Пролог
Нилыч всю жизнь мечтал нахапать. Ещё, когда он был маленьким, отец наставлял его, где и что можно раздобыть.<…>
Пока Нилыч хапал по-мелочи, папа загребал по-взрослому <…>
Тут как раз и советская власть рухнула, и наступило «царство свободы». Нилыч принялся хапать с удвоенной силой, но всё ему казалось, что люди вокруг хапают ловчее его.
<…> Правда, время было тяжёлое, завод, на котором Нилыч работал инженером, закрыли.
Ах, как негодовал Нилыч на бывшего директора, при котором произошёл развал производства! Впрочем, в глубине души он его ненавидел не за закрытие завода, а за то, что тот не сумел вовремя как следует хапнуть (и дать урвать другим). Директор куда-то провалился, оборудование распродали, а на заводских площадях уже новые хозяева открыли магазины с китайской одеждой и японской техникой. А импорт Нилыч уважал.
<…>
Надо сказать, что при всём своём благоговении перед богатством Нилыч не любил олигархов, считал их ворами. <…> Себя же он считал «интеллигенцией». Правда, книг он не читал, зато аккуратно выписывал правительственные газеты и в его доме не умолкал телевизор.
Потом Нилыч устроился руководителем технического отдела в одну фирму. Но с коллегами он не дружил, да и они его не жаловали. Зарплата в фирме была вроде бы по новым временам неплохая, но хапать как-то не получалось: может, возраст, а может, времена были уже не те, да и ранее нахапанное имущество требовало много времени, сил и денег <…>
Нилыч говорил, что главное на свете — это семья, а всякие там «коллективы» — это выдумки советской идеологии. <…> Дети оперились, попереженились, стали жить отдельно, а Нилыча на работе досрочно выперли на пенсию, так что теперь он назначил себя хранителем семейных традиций, мудрым наставником детей в непростом деле обогащения, а также провозгласителем длинных тостов, переходящих в увлекательные и поучительные истории из его жизни.
Нилыч посрамляет молодёжь
Так уж случилось, что все соседи Нилыча по второму дачному участку — круглые идиоты. Они совершенно неправильно и неумело ведут своё хозяйство, а всё потому, что пренебрегают его мудрыми советами. И хотя они уже выстроили себе довольно крупные дома и собирают неплохие урожаи, но всё это у них как-то без души и наперекосяк. Как человек неравнодушный и хозяйственный, Нилыч пристально следит за делами соседей и с удовлетворением отмечает все неудачи и промахи. Не из зависти, а из любви к справедливости: не послушали умного человека — так получайте.
Второй причиной бед его соседей является то, что все они нерусские. <…>
А тот, что живёт ниже по склону и вечно почём зря скандалит, что его заливают, имеет фамилию Иванов, что уже само по себе подозрительно, да и для строительства дома он нанял «чуреков», а значит, в тайне он тоже «чурек». Тот, что живёт сбоку оказался хохлом <…>
При этом Нилыч вовсе не расист. Если хотите в этом убедиться, то прямо у него спросите, и он вам так же прямо ответит, что он не расист, и ко всем народам относится по их заслугам.
<…>
Это при советском строе люди на одной работе работали, и о лишнем не мечтали, а теперь — свобода! Хоть 24 часа в сутки работай — набивай карман, обогащайся, пока здоровье позволяет.
<…>
Про то, как Нилыч починил кран
<…>
Принимая гостей или ходя в гости, он хлопал себя по коленям, со вздохом оглядывал обстановку квартиры и говорил: «Да, коробка она и есть коробка. При социализме всё как попало делали». Если же ему напоминали, что дом, в котором он вздыхает в данный момент, был построен совсем недавно и по другим технологиям, Нилыч только раздражённо махал рукой, мол, всё плохое у нас оттуда тянется.
И как будто в подтверждение его мудрых слов, у него в туалете стал течь кран. Нилыч во всём любит обстоятельность, ведь спешат одни дураки. Поэтому несколько дней он только собирался подступиться к этой проблеме, подбирал в кладовке необходимый инвентарь.
