You don’t need a weather man
To know which way the wind blows
Bob Dylan
Погода установилась какая-то неопределённая: если выглянешь в окно, не посмотрев предварительно в календарь, то не сразу и поймёшь: то ли это настолько немощная зима, то ли слишком неулыбчивая весна, то ли такая кромешная осень. Одно ясно — не лето точно. То солнышко поманит тёплым лучиком в прореху между туч, то вдруг хлестнут по лицам и стенам дождь и град. Кажется, лет двести не было такой мерзости, как теперь. Люди покинули улицы и проводили отпущенное им судьбой и природой время в офисах и в стенах своих квартир, а культурно отдыхать предпочитали в кафе, кинотеатрах и магазинах. Даже крытые рынки заметно обезлюдели и поскучнели, затихли сезонные ярмарки, а официозные празднества заползли под ветхие крыши дворцов культуры — вот какая была погода.
Мужчина лет шестидесяти созерцал выкрашенный в серое город с высоты десятого этажа из окна собственной кухни. Смотреть было особо не на что: ни деревьев, ни птиц, ни людей — дома, дома, дома — до самого горизонта. Собственно крыши домов и представляли собой угловатый изломанный горизонт, по которому, как гусеницы танков ползли мутные облака. Двор плотно вымощен автомобилями, они стояли везде: на проезжей части, на тротуарах, на газонах; только до крохотного огороженного пятачка детской площадки они пока не сумели добраться. Взгляд наблюдателя любовно задержался на собственном недавно купленном в кредит авто. Сердце согрели и свежий блеск и солидный размер транспортного средства. А вот сам хозяин был небольшого роста. Лысая макушка его была обрамлена ёжиком серебристых волос, и только чёрные кустики на пальцах напоминали, что он — брюнет. От возраста все черты его лица несколько оплыли вниз. Одет он был в хорошо выглаженные брюки и рубашку, правда, на ногах были старые рваные тапки — что ж, он был у себя дома.
— Вы что-то хотели рассказать, Юрий Нилыч? — без особого энтузиазма спросил молодой человек, сидевший тут же за столом. Хозяина квартиры звали Юрием Ниловичем Комаровым, и отца его действительно звали Нилом: он был выходцем из глухой деревеньки, где в конце двадцатых годов такие имена ещё были в ходу. Отец Нила, дед Юрия Нилыча, был, что называлось, кулаком, крепко держался старых устоев, мечтал широко наладить торговлю хлебом… да не сложилось.
— Так вот… — продолжил Юрий Нилыч. Он отошёл от окна и стал расхаживать по кухне, — был я сегодня в музее на мероприятии. Меня приятель пригласил, Николай Борисович. Мы с ним ещё с девяносто третьего года дружим. Или с девяносто шестого? Нет, наверное, с девяносто третьего, потому что у меня тогда ещё дачи не было. Но дело не в этом. Мероприятие было памяти одного нашего учёного. И вот что любопытно, отец его до революции был золотопромышленником. Причём в официальных биографиях это как-то… того… — он помахал пальцами, — пропускалось. Не принято у нас обращать внимание на русских купцов, промышленников. Слишком мало мы их знаем. Да, слишком мало. А ведь русский купец — вот кому надо ставить памятники. Выходит, что не будь золотопромышленников, не было бы у нас и учёных. Подумать только: Морозов участвовал в создании МХАТа, Мамонтов развивал оперу, поддержал Шаляпина, Третьяков открыл свою уникальную галерею! А в каких красивых домах раньше жили? У нас по историческому центру пройтись — это ж истинное удовольствие. А теперь вот живём в уродливых коробках коммунистического образца, — он ещё раз с сожалением взглянул в окно на холодную геометрию новостроек. — Недооценён русский купец. А ведь вы, да, особенно вы, молодое поколение, обязаны поклониться русскому купцу в ноги.
