«Властелин колец» – фашистская утопия. Часть 3.

Толкин — антиавторитарист?

Повторюсь, если Толкин и критиковал фашистов, то не всех и отнюдь не за избыток авторитаризма и «воли к власти».

И раз уж мы заговорили об авторитаризме, то стоит разобраться с понятиями. Философ Эрих Фромм разделяет авторитарную систему ценностей и гуманистическую. Он подчёркивает, что и в гуманистической этике допустим авторитет, но выбор между авторитарной этикой и гуманистической – это выбор между двумя видами авторитета, иррациональным и рациональным.

Фромм пишет: «Рациональный авторитет имеет своим источником компетентность. Человек, чей авторитет уважается, компетентно справляется с задачей, возложенной на него теми, кто ему доверяет. Ему не нужно запугивать их или возбуждать в них восхищение его магическими свойствами; до той поры, пока он способен компетентно помогать, а не эксплуатировать, его авторитет базируется на рациональных основаниях и не взывает к иррациональному благоговению. Рациональный авторитет не только допускает, но и требует постоянного внимательного разбора и критики со стороны тех, кто его признаёт; он всегда временен, его признание зависит от его действенности. Источником же иррационального авторитета, напротив, всегда служит власть над людьми»¹.

Тема власти является центральной и для «Властелина Колец». Переводчики толкиенской трилогии Григорьева и Грушецкий писали, что это история «о Добре и Зле, о Долге и Чести, о Великом и Малом. В центре книги – Кольцо, символ и инструмент безграничной власти. Не правда ли, очень актуальный и вожделенный сегодня символ? Только дайте, слышим мы отовсюду, уж мы-то сумеем ей распорядиться. И не рассказывайте нам про тиранов давнего и недавнего прошлого! Мы умнее, лучше, справедливее. Мы знаем, как надо! Дайте власть! Мы сделаем вас счастливыми!! А вот герои Толкиена один за другим отказываются от Кольца»². Посыл ясен: злодеи жаждут власти, а герои отказываются от неё.

В похожем духе высказывается и Муравьёв: «Самовластие не терпит сопротивления, достоинства и независимости, оно ненасытно, оно стремится быть вездесущим – и Мелкор от начала веков и дней Средиземья всеми силами возвеличивался путем разрушения, подавления, осквернения»³. И еще: «Это книга о природе власти, которая хочет быть властью над человеком, власти безнравственной и порабощающей, основанной на лжи и насилии. Духовная капитуляция перед такой властью и всякая ей сопричастность растлевают и губят человека. Общие нравственные законы существования человечества непреложны. Человеческое достоинство – главное достояние человека, и нужно отстаивать его до конца любой ценой, в любых обстоятельствах»⁴.

Гэндальф: Подозрительный авторитет

То есть выходит, что злодеи не просто стремятся к власти, но и принимают её в авторитарном духе, в духе фроммовского иррационального авторитета. А вот герои, по идее, выступают противниками авторитаризма и защитниками независимости человеческой личности. Однако соответствует ли эта трактовка самому произведению?

Первый авторитет, с которым мы сталкиваемся в произведениях Толкина – это маг Гэндальф. Он, вроде бы, и правда много знает и умеет творить настоящие чудеса. Но ещё важнее, что он требует, чтобы ему подчинялись беспрекословно, он постоянно темнит, недоговаривает и не считает нужным посвящать других в свои планы, злится, если от него требуют объяснений:

— Вот так всегда! — принялись бурчать гномы, подошедшие поближе, чтобы послушать чародея. — Гэндальф, у тебя что, все знакомые такие, один суровее другого? Снизойди хоть разок, объясни поподробнее.

— Сколько можно разжевывать? — сердито воскликнул маг.⁵

Гэндальф всегда подозрителен, не доверяет своим попутчикам и не раскрывает своих планов тем, кого ведёт, информируя их лишь по ходу дела. Так он обращается с гномами в «Хоббите» и даже с отрядом хранителей во «Властелине колец». В итоге у всех, кто путешествует вместе с Гэндальфом возникает чувство зависимости от помощи мага и беспомощности без его руководства.

