В завершение списка хочется назвать ещё несколько художественных произведений, произведших на меня сильное впечатление и оказавших влияние на мои взгляды.
27. Иван Ефремов. Туманность Андромеды. Час Быка.
Не могу не сказать несколько слов о фантастике Ивана Ефремова.
Во-первых, мир будущего, который Ефремов рисует в своих произведениях оказал огромное влияние на последовавшее поколение советских фантастов. Стругацкие, Булычёв и другие, в сущности, разрабатывали и переосмысляли то, что создал Ефремов. Причём им уже не было нужды детально описывать мир будущего, его социальное устройство, его технологии — это сделал Ефремов, а они могли сконцентрироваться на отдельных аспектах.
Да, Ефремов — настоящий утопист, один из величайших утопистов ХХ века. Он рисует образ коммунистического будущего, показывает, чего люди смогут добиться, какого технического могущества и нравственного совершенства они смогут достичь, если не предадут мечту о построении бесклассового общества. Ефремов детальнейше описывает это общество будущего, как преобразился облик планеты, как ведётся освоение космоса, как организовано решение общественно значимых вопросов.
Особенно важно для Ефремова исследование изменений в психологии людей. Он показывает, чем они отличаются от современного человека, а чем похожи на него.
Пожалуй, Ефремова стоит воспринимать именно как утописта, а не как фантаста: любители динамичного сюжета и персонажей, с которыми можно себя ассоциировать, будут разочарованы: сюжет у Ефремова (особенно в «Туманности Андромеды») развивается медленно, хотя имеются и напряжённые эпизоды. Автора интересует разработка мира, и сюжет здесь имеет второстепенное значение.
Персонажам Ефремова трудно сопереживать: слишком они не похожи на нас. Но это также важная составляющая его философии. Когда герои повести «Час Быка», звездолётчики с коммунистической земли, прилетают на планету Торманс, находящуюся на классовом этапе развития и во многом напоминающую нашу современность, тормансиане говорят о пришельцах: «вы, земляне, так холодны, что ваша удивительно прекрасная внешность скорее отталкивает, чем привлекает».
Но это так, потому что сами люди классового капиталистического общества чудовищно невротизированы и потому воспринимают психическое здоровье и спокойствие, как нечто странное, отталкивающее.
Существует мнение, что Ефремов был знаком с трудами Эриха Фромма и зашифровал его имя в своей повести: «Что я могу сказать о вашей науке? Три тысячелетия назад мудрец Эрф Ром писал, что наука будущего должна стать не верой, а моралью общества, иначе она не заменит полностью религии и останется пустота. Жажда знаний должна заменить жажду поклонения».
Гуманистические идеи Ефремова близки к взглядам Фромма, но Ефремов идёт гораздо дальше в плане проектирования «здорового общества» будущего. По страницам «Туманности Андромеды» рассыпаны глубокие философские замечания о человеке и человечестве.
Например:
«Новые общественные отношения без новых людей так же немыслимы, как новые люди без этой новой экономики».
Или:
«В каждом из нас две половинки: одна рвётся к новому, другая бережёт прежнее и рада вернуться к нему. Вы знаете это и знаете, что никогда возвращение не достигает цели».
Так что если неофиты или оппоненты станут изводить вас вопросами о том «а как оно будет при коммунизме», отсылайте их к «Туманности Андромеды» и «Часу Быка».
28. Варлам Шаламов. Колымские рассказы.
Первоначально у нас прозу Шаламова окрестили «лагерной», потом записали по «экзистенциальной части». Для меня важны обе составляющие.
С одной стороны, «Колымские рассказы» это подлинное художественное исследование глубин человеческого духа. Помещая своих героев в экстремальные обстоятельства сталинского концлагеря, писатель показывает ту грань, за которой человек перестает быть собой, теряет всякую человечность. Высоконравственный, высокоидейный человек начинает подличать, заискивать, людоедствовать.