Потом снизу прибежала соседка, и стала ругаться, что у неё пятна на потолке. Нилыч знал, что соседка просто истеричная дура, и из принципа не открывал ей, чтобы не мотать себе нервы, иногда посылал жену успокаивать сумасшедшую бабу. Однако к исследованию причин поломки всё-таки приступил. Он перекрыл воду и разобрал кран. При этом жена держала ему фонарик. Не столько потому, что в туалете было недостаточно света, а чтобы было кому слушать его замечания про то, что умный человек, он и без пролетариата завсегда обойтись может.
Нилыч разобрал и снова собрал кран, однако течь не исчезла. Тогда Нилыч, где мог, подтянул ключиком и пошевелил кран. Оказалось, что если закрывать его не до конца, а на полрисочки, то почти не течёт. А остатки течи легко устраняются подстелением тряпки, которую просто раз в день надо будет отжимать в унитаз, благо, что он под рукой.
<…>
КАК НИЛЫЧ ЗАБОЛЕЛ
Жизнь Нилыча полна успехов и удач. Даже заболел он однажды очень удачно — за городом бегал <…>, и вот простудился. Едва почуяв недомогание, он сразу решил лечиться, но не всякими глупостями, которые стала предлагать жена, а водочкой. Вообще-то Нилыч не пьёт и презирает вечнопьяное русское быдло. Но куда уж тут денешься, ежели заболел? Надо выпить.
Кроме того, он нашёл подходящий повод <…>, чтобы зазвать в гости дочку с её мужем, и выпить в их присутствии. Правда, зять вместе с ним пить отказался, а без этого нельзя было поднять тост и произнести небольшую поучительную речь. И всё-таки перед каждым глотком так и тянуло что-нибудь сказать. Ибо употреблять без разговоров — это пьянство, а с разговорами — ритуал. Поэтому перед рюмочкой Нилыч всё равно требовал к себе внимания, извинялся перед всеми за то, что он пьёт один, и объяснял, что он это делает в лечебных целях.
<…>
Как Нилыч купил импортные ботинки
Было это в начале 90-х, вот только Нилыч не может точно вспомнить — в 93-м или в 94-м году, то есть до того, как он съездил в интересный турпоход на Саяны или после…
Но суть не в этом. А в том, что тут как раз народу стали раздавать ваучеры. Секретный завод, на котором тогда работал инженером Нилыч, был уже не секретным, да и вообще дышал на ладан. Зарплата у инженера и раньше была не особенно большая, а последние месяцы её и вовсе перестали платить. Нилыч, конечно негодовал, но к забастовкам рабочих примыкать опасался, да и брезговал: как-то это было несолидно касками стучать, кричать лозунги…
И тут ваучеры! По телевизору рекламу крутили о том, как можно на эти ваучеры разбогатеть. Родственники несли свои бумажки во всевозможные МММы и Хопёр-инвесты, но Нилыч не спешил, оглядывался. Он вообще не любил торопиться, даже на службу частенько опаздывал — работа не волк.
Да, Нилыч как в воду глядел: родственники оказались простаками, акционерные шарашки потом как сквозь землю провалились с этими ваучерами и деньгами вкладчиков.
У проходной завода стали дежурить какие-то сомнительные личности, предлагавшие бутылку водки в обмен на ваучер. Многие рабочие с тоски соглашались. И Нилыч злорадствовал: «Чего же вам ещё?»
Брат Нилыча, он вообще всегда был оригиналом, заявил, что он «родину продавать не будет» и оставил облигацию при себе. А к Нилычу как-то подрулил один знакомый, и заявил, что из москвы явился брокер, и предлагает за ваучеры не абы-что, а импортные товары!
Вот тут Нилыч и понял, что его звёздный час пробил. Через знакомого он разыскал этого брокера и обменял свой ваучер на пару отличных ботинок из Германии, и не из какой-нибудь совдеповской ГДР, а из настоящей западной ФРГ. Нилыч не торопился, а показал себя важным купцом (не даром, его дед — из раскулаченных), потребовал показать товар, осмотрел, примерил, покряхтел, а уж потом вынул бумажку.
