Формула. Глава 2. Отец (начало)

Не хорошо человеку следовать за своими предками, жившими дурно.
Поэтому исследуй, хорошо ли жил твой отец.
(Слово Мелитона Философа пред Антонином Кесарем)

Удивительно, но в поисках лекарства от смерти я не обратился к религии за спасением, хотя её серый кисель постепенно затоплял страну. У меня даже не возникало мысли, что, поклоняясь богу, я смогу избавиться от страха смерти, а заодно и от страха жизни. С ролью отца небесного вполне успешно справлялся мой земной отец. Он был представителем внешнего мира, был связан с тем, что происходило на экране телевизора, мог всё это объяснить и прокомментировать. Когда мы шли гулять, он протягивал мне свой мизинец, который я едва мог обхватить маленькой ручонкой. Через отца в мою жизнь попадали самые необычные и удивительные вещи.

Так, в конце 80-х в серванте появилась фотграфия царя Николая II с какой-то молитвой на обороте. Потом на стене повисла здоровеная репродукция картины «Сто веков» Ильи Глазунова. Постараюсь вспомнить её такой, как она отпечаталась в моей памяти. На картине было очень много людей. Кто они, я не знал, но каждый из них обладал индивидуальностью, так что их было интересно разглядывать. Впереди шла маленькая девочка. «Это – Россия», — объяснила мне мать. Сразу за ней стоял «царь из серванта», остальных я не знал, но догадывался, что это тоже цари и их вельможи. Над неспокойным морем голов торчал здоровенный крест с распятым Христом, а за ним в багровых отсветах виднелись какие-то стройки и руины, видимо, означавшие бурную историю России. Справа на картине были леваки. Конечно, я не знал, что они так называются. По выстланной синими голыми телами дороге в санях ехали какие-то трое и играли на гармошке. Было сразу ясно, что они плохие, потому что они не стояли рядом с девочкой и не стукались друг об друга нимбами, а давили синеньких людей. Когда я однажды краем глаза увидел фильм про живых мертвецов и вспомнил эту картину, мне вдруг показалось, что люди на тройке были не такие уж плохие, просто они отбивались от ужасных зомби, и я их даже немножко зауважал, но быстро забыл об этом.

На папиных полках было много умных и загадочных книг. Заголовок «Лев Гумилёв. Древняя Русь и Великая степь» приводил меня в священный трепет. Это сейчас он вызывает у меня ироническую усмешку. А тогда я точно знал, что в великой степи живут загадочные гумили, и у них есть лев. С благоговением и трепетом я переворачивал пахнущие плесенью страницы самиздатовской, отпечатанной под копирку «Улитки на склоне».

В то время по центральному телевиденью показывали много интересных фильмов, отец ими живо интересовался. Одними из первых впечатлений детства стали фильмы Тарковского, «Стена» Pink Floyd, экранизации классики. Помню трансляции всевозможных демонстраций и съездов. Ничего более торжественного я не видел до сих пор. Помню, что часто говорили про «Нагорный Карабах», помню дяденьку с родимым пятном на лысине. Но всё это так – эпизоды, отрывки. Помню, отец всё негодовал на секретаря крайкома Федирко, однажды даже заявил, что Федирко трус и «сразу наложит кучу», если ему показать оружие. Долго пытался выяснить у отца, кучу чего наложит трусливый Федирко. Помню, что «скоро китайцы нас обгонят, потому что вкалывают». Что и куда они вкалывают, мне опять же узнать у папы не удалось.

Отец немножко умеет играть на гитаре и балалайке и безуспешно учит меня. То, что он играет, кажется мне самой потрясающей музыкой на свете. Отец включает мне на ночь свои взрослые пластинки. Их нельзя было трогать без его разрешения. Там поют на непонятном языке. До сих пор «Jesus Christ Superstar» вызывает у меня сонливость, поскольку его включали на ночь.