Но Шаламов показывает это не ради садистского удовольствия, как это делают Сорокин и иже с ним, а с болью. И в свои мрачные беспросветные рассказы он вкрапляет искры света, вроде рассказа «Последний бой майора Пугачёва», в котором узники концлагеря поднимают вооружённый мятеж под руководством убеждённого коммуниста Ковалёва. Все участники восстания гибнут, но выигрывают в главном — сохраняют своё человеческое достоинство.
Подвиг этих людей ничуть не умаляется тем фактом, что они не сумели уничтожить своих палачей, и что об их борьбе никто не узнал. Как отмечал Шаламов в другом своём рассказе, «Золотая медаль»: «Нет напрасных жертв, нет безымянного подвига. В истории ничего не теряется, только искажаются масштабы».
И тут мы подходим к другому важному смыслу шаламовского творчества. Для меня оно является ярким свидетельством наличия антисталинской линии в советском искусстве, причём антисталинской в истинно коммунистическом смысле слова. Это нам не солженицынско-астафьевские истерики. Шаламов был настоящим большевиком-ленинцем, через ужас лагерей он пронёс революционные идеалы и не бросился лизать сапоги власти после своего освобождения.
За это он был оттёрт на обочину литературной жизни страны и надолго забыт. Постарался тут и стукач Солженицын, по-лагерному подло обошедшийся с доверявшим ему Шаламовым. Но Шаламов никогда не вставал на позиции буржуазных врагов советского строя.
Некоторые утверждают, что благодаря Шаламову в России не пресеклась подлинно революционная традиция, но я считаю, что традиция эта все-таки оказалась разорвана, и одному человеку восстановить её оказалось не под силу. И возможно он ставил себе иные задачи. Но всё же творчество Шаламова для меня звучит как сигнал наступления или как труба архангела, пробуждающая мёртвых.
29. Виктор Серж. Дело Тулаева.
Еще одной важной вехой для меня стало чтение романа Виктора Сержа «Дело Тулаева». Виктор Серж, участник левой оппозиции восходящему сталинизму, был репрессирован, но счастливо избежал всех кругов ада, через которые пришлось пройти Шаламову. Эмигрировав, он присоединился к борьбе за мировую революцию, которая продолжалась, несмотря на мощнейшую атаку с двух сторон — со стороны объединённого фашистского фронта и со стороны сталинизма.
Сюжет «Дела Тулаева» с изменением некоторых имён рассказывает об убийстве Кирова и последовавших «московских процессах». Серж разоблачает кровавую кухню этих процессов, вскрывает причины, описывает различные слои партийных работников, которые оказались накрыты волной репрессий, показывает патологическое состояние большевистской партии накануне 1937 года и намекает, что за всем этим «скрывалась чья-то огромная ошибка, чья-то безмерная вина, чья-то тайная гнусность».
У романа Сержа также имеется экзистенциальное измерение. Лучшие из его героев стремятся философски преодолеть страх смерти, когда смерть оказывается единственным способом с честью покинуть сталинские застенки. Они стараются думать о том, что «в действительности у бесчисленных звёзд нет ни имени, ни числа, у них есть только этот таинственный свет, – таинственный, от того что люди о нём ничего не знают…»
Серж касается всех тем, о которых помалкивало официозное советское искусство, о которых стараются забыть современные сталинисты. В частности, он пишет об испанской революции и причинах её провала:
«А какую победу можно было бы здесь одержать! Но никто её не продумал, никто не нашёл к ней пути, все только толкались, как слепые… У нас десятки тысяч хороших партийных работников, способных на быструю импровизацию, готовых на любом углу улицы превратиться в героев, – но нет ни одного человека, который одним взглядом сумел бы охватить положение, заглянуть в будущее, мыслить отважно, выразить в решительном слове то, о чём смутно мечтает весь народ, чего хотят миллионы не уверенных в себе людей; у нас нет сплочённой группы людей доброй воли, смелых и проницательных… Мы гибнем, потому что у нас, среди миллионов, нет нужных людей».