И это он ещё вовремя успел: вскоре после приватизации завод закрыли, станки продали японцам (вот чудаки, это ж советские станки, кому они нужны?), а на опустевших площадях открыли магазины. Брокер этот, вроде как, теперь олигарх и живёт за границей.
Зато Нилычу досталась парочка качественных ботинок. Они целы до сих пор, ведь хозяин их очень бережёт: чистит, отдаёт в почин, и надевает исключительно в торжественных случаях, особенно, если предстоит повидаться с братом. Нилыч приходит к нему в своих блестящих ботинках и, усмехаясь, просит: «Ну, покажи, что ль, свою бумажку, — и сочувственно прибавляет. — Да-а, опоздал ты, Саня». Брат пожимает плечами. Видимо, нечем крыть.
Как Нилыч разбомбил Сирию
Нилыч большой патриот. Он любит всё, что связано с созданием и применением отечественного оружия. Единственное, что его раздражает на Родине, это пятая колонна и коммунальные платежи.
Он даже собирался написать письмо президенту, чтобы рассказать ему о том, как необоснованно завышают тарифы управляющие компании, и как с граждан регулярно собирают деньги на капитальный ремонт, а до сих пор ни одного дома так и не отремонтировали.
Но однажды в Интернете (Нилыч бывает там и подписан на патриотические рассылки) он увидел статью, в которой по секрету рассказывалось о том, что деньги, собираемые на капремонт, на самом деле тратятся на создание нового стратегического вооружения.
<…>
Теперь, оплатив капремонт, он сразу бежит к телевизору и смотрит, нет ли новостей о применении российских боевых ракет. А новости есть. Россия наперегонки с США бомбит Сирию. Кого и зачем она там бомбит, Нилычу безразлично, наверное, террористов, или сепаратистов, или ещё кого-нибудь. Разве же ему, Ниловичу, жалко каких-то там чучмеков? Дело ведь не в этом.
Как Нилыч опустил доллар и поднял нефть
<…>
Нилыч покоряет Арктику
<…>
С тех пор прошло более четверти века. Ничего более масштабного в жизни Нилыча не происходило (если не считать удачную продажу автомобиля). Нет уже ненавистного «социализма», закрыты морские базы… За последние 25 лет существования СССР было построено 7 атомных ледоколов (самый первый, «Ленин», был построен чуть раньше, и мы его не считаем). За 25 лет свободной России было построено три. Да и то, один начал строиться ещё при советском строе, а третий уже содержал такой процент импортных запчастей, что и не скажешь толком, кто строил.
Но это не так уж важно: зато во рту у Нилыча вкус «Пепси» с треской. Очень пикантно.
Как Нилыч назначал президентов
Нилыч… не то чтобы даже везуч, а просто мудр. Ибо всякий президент, за которого он голосует или которого даже просто поддерживает, обязательно побеждает. Например, сегодня он голосует за Путина. И Путин побеждает! Раньше он неизменно голосовал за Ельцина. И Ельцин побеждал! Ещё раньше голосований не было, но он поддерживал Горбачёва (пока он побеждал). Как только Горбачёва прогнал Ельцин, Нилыч стал голосовать за Ельцина, а Горбачёва стал называть шутом гороховым и предателем. После того как Ельцин заменил себя на Путина, Нилыч полюбил Путина, а Ельцина стал считать вором и предателем. Но это не значит, что Нилыч раньше ошибался. Ошибаться он может только в прошлом. А в настоящем он никогда не ошибается. Вот так на Нилыче держится режим, хоть позднесоветский, хоть либеральный.
Нилыч в истории России
Нилыч очень интересуется отечественной историей и глубоко понимает её. Изучает её он по двум книгам: “Истории государства российского” Карамзина и “Русская национальная кухня”. Первая хороша тем, что очень богато издана (Нилыч не пожалел на неё значительной части своей пенсии). Книга большая, с позолоченным узором на обложке – её так приятно снимать с полки, держать в руках, шелестеть дорогой бумагой, любоваться портретами царей и вельмож. По портретам сразу видно, что на них изображены очень приличные люди, пекущиеся о благе государства. С плохого человека портрет рисовать не станут.
