнул юноша и отправился восвояси.
С тех пор он стал ещё усерднее играть на гитаре, и скоро его взяли на MTV.
Директор Дома творчества встретила аркашу приветливо и была очень рада его предложению провести перед отъездом ещё одно, последнее мероприятие. Она даже пообещала оплатить его проведение, и это было весьма кстати: для поездки пригодилась бы любая копейка. С уходом Аркаши коллектив Дома творчества становился исключительно женским. Даже стало немного жаль этих влюблённых в свою работу тётушек. Кто же теперь найдёт им нужную кнопку на компьютере? Кто поможет открыть форточку с тяжёлой металлической рамой? Но всё же не для этого появился на свет российский гений Аркадий Сухореков. Его ждёт Петербург, и оглядываться назад недостойно мужчины.
Он вышел на крыльцо Дома творчества, окинул взглядом Театральную площадь, заставленную автомобилями. Куда податься? Где переждать преследования со стороны горячо любимой им родины?
И тут Аркаша вспомнил про Милу. Она возникла на его горизонте совсем недавно — уже после того, как он сообщил друзьям, что собирается в Питер. Они успели пару раз погулять вместе, поговорить, и Мила выразила сожаление, что он уезжает, и звала Аркашу в гости. Теперь он решил воспользоваться этим приглашением. Может быть, удастся посидеть у неё до вечера, что-нибудь перекусить.
Вообще Мила казалась ему не особенно привлекательной, и в качестве возможной спутницы он её не рассматривал. Не было у неё ни аристократической утончённости, как у Сонечки, ни бесспорной статной фигуры, чёрной косы или светлых кудрей, как у Жанны и Насти. Мила была среднего роста, фигуру её невозможно было рассмотреть, поскольку она носила широкую и предпочтительно мужскую одежду. Её тёмно-русые волосы были острижены в каре. Лицо — пропорциональное, без недостатков, может быть, разве что лоб был несколько тяжеловат и нависал над голубыми глазами, отчего они легко оказывались в тени, становились тусклыми, невыразительными. Мила охотно и много смеялась, что опять же не вязалось с аркашиным представлением о романтическом идеале. При этом, когда она смеялась, глаза оставались неподвижными, их уголки были чуть оттянуты вниз, и потому смех казался неискренним. Впрочем, Аркаша понимал, что ещё слишком плохо знает Милу, чтобы судить о её чистосердечии. Они как-то гуляли по дворикам и по набережной, Мила рассказывала о том, как занималась танцами и как повредила ногу, о том, почему она бросила институт, о своём увлечении фотографией, Аркаша читал ей стихи. Мила не поддерживала разговоров на темы философии и искусства, назвала лишь пару любимых писателей и музыкантов, но слушала Аркашу очень внимательно.
По дороге в гости Аркаша успел ещё зайти в один подвальный театрик и договориться о проведении поэтического спектакля. Его там знали и дали добро.
В автобусе слушал в наушниках группу «Кино». Особенно зацепила его на этот раз песня «Генерал». «Где ты теперь и с кем, кто может стать судьёй, кто помнит все имена?» — пел Виктор Цой, и Аркаша чувствовал себя этим самым разжалованным генералом, чувствовал, как рвутся все связи, что родной город для него уже почти чужой, что мысленно он уже «там», но совершенно не представляет, что ждёт его в северной столице. Ощущение пустоты, потерянности но и небывалой лёгкости. И ещё надежду давала строчка: «Может быть, завтра с утра будет солнце и тот ключ в связке ключей». Да, именно за ключами всех тайн он и отправлялся в Питер, надеялся сблизиться со средой великих и мудрых рок-гуру, которые помогут ему распутать все противоречия, вырваться из ловушки бессмысленных, однообразных дней.
Дом Милы находился далеко от центра в невзрачном квартале хрущёвских пятиэтажек, и это тоже настраивало Аркашу не в пользу Милы. Место, в котором она жила, грязная улица, серость однообразных домов невольно сливались с её образом и тянули его вниз. На автобусной остановке пара обшарпанных ларьков, дальше загаженный собаками скверик с тощими деревьями, растрескавшаяся асфальтовая дорожка ведёт к серой кирпичной пятиэтажке, напоминающей, скорее, стационар больницы, чем жилой дом.