Наконец, устами одного из своих героев он читает горькую отходную по горячо любимой им большевистской партии:
«Мы представляли собой исключительное человеческое достижение – потому-то мы и погибаем. Наше поколение сложилось в совершенно особых условиях полувекового исторического периода. Мы выросли в борьбе, но нам удалось избежать влияния и «святой Руси», и буржуазного Запада, хотя мы и заимствовали у этих миров то, что в них было живого и сильного: у крестьянских масс – жажду справедливости и готовность к восстанию, накопленную за века деспотизма; у западного мира – увлечение исследованиями, смелыми реформами и веру в прогресс».
«…Мы не верили в устойчивость социального строя, нас не привлекало богатство, не соблазнял буржуазный индивидуализм; мы постоянно работали над преобразованием мира…»
Именно эти строки вдохновили меня на написание, пожалуй, самого лучшего из моих стихотворений. Думаю, те, кто внимательно изучал раздел «Поэзия», догадались, какого.
30. Максим Горький. Детство. В людях. Мои университеты.
Автобиографическая трилогия Горького потрясла меня до глубины души. Такой России, как та, что описана у Горького, я не встречал ни у одного писателя. И дело не только в том, что большинство писателей «золотого века русской литературы» были дворянами и смотрели на жизнь народа со стороны: уникален горьковский творческий метод.
Горький беспощаден в описании «свинцовых мерзостей дикой русской жизни», ужасов бытия низов российского общества: он пишет, как жестоко обходился его дед со своими домашними, как отчим бил мать, до какой бесчеловечности опускались задавленные нуждой и тяжёлым трудом люди. В финале «Детства» он сам задаётся вопросом
И он сам отвечает себе: «Зачем я рассказываю эти мерзости? А чтобы вы знали, милостивые государи, — это ведь не прошло, не прошло! Вам нравятся страхи выдуманные, нравятся ужасы, красиво рассказанные, фантастически страшное приятно пугает нас. А я вот знаю действительно страшное, буднично ужасное, и за мною неотрицаемое право неприятно волновать вас рассказами о нём, дабы вы вспомнили, как живёте и в чём живёте.
Подлой и грязной жизнью живём все мы, вот в чём дело!»
Горький открывает такие сферы жизни дореволюционной России, о которых до него никто не писал: описывает быт красильщиков, бурлаков, пекарей, иконописцев. Он выводит совершенно новые типы людей и вкладывает в уста одного из своих героев, Ромася, пророческие слова: «Жалко этот народ, — лучших своих убивает он! Можно думать — боится их. «Не ко двору» они ему».
Ромась говорит о «боязни праведника», о том, что большинство не хочет подражать хорошим людям, не желает учиться у них жить. Горький рисует жизнь беспросветную, систематически истребляющую в людях всё живое, настоящее, светлое, иногда, вместе с самими людьми. И как же это напоминает нашу современность!
Но не менее настойчиво Горький рисует и это «живое, настоящее, светлое». И в этом его железный писательский принцип: рассмотреть в самом ничтожном и в самом озлобленном человеке его особую правду и его особую красоту, застать своего героя в такую минуту, когда он хорош собою. Жестокий, полусумасшедший дед прекрасен, когда рассказывает о своей трудной бурлацкой молодости. Забитая безропотная бабушка сказывает чудесные сказки и старается подавать нищим, хотя сама находится на грани нищеты.
Видеть живое и мёртвое. В каждом. Видеть честно. Это Горький умел, может быть, лучше всех остальных писателей в истории мировой литературы. Без умения понять особую правду разных людей нам не суждено построить лучшее общество.
Дмитрий Косяков. 1 ноября — 23 декабря 2019 г.
30 книг, изменивших мою жизнь. Часть 1
30 книг, изменивших мою жизнь. Часть 2
30 книг, изменивших мою жизнь. Часть 3
30 книг, изменивших мою жизнь. Часть 4.
Что случилось ... 