Юрий Нилыч говорил медленно, с расстановкой, отмеряя свою речь шагами или похлопыванием ладонью по подоконнику. На собственной кухне у его красноречия вырастали крылья. Он мог говорить долго: здесь его речь не казалась ему неуклюжей или скучной. Вся обстановка с благодарностью впитывала его слова: и необъятный холодильник, и кухонный гарнитур, плита и микроволновая печь, электрический самовар, позолоченные настенные часы, кастрюли, шкафчики, баночки, висящие на ручке комнатной двери пластиковые пакеты, стопочки старых газет, настенные календари. Вот только гости заходили не так часто, как хотелось бы, особенно молодые, которым нелишне было бы прислушаться к голосу умудрённого жизненным опытом человека.
— Да, мало мы знаем русского купца, — вздохнул молодой человек, — а ведь он русский… ведь он купец… — и не удержался от иронической улыбки.
Юрий Нилыч сердито сверкнул глазами, но постарался подавить гнев: всё-таки не чужой человек — двоюродный племянник; тут нужно объяснять. Юношу звали Игорёк. Был он субтильного телосложения, впрочем тогда это было модно, так что он ещё дополнительно подчёркивал свою худобу узкими брючками и приталенным пиджаком; черты лица подвижные, острый носик будто бы норовит кольнуть; причёска в стиле гитлерюгенда: светлые волосы выбриты на висках, а на макушке оставлена волнистая лужайка. Взгляд его бледно-голубых, почти бесцветных глаз, постоянно прыгает с предмета на предмет, не в силах долго на чём-либо задержаться. Он недавно закончил институт по специальности «менеджмент» и уже устроился помощником директора фирмы, занимающейся наружной рекламой. Впрочем, подобные словесные перепалки происходили между ними регулярно. «Уж не зазнался ли он? Не потому ли так невнимательно слушает старшего?» — подумал хозяин. Сам Юрий Нилыч работает инженером и зарабатывает не так много, как хотелось бы, но машина у него больше и дороже, чем у Игорька, а главное, возраст, возраст! Этим пренебрегать нельзя. С другой стороны, кто его знает, может быть, все молодые люди сейчас таковы? У самого Юрия Нилыча сыновей нет — откуда ему взять для беседы другого юношу, кроме племянника? Так что хозяин дома старается быть снисходительным. В конце концов, наверное, виною несговорчивости Игорька является неопытность, юношеское желание позубоскалить.
— Да ведь русский купец… ведь он…
Но как объяснить непочтительному юнцу, как его убедить? Юрий Нилыч ярко, как на картинке, представил себе высокого мужика в синем длиннополом кафтане или пальто в сверкающих сапогах, в разъезжающейся на мощной груди и солидном животе белой жилетке, с толстой золотой цепью часов, исчезающей в одном из карманов, и такой же золотой бородищей. Борода расчёсана на две стороны, на две стороны расчёсаны и приглажены волосы на голове. Щёки толстые, румяные, как яблоки. Взгляд строгий, властный. Купец сидит, широко раздвинув ноги, уперев руки в бока, и красный диван прогибается под его весом. На стенах — обои в цветочек… эх, была Россия! Ну, разве плохо, если бы все русские стали такими вот купцами?
При слове «русский купец» Игорёк увидел нечто подобное, но на него эта картинка не произвела благостного впечатления, от неё пахнуло музейной затхлостью: самовары, дубовые лавки, связки баранок, пляски вприсядку — неотъемлемые атрибуты патриотических праздников опротивели ещё с детства.
— Да ладно! Вот в Европе умеют дела делать, там и бизнес широко поставлен. Уж не знаю, как насчёт оперы и галерей, а жильё у них покруче. И рабочее место под стать. Цукенберг в качестве офиса для «Фейсбука» целый закрытый город выстроил. Там для членов корпорации вообще райская жизнь. Это не двухэтажный домишко себе смастрячить. Купцы ваши перед царём и каждым министром хвостом виляли, а в Америке и Европе, наоборот, президенты и министры перед главами корпораций на задних лапках стоят. Вот это я понимаю — купцы!