Квартира Милы тоже произвела на Аркашу унылое впечатление: выгнувшаеся пузырями напольное покрытие, выцветшие обои, старая мебель. Конечно, Аркаша помнил, что христианство отдаёт предпочтение именно бедным, но внутренняя регистрация убогой обстановки происходила помимо его сознания, он просто ощущал неловкость, скованность, стеснённость, Мила становилась для него менее интересной. Конечно, если бы кто-то вдруг сказал ему: «Аркаша ты судишь об этой девушке по её материальному положению, если бы она была богачкой — ты бы отнёсся к ней совсем иначе», — он бы возмутился, причём, может быть, и против себя самого, против своих невольных мыслей, оценивающих девушку вкупе с её окружением. А, с другой стороны, что ему ещё было в ней оценивать? Пока что ничего интересного она ему о себе не рассказала, не проявила каких-либо особенно оригинальных черт натуры.
Из комнаты к нему вышел на трясущихся ногах дряхлый и больной пудель. Кудрявая шерсть на нём свалялась, от него дурно пахло. Пудель посмотрел на Аркашу мутными глазами и стал издавать странные звуки — не то икать, не то шипеть. «И зачем меня сюда понесло?» — с тоской подумал Аркаша.
— Граф, уходи! — прикрикнула Мила, но пудель не двигался с места, трясся и смотрел то на хозяйку, то на гостя.
Мила сначала повела Аркашу на кухню, где был выпит чай, а потом в комнату. Ещё она сообщила, что любит рассказы Эрнеста Хемингуэя, песни Шевчука и дизайн-студию Артемия Лебедева. Аркаша пробежал глазами предложенный рассказ Хемингуэя, но не нашёл в нём упоминаний о боге или хотя бы намёков на что-нибудь потустороннее — напротив, рассказ был предельно земной, бытовой, и Аркаша отнёсся к нему холодно.
— Я в каждом произведении искусства ищу что-то, что поможет мне решить проклятые вопросы бытия. Понимаешь? — сказал он, но Мила не поняла.
Даже в песнях Шевчука каждый из них, похоже, находил разное. Аркашу приводили в священный трепет слова «душа» и «Россия», а Мила пропускала эти слова мимо ушей и вообще заявила, что ей больше нравится сама музыка.
Она долго перелистывала перед его глазами на экране картинки с сайта дизайн-студии Артемия Лебедева, зачитывала объяснения к ним, но Аркаша остался равнодушен, а через какое-то время даже стал отчётливо ощущать к ним враждебность: бабочки, сердечки, шрифты, бабочки, сердечки, шрифты — рекламы и так слишком много вокруг, она нагло лезет в глаза, забирается в мозг, вгрызается в самую душу.
Мила показала ему коротенькие плохо нарисованные комиксы про кота и его хозяина при просмотре которых полагалось умиляться и сладко вздыхать, но болезненно-настороженным разумом Аркаша взламывал блестящую скорлупу этих историй.
Например, кот лежит и размышляет «Если очень долго думать, то в голове обязательно появится хорошая идея». И идея приходит. «Пойду-ка поем», — решает кот. Или такой сюжет: хозяин что-то ищет на спине у кота. «Смотри внимательнее!» — говорит кот. «Да нет здесь никаких крыльев», — отвечает хозяин. «А повыше? Я ведь их чувствую», — настаивает кот. «Ну, разве что совсем маленькие», — соглашается хозяин.
— Я бы добавил в конце ещё одну картинку, — сказал Аркаша.
— Какую?
— Хозяин выбрасывает кота из окна: «Ну так полетай!»
Мила улыбнулась, но глаза её, как обычно, остались невесёлыми:
— Почему?
— Да потому что, всё, что в человеке есть, должно проявляться в поступках. Я же понимаю, о чём это: все мы тешим себя мечтами о своей необыкновенности, о своей особенной духовности или душевности, или внутренней свободе. И эти мечты позволяют нам оставаться обыкновенными, несвободными и пустыми. Если у тебя есть крылья — докажи, взлети. Если у тебя есть талант, сотвори что-нибудь талантливое, если у тебя есть сердце, сделай кому-нибудь добро. А без поступков — это всё один трёп.
— А надо обязательно творить добро?
— А как же иначе? — удивился Аркаша.
Мила слушала его и улыбалась.
— И откуда ты взялся такой удивительный? — сказала она, и Аркаша смутился, потому что он ведь тоже ещё не совершил в жизни ничего заметного. Но он возлагал надежду на свой поэтический спектакль, который должен удивить знакомых и незнакомых.