Нилыч читает, не спеша – по страничке за один раз. Все эти хитросплетения дворянских родственных отношений и походов не удерживаются в его голове, но остаётся главное – ощущение величия отечества, а также той благотворной созидательной роли, которой сыграли в истории России цари и бояре.
Книга “Русская национальная кухня” тоже говорит Нилычу о многом (пусть неопытная молодёжь посмеивается). Листая её страницы, Нилыч понимает, чем занимались на Руси до прихода проклятых большевиков. На Руси ели. И как ели! Стерлядь, сёмга, осётр, икра чёрная, икра красная… да ещё и заворачивали это всё в жирные блины, пироги! Не жизнь, а просто сказка – слюнки текут.
Нилычу очень не повезло в жизни: он родился в ненавистном “совке”, и его жизнь отнюдь не напоминала книгу о русской национальной кухне. Вместо того чтобы есть на Пасху красную икру, а на Рождество – чёрную, он был занят какой-то ерундой: учился сначала в школе, потом в институте, потом работал – вертелся в общем.
А вот если бы он родился тогда, он бы непременно был дворянином! У него и халат есть.
Собеседники Нилыча
<…>
Ленин
Нилыч давно объясняет всем, что памятники Ленину (их в городе два) необходимо снести, и улице Ленина вернуть историческое название – “коровий обход”. Вот тогда жизнь, может быть, и наладится.
Буквально недавно Нилыч от чистого сердца напросился помочь дочери повесить люстру в её новой взятой в ипотеку квартире. Нилыч сам настаивал, чтобы брать жильё именно в новостройке, потому что раньше строили всё как попало. А когда он начал сверлить потолок под дюбель, то плита стала крошиться и получилась солидная дыра, а Нилыча всего засыпало пылью. Причём произошло-то ещё это прилюдно: ведь дочка и зять держали ему стремянку.
Сначала Нилыч растерялся, потому что не мог понять, на кого ему злиться в данной ситуации. А потом понял: низкое качество новостроек – это наследие коммунизма, вообще, всё плохое, что есть в современной России – это наследие коммунизма. Нилыч опытным глазом посмотрел в повреждение на потолке, и в дыре узнал знакомый по плакатам хитрый прищур вождя мирового пролетариата. Ленин всё ещё пытается мстить Нилычу: это он заложил мину замедленного действия в виде некачественных стандартов строительства, да ещё и таких стандартов, которые автоматически ухудшаются после развала СССР. Привыкли, понимаете ли, ещё с тех пор всё тяп да ляп…
Правду говорила партия: Ленин жив!
Русское и американское
Нилыч большой патриот России. Правда всё российское его не устраивает, не нравится ему. Он не любит российскую музыку, не любит российских бюрократов, не любит российские товары: российские автомобили (особенно, когда они мешают ему парковаться), российскую технику, даже российские гвозди (за то, что при забивании их часто попадает себе молотком по пальцам), не любит людей, которых видит вокруг (он ласково называет их «быдло»), не любит дороги, не любит даже спортзалы, бассейны и детские сады (за то, что там приходится сталкиваться с людьми). Тому есть твёрдое обоснование: это всё советское. Неприятные люди, которые мешают Нилычу жить, родились в Советском Союзе или имели советских родителей, даже номерок из гардероба, который Нилыч потерял в театре, был советским номерком. Непристойная попса, слишком дорогие квартиры, некачественный ремонт — всё это создаётся теми же самыми моральными уродами, выходцами из СССР.
Поэтому патриот Нилыч Любит только президента и царей. Ругая всё окружающее он не забывает оговориться, что это плохо «у нас», подразумевая, что «во всём мире», люди живут иначе, гораздо лучше. «Весь мир» — это Америка и Западная Европа. Нилыч любит импортные товары, убеждён, что «нормальные люди» за рубежом живут в собственных домах, а не «хрущобах» или «человейниках». Услышав по радио похабные песенки отечественной попсы Нилыч переключает на американскую попсу, потому что не понимает, про что там поют.