«Гэндальф стал прощаться. Бильбо сел на землю, чувствуя себя брошенным на произвол судьбы. Как ему хотелось оставить гномов и уехать вместе с магом!»⁶

А это после падения Гэндальфа в пропасть Мории:

«И тут, не в силах преодолеть скорбь, Хранители дали волю слезам. Одни стояли и плакали молча, другие, рыдая, повалились на землю. Всхлипывал даже суровый Боромир. Ещё раз чуть слышно вздохнули глубины – РОК, – и в долине воцарилась тишина»⁷, а Арагорн провозглашает: «Безнадежным видится наше путешествие!» Когда же рядовые воины сотнями гибнут в сражениях во славу своих королей, это, понятное дело, никаких слёз не вызывает.

Гэндальф требует слепого послушания, он неохотно делится своими знаниями, и его объяснения всегда темны и туманны. Он часто не предупреждает об опасности, но когда происходит нечто дурное, обычно говорит: «Это то, чего я боялся», – как бы демонстрируя своё всезнание. Например, он не сообщает спутникам о том, что за ними следит Горлум, хотя это опасное существо, пока Фродо сам не замечает преследователя. Тогда Гэндальф сознаётся (и то только Фродо), что давно заметил Горлума.

Даже в небольшой группе Гэндальф устанавливает иерархию. Обычно он приближает к себе хоббита (Бильбо, Фродо) и с ним шепчется отдельно от других. При этом Гэндальф настойчиво пресекает любые споры, любое инакомыслие, сомнения в собственной компетентности, крайне резко реагирует на критику.

Однако Гэндальф отнюдь не всеведущ, он заводит путников в ловушку в Мории – в то самое место, где погибли гномы, и где, в итоге, погибает он сам. Вообще с советами и напутствиями у персонажей Толкина очень туго: крупицы ценной информации у них тонут в пышной риторике. Сказывается «филологизм» автора, для него важнее не что сказано, а как сказано.

Арагорн: Воля к власти

Иерархия, иррациональный авторитет, авторитет расы, крови, сословия – вот подлиная тема толкиеновской трилогии. Его герои отнюдь не отказываются от власти: они её всячески утверждают и отстаивают.

Вторым по статусу после Гэндальфа в отряде хранителей является Арагорн.

Он – прямой потомок последнего нуменорского короля и на этом основании претендует на трон. Отказывается ли он от власти? Нет. Он её добивается. Почитатель Толкина может возразить, мол, Арагорну трон принадлежит по праву. Хорошо. Но по какому праву? По средневековому праву крови, но не по праву знания и опыта, не по праву пригодности к роли властителя.

Гэндальф рекомендует Арагорна хоббитам, как лучшего из следопытов. Действительно, потомки нуменорских королей на протяжении нескольких поколений были бродячими следопытами и государственными делами не занимались. Более того, нигде в тексте нет и намёка на то, что Арагорн готовится к роли государственного деятеля, чему-то учится. В мире Толкина нет наук, кроме изучения древних легенд. Для короля главное – кровь, то есть освящённое традицией право на трон, а не компетентность.

На образ Арагорна и на сцену встречи хоббитов с Арагорном в трактире «Гарцующий пони» решительно повлияла встреча Толкина с Роем Кемпбеллом, поэтом, фашистом, расистом и католиком. Кемпбел произвёл на Толкина впечатление своим благородным видом и рассказами о своих приключениях во время войны в Испании, где Кемпбелл воевал на стороне Франко⁸. Сам Кемпбелл, однако, крупным общественным деятелем не стал, вёл богемную жизнь и в конце концов спился.

Впрочем, Арагорн и следопытом оказывается не идеальным: он заводит Хоббитов в засаду на горе Заверть и на пороги на Великой реке. Арагорн не является и самым сильным воином (Боромир сильнее его), но именно Арагорн оказывается в состоянии победить предводителя орков в Мории с помощью символа королевской власти – меча Андрила.

Фродо: Хранитель Кольца

Как видим, Толкин является поклонником иррационального авторитета, основанного не на компетентности, а на статусе – крови, традиции, религиозном освящении.

Авторитарная установка Толкина отражена и в описании образа главного героя – Фродо. Он объявляется хранителем Кольца Всевластья. Причём, эту роль он взял на себя сам. Это делает его как бы главным в отряде. В ситуации выбора за ним – решающее слово. При этом Фродо не доверяет своим спутникам и зачем-то скрывает от них, что под одеждой носит кольчугу. Эта скрытность никак не помогает ему, но автор одобряет такое поведение.