— Так ведь и у нас так же было бы. Непремено было бы, если бы большевики всё не испортили! — Юрий Михайлович ужасно обрадовался, что так удачно повернул на свою излюбленную тему. — Ведь перевернули Россию вверх дном, традиции порушили, задушили частный интерес, частную инициативу. Всех работящих людей назвали кулаками да расстреляли или выселили на севера, и построили государство из одних лентяев…
Ехидная усмешка на лице племянника перекрыла кран дядюшкиного красноречия:
— Вы думаете, в Европе или в Америке коммунистов не было? Да только тамошние деловые люди не стали ушами хлопать и быстро их попередавили. Либкнехтов да лумумб всяких, даже Че Гевару со второго раза-таки кокнули.
Почувствовав, что не удастся спокойно и без лишних комментариев развить свою мысль, Юрий Нилович, уселся за стол напротив племянника и приготовился к обороне, выглядывая, как из окопа, из-за сахарницы и заварника.
— И всё-таки ты не прав, Игорёк.
— Да как же это я не прав, когда я прав?
— Нет, не прав.
— Очень даже прав.
— Нет.
— А вот и да.
— Вот и нет.
— Почему это?
— Потому что родные традиции надо уважать.
— Да за какие же это грехи я должен их уважать? Что, у меня от балалайки, тариф на телефоне лучше станет? Или от лаптей Интернет быстрее побежит? Или если я кокошник на машину надену, меня на красный пропускать станут?
— Вот из-за таких, как ты, у нас никогда в стране ничего нормально и не будет. Если только Западу в рот смотреть, то…
Но тут колыхнулись висящие на комнатной двери фартуки и пакеты, и в кухню вошла Раиса. Жена Юрия Ниловича, подобно его автомобилю, тоже была большая, а точнее высокая. Даже на склоне лет в ней угадывалась прежняя красота: любая, даже домашняя, одежда смотрелась на ней элегантно, улыбка молодила её лицо. Правда, необходимость в разговоре постоянно нагибаться до уровня своего малорослого мужа, а также беспрерывное мытьё полов и посуды, стирка, готовка, глажка и влажная уборка, которые были дома исключительно её обязанностью, согнули и ссутулили женщину, и теперь он передвигалась по квартире осторожными рыскающими движениями, словно боялась кого-то разбудить. Раиса уже успела переодеться после мероприятия, на ней были домашние лёгкие штаны в клетку, сарафанчик с красными узорами, косынка и, конечно, фартук.
Виновато улыбаясь, она спросила:
— Юра, что ж вы так сидите, может быть, супчик вам разогреть?
Юрий Нилович запнулся и совершенно забыл, каким образом намеревался закончить фразу. Он пошевелил губами, но насмешливый взгляд Игорька мешал ему вспоминать. Однако кричать на неблизкого родственника он не посмел и, хлопнув ладонью по столу, так что звякнули ложечки, обрушился на жену:
— Вечно ты… лезешь некстати! Что ты со своим супом пристала?
Раиса растерянно развела руками и захлопала большими тёмными глазами:
— Зачем же ты кричишь, Юра? — и так же осторожно покинула кухню.
Выпустив гнев и ощутив себя хозяином, Юрий Нилович позволил себе испытать и некоторое чувство вины перед женой и решил приласкать её:
— Ну, куда ты? Давай суп что ли. Угостим гостя, — и стал ждать, пока Раиса привычно и ловко накрывала на стол, подавала ему его любимые приборы. Вопреки уговорам жены и гостя он настоял, чтобы на стол были выставлены всевозможные закуски и наедки, соленья и варенья — от свежекупленной колбаски до позапрошлогодних засохших карамелек. Когда стол был сервирован, и перед дядюшкой и племянником дымились тарелки щей из квашеной капусты, Юрий Нилович произнёс свою любимую поговорку: «Как говорится, лучше переесть, чем недоспать», — и протянул Игорьку плетёную чашку-хлебницу с белыми и чёрными ломтями.
— Так, о чём это я говорил? — Юрий Нилыч обрёл смелость, ибо гость, едящий твой хлеб, становится гораздо сговорчивее.