Ах, да. Америку он ненавидит и желает ей поскорее провалиться.
<…>
Нилыч выигрывает войну
Нилыч не любит СССР, но любит праздник победы, потому что “мы тогда им наподдали” сильнее всего. Кому “им”? Он не очень хорошо понимает, что такое фашизм, а фашистов представляет себе такими марширующими людьми со свастиками на рукавах. И ещё они, кажется, не любили евреев. Нилыч тоже не любит евреев, но днём победы всё равно гордится. Надо же чем-то гордиться, в конеце концов!
Вот и на этот раз он прицепил наклейку “Победа!” на свой фольксваген пассат и отправился праздновать. <…> сунув лопатку в карман, он помчался в город, чтобы успеть поглядеть на парад. Однако оказалось, что все подъезды к центру перекрыты, и ему пришлось долго кружить в поисках парковки.
Он продолжил свой путь пешком. В центре почти не было машин, и потому город выглядел особенно тихо и торжественно. Красные флаги терялись в пестроте уличной рекламы, но Нилыч любовно вылавливал глазом в этой цветовом хаосе новенькие триколорчики. Хипстеры в героических ленточках и пилотках фотографировались у входов в кофейни. Кафе, рестораны и магазины в этот день работали, и Нилыч отметил это как плюс: ведь 9 мая праздник для людей, так что у них должна быть возможность зайти куда-нибудь покушать или что-то купить. При социализме с этим было хуже.
Нилыч не привык бывать среди людей, а тут их было особенно много. Улицы были приготовлены для парада, поэтому по ним нельзя было ходить и даже пересекать их, людей оттеснили к стенам домов цепи полицейских, пути были обозначены металлическими загородками, запрещающими полосатыми лентами, всевозможными указателями. Если какой-нибудь храбрец решался нырнуть под ленты, чтобы попасть на другую сторону улицы, то за ним сразу кидалась толпа людей в форме. Нилыч бы на такое не отважился.
Он хотел попасть на площадь, откуда должен был официально стартовать парад, но передвижные решётки и полицейские кордоны были выстроены хитроумным лабиринтом, как будто шествие собиралось двигаться зигзагами и шнырять по закоулкам. Нилыч метался из стороны в сторону, увязая в толпе, которая тоже бежала то туда, то сюда, но останавливалась, сгущалась и превращалась в давку. С площади уже доносился лай начальственных речей, прерывающийся взрывами оркестра. <…> Нилыч видел только спины и животы окружающих людей и ненавидел их за это.
Наконец, впереди обозначилась рамка металлоискателя, значит, за ней было что-то важное, то есть парад. Оркестр бабахал из динамиков то справа, то слева, парад словно водил хоровод вокруг Нилыча, не показываясь однако ему на глаза. Нилыч знал, что путь на праздник лежит только через обыск и рвался к металлоискателю. Вот и заветная арка и напряжённые лица блюстителей. Вспомнилось библейское “входите тесными вратами”. Ему уже мерещится впереди движение флагов в дрожащем воздухе… Но над головой зажигается оранжевый огонёк.
Суровый вопрос:
— Что у вас там?
Нилыч хлопает себя по бокам и вынимает из кармана лопатку. Полицейские сперва отпрянули в испуге, а потом надвинулись всей компанией:
— Для чего это?
— Копать, — смущённо объяснил им назначение лопаты Нилыч. А звуки музыки и восторженные крики уже замирали где-то вдали.
В общем, парада он в тот год так и не увидал. Но не обиделся. Напротив, оценил бдительность охранников правопорядка. И правильно делают, что никого к параду не подпускают, а то вдруг кому-нибудь вздумается на нашу армию с лопатой напасть. Что тогда будет?
А парад он вечером по телевизору посмотрел. И салют тоже. Шикарный был салют, дорогущий.