Важно и то, что Фродо – помещик (владелец поместья Торба-на-Круче), наследник «друга эльфов» Бильбо.

Сэм: Собака

От образа Фродо логично перейти к образу Сэма – слуги Фродо. Сэм – почти единственный персонаж в произведении Толкина, который трудится и озабочен хозяйственными вопросами, в то время как остальные не работают и ничего, кроме стихов и песен не производят Это – типичный образ доброго и преданного слуги, который наслаждается своей подчинённой ролью и счастлив служить господину. Многие критики ложно трактовали отношения Сэма и Фродо как дружбу. Нет, это именно идеализированные отношения слуги и господина. Причём эти отношения Толкин ставит превыше всего. Гэндальф назначает Сэма в попутчики Фродо, не спрашивая согласия Сэма, хотя Фродо перед этим он долго и ласково уговаривал.

Сэм задрожал и бухнулся на колени.

— Встань, Сэм! — велел Гэндальф. — Я придумал кое-что пострашнее: ни о чём ты не проболтаешься и впредь будешь знать, как подслушивать. Ты пойдёшь с Фродо!

— Я? С хозяином? — воскликнул Сэм, подскочив, как собака, которую позвали гулять⁹.

Вот так. Даже не Господин и слуга, а хозяин и собака (вспомним ещё раз выражение Гитлера о его любви к собакам). А когда в зеркале Галадриэли Сэм видит, что его отца вышвырнули на улицу, то первый аргумент, который ему приводит Галадриэль против немедленного возвращения в Хоббитон, заключается в том, что он не может оставить своего господина.

Толкин утверждал: «Мой Сэм Скромби целиком срисован с тех рядовых войны 14-го года, моих сотоварищей, до которых мне по человеческому счету было куда как далеко»¹⁰. Но это вовсе не означает, что Толкин допускал мысль о социальном равенстве и об упразнении слуг и господ.

Его Сэм постоянно испуган и принижен. А вершиной его внутреннего роста считается момент, когда он тащит господина Фродо на собственном хребте.

Сэм глядел на хозяина и сердце его обливалось кровью, но сухи были воспалённые глаза.

— Сказал же, что хоть тресну, на себе его понесу, пока ноги держат, — пробормотал он, — и понесу!.. Вот что, сударь! — сказал он. — Нельзя мне нести его [Кольцо Всевластья] – это пусть, но вас-то вместе с ним можно? Ну-ка, садитесь! Садитесь, дорогой хозяин! Сэм вас подвезёт, вы только скажите куда!

Сэм усадил Фродо на закорки, выпрямился и очень удивился – было вовсе не так уж тяжело.

И это очень важный момент. Слугам, оказывается, вовсе не тяжело таскать у себя на шее хозяев. А вот хозяевам, видите ли, куда тяжелее: они несут бремя власти. Существует мнение, что одним из прототипов Сэма послужила чёрная служанка семьи Толкинов, которая спасла маленького Джона от укуса паука. В таком случае, образ Сэма и вовсе приобретает черты раба-негра, какими их любили изображать плантаторы – простоватыми, наивными, нуждающимися в руководстве. А «бремя» Фродо превращается в то самое «бремя белого человека», миссию, которую возложили на себя колонизаторы-расисты.

Конечно, лакеи и домашние слуги очень часто демонстрировали преданность господам, но это связано с тем, что они всё-таки являлись привилегированной частью «крещёной собственности» по сравнению с обычными работниками плантаций или теми же крепостными крестьянами.

Боромир: Наказанная гордость

А вот – противоположный пример, сын гондорского наместника Боромир. Он неоднократно оспаривает и подвергает сомнению авторитет Гэндальфа, Галадриэли и право на трон Арагорна. Боромир критикует план путешествия Фродо в Мордор. Но никто с Боромиром не спорит – его грубо обрывают. Дискуссия возможна только между равными, не всякому «должно сметь своё суждение иметь», а сомнение в авторитете – это страшнейший грех для вселенной Толкина:

– Я пришел просить совета, а не помощи, – гордо ответил Боромир Арагорну. – Но на Гондор обрушились тяжкие испытания, и не нам отказываться от меча Элендила… если то, что некогда кануло в прошлое, и правда может возвратиться на землю, – с явным недоверием добавил гондорец.