— О том, что будет, если внимательно посмотреть Западу в рот, — напомнил Игорёк, но исключил при этом усмешку или обидную интонацию.
— А! Ну так вот. Если бы наша молодёжь не увлекалась Западом, а любила бы Россию, то жизнь в России сразу бы пошла на лад и стала бы ещё лучше, чем в Америке или в Европе. Тогда бы Россию можно было бы любить ещё больше, чем западные страны, и не надо было бы никуда уезжать. А то у нас многие хотят уехать из страны. Конечно, у нас не так комфортно жить: нет таких замечательных диснейлендов и красивых старинных дворцов, с дорогами, опять же, проблемы. Но не лучше ли превратить Россию в Европу? Природа у нас богатая. Надо бы только города обустроить. Выстроить нормальные качественные дороги, заменить раздолбанные отечественные автомобили на японские или американские, а всяких там гастарбайтеров — на русских высококлассных специалистов, дома построить везде красивые и желательно небольшие, как в какой-нибудь Праге, снести все эти старые заводы, и вместо них устроить спортивные комплексы и лыжные трассы. От платных спорткомплексов ведь доход гораздо больше, чем от заводов, и экология не страдает.
Раиса слушала его речь, прислонясь к холодильнику, и задумчиво согласно кивала головой. Красноречие Юрия Нилыча снова расправило плавники, он говорил долго, медленно и внушительно.
Во время его речи пакеты и халаты на двери вновь колыхнулись и впустили в кухню Владу — дочь Юрия Нилыча. Стоит также заметить в скобках, что она была одновременно и дочерью Раисы, но об этом за столом почему-то не упоминалось. Юрий Нилыч, представляя Владу знакомым, обычно говорил: «Влада — моя дочь!» — и прижимал одну руку к животу, как будто лично выносил дитя, а другую простирал к представляемому предмету, приглашая полюбоваться. А полюбоваться было на что, это признавал всякий. Как и отец, она была небольшого роста, но не была, как он, коренастой и грузной, напротив, обладала точёной фигуркой, худоватым, но мягоньким телом, как у подростка, хотя ей было уже за двадцать лет. При том, что оба родителя были брюнетами, Влада родилась пламенно-рыжей с точками веснушек на бледной коже, делавшей её похожей на фарфоровую статуэтку. На лице её, вокруг опушённых рыжими ресницами изумрудных глаз, даже сохранились совсем младенческие морщинки. Такая редкая внешность моментально сводила с ума и парней, и девчонок. Некоторые из последних даже готовы были поменять ориентацию, чтобы ни с кем не делить такую подругу. Влада понимала свою красоту и умела подчеркнуть её одеждой. Одевалась модно, но не вульгарно. Истовое следование стандартам моды — это для дурнушек, стремящихся спрятать свою внешность. Влада же старалась держать свою красивую голову чуть-чуть выше общего уровня, хотя и не слишком высоко: оригинальничание тоже для дурнушек. Сегодня она была в джинсовых леггинсах и свободной бежевой кофточке — просто и со вкусом.
Мать первая заметила её появление и бесшумно засуетилась, пододвигая ей табуретку, и одновременно сделав знак не прерывать монолог отца. Влада отказалась от табуретки и тихо встала у двери, скрестив руки на груди. Вторым её появление заметил Игорёк. Собственно, ради очередной встречи с ней он и пришёл сегодня и вот уже минут сорок слушал бубнёж старого зануды. Стрельнув глазами в сторону Влады, он расправил плечи и начал возражать Юрию Ниловичу.
— Юрий Нилович, да разве я против? Я даже за. Стройте парки и супермаркеты, сажайте цветы, прокладывайте дороги. А я бы пока с удовольствием пожил в каком-нибудь Амстердаме. А когда вы тут Амстердам сделаете, я обязательно вернусь.
— Отечество не выбирают, — перебил его Юрий Нилович.