Совершенно неожиданно Мила сообщила, что мамы сегодня не будет дома, и предложила Аркаше остаться. И всю ночь за дверью комнаты стучал по полу когтями и кашлял старый пудель…
— Возьми меня с собой, — сказала она ему утром.
— Хорошо, — ответил Аркаша, — но должен предупредить тебя, что я христианин.
— А что это значит? — спросила девушка.
— Ну, это значит, что мне не наплевать на вопросы веры, что для меня это всё очень важно, что я хотел бы жить по Евангелию.
— Понятно, — отозвалась она спокойно, словно он сообщал ей позавчерашнюю погоду.
Эта ночь не вступила в противоречие с его христианскими взглядами. Сонечка сама отказалась от него, стало быть, он ни в чём ей не изменил, а Милу он намерен взять с собой в дорогу и постарается полюбить её — стало быть, он никого не обманул и не предал. А то, что в его сердце всё ещё кровоточит образ Сонечки… что ж, это надо исправить. От этого всем будет только лучше.
За утром наступил день. И были ещё другие дни и новые встречи и новые ночи. И Мила была хороша. И он был хорош, по крайней мере, так говорила Мила. А ему всё казалось, что звук соединяющихся тел похож на стук лопаты о сырую землю, и что он роет глубокую яму, но не знает, как долго ему ещё копать.
Аркаша также много времени уделял подготовке спектакля. Он договаривался с участниками и администрацией площадки о времени репетиций, собирал реквизит, просил знакомых девчонок из художественного института об изготовлении необходимой бутафории, зубрил текст, репетировал даже в одиночестве. Ночевал он то дома, то у Милы. До отъезда и до премьеры оставались считанные дни, темп жизни ускорялся.
Но однажды по пути к дому своей новой подруги он вдруг вышел на совсем другой остановке и направился в сторону здания музыкального училища. Он шёл не торопясь, ни о чём не думая, как будто назначил себе перекур. Училище находилось на крутом берегу реки, и потому казалось, что за ним мир обрывается, исчезает, тает в голубоватой дымке. И Аркаша повернулся к этой дымке, мысленно улетая, погружаясь в неё. Он так постоял немного, а потом зашёл внутрь училища. В вестибюле он остановился, огляделся, а потом сел на одно из деревянных откидных сидений у стены, на которой висела доска с расписаниями. Здесь училась Сонечка.
Да, он позволил себе эту моральную измену, это интеллектуальное прелюбодеяние. Он не рассчитывал встретить её здесь, он лишь вдыхал аромат её присутствия. Он знал, что во время учебного года она сдает одежду в этот гардероб, читает эти объявления и листки расписаний, скользит взглядом по этим стенам, может быть, сидит на этом самом сидении, а скорее всего, кладёт на него сумку, когда одевается… Это место пропитано и освящено сонечкиным присутствием — Аркаша ощущал это. У него щекотало в животе, как бывает на каруселях для старших, когда тебя переворачивает вниз головой или сильно толкает на повороте.
Теперь он почувствовал, что бредящей столицей Сонечке он тоже представлялся не сам по себе, а в совокупности окружающей его обстановки. Вот если бы он был богат, то и обстановка была бы другой: они бы встречались не на остановках общественного транспорта и не толкались бы в набитом автобусе чтобы отправиться в кино или (изредка!) в кофейню; а он заезжал бы за ней в роскошном удобном авто, и они мигом бы добирались до шикарного ресторана или аэропорта, а оттуда — в любую точку планеты, где их ожидали бы пляжи, дорогие отели, он бы засыпал её цветами и изящными украшениями… И всё это создало бы атмосферу романтики, лёгкости и красоты. И тут достаточно было бы просто не быть окончательным подонком или совершеннейшим уродом, чтобы вполне сойти за идеального мужчину, принца на белом коне. А так… Глядя на него, представляя своё будущее вместе с ним, она видела этот скучный провинциальный город, его тесную квартирку, его нехитрый гардероб — вот, собственно, и всё, что он мог принести вместе с собой, чем он мог обогатить её вселенную. Правда, были ещё стихи… Но что такое стихи?
Теперь уже слишком поздно
Влиять на то, что будет после:
Вынуты пинцеты, зажимы сняты, игла завершает стежок.
Всё, что стяжает мой постриг —
Грузить уголёк на остров,
Снова и снова, и снова с нуля память стирать со щёк…
Дмитрий Косяков. 2016-2017 гг.
Что случилось ... 