Фродо почувствовал, что Бильбо злится: его оскорбили сомнения Боромира¹¹.

Интересно, что Фродо отвечает Боромиру не доводами, а стихами, то есть стремится, вполне в духе фашистских агитаторов, воздействовать не на разум, а на эмоции аудитории. Так же поступает и Гимли при споре с Гримой Гнилоустом.

Именно недоверие к освященным иерархией авторитетам, грех критики делают Боромира податливым к искушению кольца. Суть искушения кольца в том и заключается, что его владелец сам захочет обладать властью, то есть поставит под сомнение данный «от бога» порядок вещей. Таким образом, главное зло кольца – не искушение властью, а искушение восстанием против власти.

«Почтительно потупил гордый взор»

Чтобы подвести черту под разговором об отношении Толкина к власти приведём ещё один забавный пример – эпизод, когда Арагорн называет свой статус, открывает своё подлинное высокое происхождение племяннику ристанийского короля Эомеру:

Арагорн сбросил плащ. Блеснули самоцветные эльфийские ножны, и яркий клинок Андрила взвился могучим пламенем.

– Элендил! – воскликнул он. – Я Арагорн, сын Араторна, и меня именуют Элессар, Эльфийский Берилл, Дунадан; я – наследник великого князя гондорского Исилдура, сына Элендила. Вот он, его сломанный и заново скованный меч! Кто вы — подмога мне или помеха? Выбор за вами!

Гимли и Леголас не верили глазам — таким своего сотоварища они еще не видели: Эомер словно бы умалился, а он точно вырос, лицо его просияло отблеском власти и величия древних изваяний. Леголасу на миг почудилось, будто чело Арагорна увенчала белая огненная корона.

Эомер отступил и почтительно потупил гордый взор.

– Небывалые настали времена, — проговорил он.

Ничего не напоминает? А как же бессмертное:

— Ну, а ты как? Небось, уже статский? А?

— Нет, милый мой, поднимай повыше,— сказал толстый.— Я уже до тайного дослужился… Две звезды имею.

Тонкий вдруг побледнел, окаменел, но скоро лицо его искривилось во все стороны широчайшей улыбкой; казалось, что от лица и глаз его посыпались искры. Сам он съежился, сгорбился, сузился… Его чемоданы, узлы и картонки съежились, поморщились… Длинный подбородок жены стал еще длиннее; Нафанаил вытянулся во фрунт и застегнул все пуговки своего мундира…¹³

Так и хочется назвать чеховский рассказ «Толстый и Толкин», поскольку, то, что является для Чехова объектом критики и уничтожающего осмеяния (чинопочитание, бездумное преклонение перед властью), представляется Толкину возвышенным и священным.

Привлекательность фашизма

Пожалуй, именно в этом по истине тоталитарином авторитаризме мира Толкина и заключается секрет его привлекательности для подростков, входящих в мир взрослых. В этом мире ничего не надо выбирать, добро и зло разделены отчётливо до рези в глазах, вообще не нужно думать и сомневаться – только слушаться мудрых пастырей. Мир Толкина даёт иллюзию преодоления отчуждения – этот мир стопроцентно уютен и понятен, избавляет не только от «мучительных раздумий», но и от мук совести – любые убийства, любая жестокость разрешены, если они санкционированы свыше.

Собственно, этим привлекательно и фашистское мировоззрение для растерянных обывателей в период кризиса.

Только по отношению к оркам Толкин употребляет определение «мятежные», (rebelous, что наши переводчики не совсем точно передавали словами «роптали и артачились»). Кстати, именно орки постоянно спорят и дискутируют между собой, что показано Толкином в предельно карикатурном виде. И только орки у Толкина возвышаются до простой и мудрой мысли: «Even the biggest make mistakes» — даже на самом верху могут ошибаться.

Пытаются перечить замыслам творца, поставить себя на его место главные злодеи Средиземья – Саурон и Мелькор, которые списаны с христианского сатаны. И вот тут мы подходим к религиозному содержанию трилогии «Властелин Колец».