— Вот именно, — в свою очередь перебил хозяина Игорёк. — Разве я виноват, что родился в этой дикой стране? По своему душевному складу я себя ощущаю европейцем, их культура мне гораздо понятнее и ближе. А местное — весь этот блатняк и русский рок — я на дух не переношу. Кому-то нравится, ну и прекрасно! Зачем я буду переделывать обычного русского гопника? Зачем я буду здесь мостить мосты и городить огороды, если это всё в готовом виде уже есть? Мне моя молодость дорога. Вот подкоплю денег и — до свиданьица! А то развели, понимаешь, родина, долг, то-сё. Каждый живёт, как умеет, и как ему нравится. И почему я должен свои организаторские умения и деловые навыки топить в болоте отечественной коррупции, вместо того чтобы быть по достоинству оценённым цивилизованными людьми, не пойму, хоть убейте!
Раиса, стоя у холодильника, снова сочувственно кивала словам племянника. А Юрий Нилыч в очередной раз растерялся. Конечно, Игорёк всегда был фрондёром и язвой, но так откровенно высказываться себе до сих пор не позволял. Это же настоящая контра!
— Что же ты, милый друг, в Интернете засиделся что ли? — только и нашёлся спросить Юрий Нилыч.
— Заглядываем, — уже снисходительно ответил Игорёк.
— Может быть и радио «Эго Москвы» слушаешь?
— Может быть…
— Вот до чего доводит знание английского языка… — сокрушённо пробормотал Юрий Нилыч. Суп ему стал невкусен и безразличны закуски и наедки. Он устало опустил руку с ложкой, как шахтёр — отбойный молоток после смены. Раиса почувствовала, что произошло неладное и огорчилась.
— И кто только выдумал разговоры о политике? Ссорятся хорошие люди непонятно из чего. Как будто от этих разговоров яблоки подешевеют или картошка лучше уродится. Вы бы лучше посмотрели, какая погода на улице…
Но, обратившись от ожесточившихся лиц спорщиков к серому природному унынию за окном, Раиса и сама тоскливо примолкла, мол, мужчины-мужчины, не знаю я, что с вами делать. Тут только Юрий Нилыч заметил дочь и отчаянно произнёс:
— Что, и ты, Влада, может быть родину не любишь, за кордон поглядываешь? Вот вместе и поедете!
Игорёк радостно заёрзал на стуле, Раиса улыбнулась, готовясь обратить слова отца в шутку. Сам Юрий Нилыч ждал от дочери каких-нибудь примирительных и успокоительных слов, пусть даже о той же самой погоде. Однако она сказала нечто совершенно неожиданное и непредвиденное:
— Чтобы адекватно видеть предметы этого мира, нужно разглядывать их наоборот, — произнесла она своим мягким чуть картавящим голосом и изящно повела игрушечной ладошкой.
Трое слушавших её родственников раскрыли рты, а Влада подошла к столу, села и с независимым видом выложила перед собой толстую книгу. Юрий Нилович книгу тут же схватил и полюбопытствовал.
«Работы по поэтике. Том первый». Автор — какой-то француз. Раскрыл наугад: «Вот почему творчество некоторых поэтов, таких, как сам Малларме, тесно связано с непрерывными грезами о языке (вспомним его “Английские слова” и его интерес к знаменитому “Трактату о слове” Рене Гиля), то есть, в сущности, с поисками мотивировок, с грезами о лингвистической мотивации, отмеченными полуностальгической тоской по гипотетическому “первозданному” состоянию языка, когда слово якобы само было тем…» Ни черта не понять.
— Это что же вам, в университете задали?
— Много они понимают в этом университете, — при этих словах дочери, сказанных с пренебрежительной гримаской, Юрий Нилыч удивлённо поднял брови: опять бунт против авторитетов! А Влада продолжала, — Надо ведь и сверх программы самостоятельно заниматься.
— Ну, для красивой девушки книги — уже лишнее.
Игорёк думал, что его слова прозвучат как комплимент, но Влада сердито сверкнула на него глазами:
— А вы меня уже в дурочки записали? — сказала она, вставая. — Или по-вашему все бабы дуры?