Прадед Нилыча
<…>
Нилыч починяет сарай
<..>
Детство героя
Нилыч с удовольствием вспоминает своё детство и видит в нём то же, что и в старости – череду успехов, удач и побед. Вот он совсем малыш. Его ручки тянутся к любопытному бутыльку с каким-то лекарством. Но тут прибегает мама и с испугом вырывает бутылочку у него из рук, начинает охать и причитать.
Или это была не мама, а бабушка? В воспоминаниях о раннем детстве их образ сливается воедино, в общее ощущение женской хлопотливой заботы.
Отец всегда был где-то в стороне, вдали. Он пропадает на работе, иногда что-то ремонтирует дома или просто читает и снисходительно поглядывает на сына поверх журнала. Ребёнком занимаются женщины.
А вот он ушёл куда-то из дому. И снова у какой-то дороги его находят бабушка или мать. Или обе вместе. Он даже не успел испугаться. Он всегда чувствовал: что бы он ни сделал – всё может быть исправлено заботливыми женщинами. Поэтому он всегда и во всём прав, а если что-то пойдёт не так, то не его дело об этом заботиться. Когда он чуть подрос, то даже покрикивал на бабку и мать, если они оказывались в чём-то недостаточно расторопны. Отец всегда был занят своими проектами, отца ему всегда не хватало. А мать… что с неё взять? К ней и отец относился снисходительно.
По отношению к отцу у Нилыча осталась какая-то горечь, чувство какого-то невыполненного долга. Отец был большой, высокий и на всех смотрел свысока своего роста, с высоты стремянки или крыши дачной постройки, поверх журнала “Наука и жизнь”, а в пожилом возрасте и поверх очков <…>
Но сегодня отец вполне мог бы гордиться Нилычем и даже завидовать ему. <…> Отец не решался вслух ругать советскую власть и лишь в теснейшем кругу рассказывал диссидентские анекдоты, а Нилыч громко и постоянно в разговорах со всеми знакомыми ругает власть. Конечно, не эту, которая есть сейчас, а ту, которая была раньше.
Шкаф
<…>
Нилыч остаётся прав
Нилыч склонился у банной печурки. Алые отблески играют на его лице. В руках у него сборник работ Маркса и Энгельса. Он отрывает листок, комкает и суёт в печь. Нилыч говорит, что использует книгу для растопки, но про себя знает, что это не так. Он использует эту книгу для удовольствия. Страницы он суёт в огонь уже после того, как займутся дрова и с удовольствием смотрит, как ненавистные строчки изгибаются и чернеют. За раз сжигает не более двух страниц.
Если бы тут был зять, он бы непременно сказал, что жечь книги – это фашизм. Нилыч бы ему резонно ответил, что он жжёт книги, не из хулиганства и не ради варварского удовольствия, а из идейных соображений: сжигает ведь не кого-нибудь, а Маркса с Энгельсом. Был бы тут Ленин, он и его бы сжёг. Зятя рядом нет, так что спорить не с кем. И всё-таки, скрючившись у печки, Нилыч наставительно приговаривает: «Вот так-то… Вот так-то… А вы как думали?»
Перед тем, как вырвать вторую страничку, Нилыч задерживается на ней взглядом. «Хотя мышление и бытие и отличны друг от друга, но в то же время они находятся в единстве друг с другом».
Кому нужно всё это словоблудие? А потом всё это летит в огонь. И кто остаётся прав? На форзаце книги дарственная надпись: «Папе Нилу от сына». Он был тогда молодой и глупый и многого не понимал. И Маркса он не открывал ни до, ни после. В институте вполне хватило цитат из учебников. А его папа сразу был очень умный: читать книжку он тоже не стал, но определил ей заметное место на своём рабочем столе в конторе. И уж потом, в новое время, вывез на дачу и засунул в стопку старых журналов…
Нилыч невольно хихикает от счастья. Дым застилает глаза, в тусклое окошко бани стучатся мухи, в углах их поджидают пауки. Теперь он всё понимает правильно.
Дмитрий Косяковб 2016-2017 гг.