«Властелин колец» и религия

Про то, что произведения Толкина напичканы отсылками к Библии и к католической мистике, написано много и подробно. Многие исследователи, вскрыв отсылки к христианской мифологии в произведениях Толкина, считают свою работу завершённой. Однако на самом деле обнаружение отсылок к той или иной религии в произведении не может являться концом поиска, поскольку предстоит ещё определить отношение автора к конкретной религии. Как признаются сами церковники, любую строчку из Библии можно опровергнуть… другой строчкой из Библии.

Вот, что пишет православный дьякон Андрей Кураев: «Да, можно у Отцов Церкви найти советы о преследовании еретиков. Есть у Отцов (а наипаче — в Евангелии) и предостережения против этого. Что это значит? — То, что православный христианин должен сам выбрать свою позицию. И тот, кто пошёл путём гонителя, пусть не оправдывает себя тем, что он якобы лишь следует традиции»¹⁴. К чему это? А к тому, что человек не просто выбирает религию, но и выбирает, как он понимает религию, что он считает в ней главным, а что второстепенным. Если мы выяснили, что такой-то автор придерживается такой-то религии, то ещё предстоит выяснить, как именно он понимает эту религию, что он в ней выделяет, а что предпочитает не замечать. А это, в свою очередь, зависит от исторических условий и обстоятельств жизни самого автора: круг замыкается, мы снова возвращамся к изучению авторской биографии и психологии.

Католицизм ведь тоже бывает очень разным. Например, бывает католицизм «теологии освобождения», ставший союзником повстанцев в Латинской Америке, а также католицизм отца Оскара Ромеро, который заявил в своей последней проповеди «Над приказом убить человека, полученным от офицера, должна восторжествовать заповедь господня: не убий… Ни один солдат не обязан повиноваться приказу стрелять в людей, как противоречащему заповеди господней… совести человеческой…»¹⁵

Нет, такое христианство, такой католицизм Толкину не по вкусу: автор «Властелина Колец» жаждет крови, тем более, что представителей иных рас он и за людей-то не считает:

Трупы орков свалили поодаль, возле опушки новоявленного леса. И многие тревожились, ибо неведомо было, что делать с огромными грудами мертвечины: закапывать – хлопотно, да и некогда, сжечь – недостанет хворосту, а рубить диковинные деревья никто бы не отважился, если б Гэндальф и не запретил строго-настрого даже близко к ним подходить.

– И не возитесь с трупьем, – велел он.

Не догматика, а характер

Поэтому Толкину гораздо ближе католицизм инквизиции, безжалостный к врагам авторитета церкви, освящающий крестовые походы.

Сомнение в «богооткровенных истинах» и установленной «от бога» власти – главный грех, нужно не интеллектуально преодолевать, а усилием воли подавлять «неправильные» мысли. С искушением кольца справляются Гэндальф, Галадриэль, А сомнения Боромира в праве Арагорна на престол делают его лёгкой добычей искушения. «Скептицизм есть прежде всего дефект воли», – заявлял симпатизировавший католицизму «религиозный философ» Николай Бердяев.

Таким образом при рассмотрении религиозных мотивов в творчестве Толкина нас в большей мере должна интересовать не католическая догматика, а то, что религиозность автора проистекает из потребностей его авторитарного характера. Как писал наш отечественный философ Эвальд Ильенков, «в виде религии человеку (индивиду) всегда противостоит не что иное, как система вполне стихийно сформировавшихся и ставших традиционными норм его собственной жизнедеятельности. Именно потому, что никто уже не помнит и не знает, как и когда эти нормы сложились — для каждого нового индивида они “были всегда”, – их автором и почитается тот или иной священный авторитет — Ягве или Соломон, Зевс, Прометей или — Солон. Сила религии всегда была и есть сила некритически воспринимаемой, не подлежащей критике и непонятной в ее действительных истоках традиции»¹⁶.

В «Сильмариллионе», мифологической предыстории мира Средиземья, Мелькор и Феанор поставили свои творческие способности выше установленной иерархии и порядка вещей. В результате, первый стал воплощением зла, а второй – организатором братоубийственной резни в эльфийской гавани Алькволондэ¹⁷.