Родители смущённо переглянулись.
— Нет, ну почему же? По-своему женщины очень даже… — пробормотал Юрий Нилович.
Но этот великодушный ответ почему-то не успокоил Владу:
— Ах по-своему? Сами-то вы что сейчас читаете, мудрецы?
— Я — «Историю государства Российского» Карамзина, — соврал Юрий Нилыч.
— А я — ничего, — засмеялся Игорёк. — Зачем мне? Я и так умный.
— А ты знаешь, что такое диалектика, умный? — с вызовом спросила Влада.
— А ты знаешь, сколько стоит поставить баннер на Театральной площади?
— Ой, ума у вас палата! — сказала Влада в ответ на добродушный гогот кузена и смеющееся покряхтывание отца. Засим она покинула кухню, прихватив загадочную книгу.
Игорёк последовал за Владой, а Юрий Нилыч задумался и покосился на жену: «Твоё воспитание». Раиса решила не обострять и принялась молча убирать со стола.
Между тем Игорёк догнал Владу в коридоре.
— Влад, ну ты чё, обиделась что ли? Я ж пошутил. Вообще я всей душой за равноправие, феминизм и прочие либертарианские штучки.
Сумрак стиснутого шкафами коридора придал Игорьку храбрости и он попытался взять Владу за плечо, но она гибко уклонилась от его руки и посмотрела юноше в глаза так, как привыкла смотреть на заигрывающих с ней парней — с недосягаемой высоты своей красоты. Это вам не шуточки о книгах, эту роль она освоила в совершенстве.
— Пошутил — молодец. Дальше что? — ей достаточно было мысленно сосредоточиться на чувстве своего превосходства, как она начинала удивительно хорошеть, активизировались неведомые психологии флюиды, от волос, глаз и губ начинало исходить сияние, ослеплявшее мужчин.
— Да н-ничего, собственно, — Игорёк постарался взять себя в руки: он понял, что для объяснений время сейчас неподходящее, но голос из-за возникшей сухости во рту охрип и выдал его волнение.
— А раз ничего, иди к своим плакатам, — чарующе улыбнулась Влада, ещё раз повторила остолбеневшему Игорьку: «Иди» и скрылась в своей комнате. Игорёк успел заметить, что там светлые обои, белая мебель, и потому для него Влада словно бы скрылась в потустороннем сиянии, а остальная квартира с её исчезновением показалась ещё мрачней. Обитель Юрия Нилыча была заполнена потемневшими от времени шкафами и стульями, стопками старых газет, журналов и открыток, одеждой, горами постельного белья и прочего добра. Казалось, что люди живут здесь в гостях у вещей. Игорёк почувствовал, что ему не хватает воздуха и света. Он не посмел последовать за Владой в её светлую комнату, попрощался с вышедшей из кухни Раисой, оделся и отправился восвояси.
Пока спускался по лестнице пропахшего мусоропроводом подъезда, Игорёк корил себя за то, что выбрал для разговора с Владой такую неудачную обстановку. Вот если бы они были в хорошем ресторане или клубе — всё было бы иначе. Кафе и рестораны, иностранные отели или, на худой конец, загородный пикник — вот подходящие обстоятельства для завоевания девушки. А ещё лучше собственная просторная квартира с евроремонтом: с арочками, натяжными потолками, подогреваемым полом, баром и огромной кроватью с пологом или просторной ванной-бассейном, а может мини-сауной? Предаваясь сладострастным мечтам, Игорёк спешил вырваться из вонючего подъезда, но на улице было так же сумрачно и душно, словно кухня Юрия Нилыча всосала в себя всю страну, всю вселенную. На апартаменты своей мечты ему предстояло копить ещё очень долго.
Но самые тревожные и глубокие думы одолевали самого Юрия Ниловича. Он долго сидел на кухне, бесцельно тыкая кнопки на пульте телевизора и не в силах сосредоточиться на телепрограммах. Какие-то новые, непривычные слова он услыхал от дочери этим вечером. «Адекватно видеть… Самостоятельно заниматься…» Особенно раздражило его упоминание о диалектике. Откуда она услышала об этом? Вряд ли на экономическом, на который определил её отец, грешат диалектикой. Это слово всколыхнуло в его памяти картины давно прошедшей юности.
Часто оно звучало в телевизионных выступлениях партийных чинов. Те, что починовнее, выговаривали его с натугой, долго прожёвывали, прежде чем сплюнуть его в микрофон. Те, что помоложе и побойчей выговаривали с шиком, оно так и порхало с их языка, вот так: «Дялетика». Что значило «мыслить диалектически»? Мыслить так, как надо этим самым партийным чинам, верить их вранью про скорое наступление коммунизма, про близость торжества содружества «социалистических стран» над «странами загнивающего капитализма». Диалектика — наука о наиболее общих законах развития природы, общества и мышления. Научному пониманию диалектики предшествовала долгая история, и само понятие диалектики возникло в ходе переработки и даже преодоления первоначального смысла термина… Это определение их заставляли изучать в институте. Юрий Нилыч сдал экзамен на пять, хотя ничего из сказанного не понял, впрочем, понимания не требовалось. Требовалось одобрение. И он одобрял. И бурно и продолжительно аплодировал. Так уж полагалось. Не то чтобы ему нравилась вся эта краснознамённая маета, просто не хотелось себе жизнь осложнять. Могли бы возникнуть проблемы по учёбе, разговоры всякие… что и говорить — кровавый режим!
Вот до чего доводит диалектика. На Юрия Нилыча повеяло затхлой атмосферой тех лет, когда свобода граждан безжалостно душилась. Но откуда же дует этот ветер в случае его дочери? Юрий Нилыч предпочитал дочку баловать и на серьёзные темы с ней не общался: зачем это ей? Охотно давал ей деньги, постоянно дарил подарки. И вот — на тебе! Уж не сделалась ли она либералкой? Надо будет как-нибудь ненавязчиво навести её на нужный разговор чтобы всё хорошенько объяснить и про либералов, и про Россию, и вообще. Да, с Игорьком надо будет тоже поговорить посерьёзнее, поставить его на место. Не он ли задурил дочке голову? В любом случае, в отношениях Юрия Нилыча с дочерью возник кто-то третий, чья-то таинственная тень.
На чело Юрия Ниловича, как волны на гладь океана, набежали глубокие морщины. Во время раздумий он не хмурился, а, наоборот, поднимал брови, от чего его лицо принимало удивлённое выражение, как у мёртвого зверя. Только бы не отняли у него самую любимую вещь на свете — его дочь. Юрий Нилыч выключил телевизор, переоделся из выходного в домашнее и от того почувствовал себя ещё более одиноким. В эту минуту шаркающий тапками нескладный старичок мог вызвать своим видом жалость. Впрочем, всех стариков немного жалко.
Раиса занималась стиркой в ванной, говорить с Владой он был ещё не готов — Юрию Ниловичу было скучно. Он проследовал к книжной полке, достал «Историю» Карамзина, смахнул пыль.
«История в некотором смысле есть священная книга народов: главная, необходимая; зерцало их бытия и деятельности; скрижаль откровений и правил; завет предков к потомству; дополнение, изъяснение настоящего и пример будущего.
Правители, Законодатели действуют по указаниям Истории и смотрят на ее листы, как мореплаватели на чертежи морей. Мудрость человеческая имеет нужду в опытах, а жизнь кратковременна…»
Ничего не скажешь — красиво написано. И не надо никакой диалектики. Чтение успокоило его, но уже на первой главе «О славянах вообще», где перечисляются различные древнегреческие авторы и мифологические персонажи, он заскучал и взял со столика свежую газету. Передовица гласила: «Президент ответил на все вопросы журналистов…» На все вопросы. Вот это хорошо!
Дмитрий Косяков, 2016 год.
Что случилось ... 