Зато выступающим от имени правильного авторитета персонажам выдётся индульгенция на любой грех: им разрешены и ложь, и мародёрство. Гэндальф обманывает привратника короля Теодена Гайму, а хоббиты Мерри и Пин обворовывают кладовые волшебника Сарумана, хотя с христианской точки зрения, ложь и воровство – смертные грехи.

Спятившая барыня

А вот, например, владычица Эльфов Галадриэль смиренно ждет «предначертанного» упадка своего царства:

– И от твоей удачи – или неудачи – зависит судьба Благословенного Края. Ибо, если ты погибнешь в пути, Магия Средиземья падет перед лиходейством, а если сумеешь исполнить свой долг, мир подчинится всевластному Времени, а мы уйдем из Благословенного Края или станем, как и вы, смертными, добровольно сдавшись новому властелину, от которого не спасешь даже память о прошлом.

Галадриэль умолкла; молчал и Фродо; потом он посмотрел ей в глаза и спросил:

– А какую судьбу выбрала бы ты – если б тебе было дано выбирать?

– К сожалению, мне не дано выбирать, – печально ответила ему Владычица¹⁸.

Однако этот трагический пафос, отдающий Вагнером и Шопенгуэром, не возвышает эльфийскую королеву, а делает её похожей на спятившую барыню из бунинского «Суходола» или на чеховскую хозяйку вишнёвого сада. «Любят суходольцы играть роли, внушать себе непреложность того, что будто бы должно быть, хотя сами же они и выдумывают это должное», — замечает Бунин.

Мир Толкина – это мир фантазий выродившихся и выживших из ума аристократов, мир, в котором судьба и рок, и домовые с лешими – живы и осязаемы.

Вместе с угнетателями против угнетённых

Вот только как понять, почему унылый квиетизм Галадриэли – это возвышенное смирение, и чем кровожадность Гэндальфа лучше орочьей. Смиренным рабом изображается в трилогии и Сэм, вообще смирение, покорность иерархии власти – это главная, повторяемая из эпизода в эпизод тема «Сильмариллиона» и «Властелина Колец».

Историки давно уже подметили, что христианская проповедь смирения и покорности издревле использовалась богатыми и властимущими для защиты своих привилегий от посягательств «черни». В христианстве имеется мощный заряд авторитаризма¹⁹, идеология защиты власти, причём власти архаичной, рабовладельческой. «В тех конкретных условиях, в каких звучала евангельская проповедь, — в условиях рабовладельческого строя – она была, по существу, защитой этого строя. Ведь хотя призыв прощать обиды был обращён ко всем людям, ясно, что относиться он мог прежде всего к рабам, к угнетённым, которых обижали угнетатели, а никак не наоборот. Христианская проповедь прощения с самого начала была на руку эксплуататорам»²⁰.

Руководство Римо-католической церкви, хотя и не испытывало симпатий к государственническим притязаниям нацистов, но вплоть до конца Второй мировой так открыто и не осудило фашизм и расизм. Церковников и европейских фашистов любых мастей объединяла ненависть к наследию Просвещения и Великой французской революции, к «безбожному социализму» и даже к либерализму и буржуазной демократии. Поэтому Ватикан взял под крыло многих нацистских преступников после разгрома Германии.

На то она и религия, особенно католическая, чтобы выдавать индульгенции, кому нужно, и помогать верблюду проходить через игольное ушко. «Между гордыней падших и возвышенным смирением небес должны быть духи разного вида и звания, — писал искушённый казуист Гилберт Кийт Честертон. — Повстречав их, человек может ошибиться так же, как он ошибается, встречая разных людей в какой-нибудь дальней стране. Трудно сразу разобраться, кто господин, а кто подчинённый»²¹. Вот так же и у Толкина иерархия является универсальным способом ориентации в мире. Когда ты знаешь, кто главнее кого, кому в какую очередь кланяться, ты никогда не ошибёшься и будешь достойно вознаграждён.

Поэтому заповеди, нравственность, благочестие – всё это относительно для авторитарного сознания. Незыблем лишь авторитет. А авторитет уже освящает ценности.

Дмитрий Косяков. Декабрь 2018 – февраль 2019.

«Властелин колец» – фашистская утопия. Часть 1

«Властелин колец» – фашистская утопия. Часть 2

Властелин Колец – фашистская утопия. Часть 4.

«Властелин колец» – фашистская утопия. Часть 5.

Примечания