Но лучше всего было засыпать, если отец рассказывал сказку. Самым удивительным открытием для меня стало то, что папа импровизирует – сочиняет на ходу. Впрочем, разве это возможно – выдумать сказку? Это всё равно, что сочинить себе детство. Тут нужно другое – поймать этот ритм, почувствовать неповторимый пульс и двигаться следом по узким тропинкам, по золотым мостам…

А иногда он читал мне книгу. Самое замечательное в том, что он рассказывал не как ребёнку, а как взрослому, как сам для самого себя. Как уморительно по ролям он читал мне «Дядюшкин сон» Достоевского, каким торжественным плавным слогом пересказывал «Страшную месть» Гоголя. Папа всегда выбирал книги не только мне, но и ему самому интересные. Например, в «Мастере и Маргарите» были не только чудеса и приключения, но и скрытый смысл. О, этот «скрытый смысл», раз помянутый, долго не давал мне покоя. Как мне объяснили, хитрость заключалась в том, что надо прочитать книгу на два раза и тогда откроется, станет явным этот «скрытый смысл». Я представлял его себе так: при повторном прочтениии, прямо из стен тех домов, где разворачивается сюжет, из зеркал, из-за кулис выйдут на сцену новые персонажи, по одному на каждого из уже известных «не скрытых героев», и начнут действовать, вставлять свои реплики в уже известные разговоры. И всё действие станет понятно до конца. А поверхностный, нетерпеливый взгляд «первочтения» не разглядел всего, увидел только часть истории, выхватил случайные лица из тумана. И такой же оказалась вся жизнь, «скрытые» персонажи прятались где-то за стенами, я ждал их появления в любой момент! И это было так волнующе и жутко.

Мать дала мне меньше, она руководствовалась принципом не делать из детей смысла жизни. И я благодарен ей за это. Но отец был для меня просто фейерверком впечатлений и лавиной информации: он мог на спор сплясать под любую музыку, мог оторвать себе палец, а потом приставить на место. Однажды он даже притащил домой шаблоны для рисования икон и заставил меня на глаз перенести изображения на бумагу. Он был убеждён, что изображения, нарисованные ребёнком, проще будет выдать за подлинные исторические ценности. Но, как и многие другие свои «гениальные» проекты, эту затею папа просил на полдороге, и долго ещё на кухне бесцельно лежали и приятно пахли покрытые специальным составом квадратные дощечки.

Или вот: папа смотрит по телевизору расстрел Белого Дома и варит самогон с апельсиновыми корками. Маме он объясняет это тем, что вот-вот начнётся гражданская война, а от солдат всегда можно откупиться спиртным. Да, это такое время, когда не всё есть на прилавках, зато есть дефицит. Мы многодетная семья, и нам полагаются какие-то дополнительные талоны. Но не стоит думать, что мы или кто-то из наших знакомых голодает. Это началось позже, когда наступила демократия. На прилавках появилась всевозможная еда, даже заграничные шоколадки, но предприятия перестали платить зарплату, так что на шоколадки можно было только смотреть. Особенно по телевизору. А вот в семье моей жены Вали пробовали самостоятельно состряпать «Сникерс».

Как выяснилось гораздо позже, папа не только оправославился и натаскал невесть откуда в дом икон, но и умудрился под шумок вынести из местного обкома кучу реквизита: красные бархатные знамёна, вымпелы, медали, значки, плакаты и большую картину с Лениным. Друзья с изумлением глядели на него, мол, зачем тебе эта мишура? С коммунизмом покончено, теперь заживём как в Европе! Но папа выкидывать атрибуты прошлого не стал. Нет, он не был идейным, просто надеялся однажды «загнать» ценности иностранцам. Так они и лежат до сих пор где-то в кладовке и растут в цене.

Во всех этих проектах отчётливо сказывалась буржуазная сущность отца. Даже в революции он собирался выживать за счёт мелкого торгашества. Мне кажется, что во всей стране тогда не было такого количества революционно настроенных солдат, чтобы выпить всю ту водку, которую готовили для них предприимчивые приспособленцы. Все боялись гражданской войны, но кто должен был в этой войне участвовать, если все только дрожали или шутили? Точнее, Ельцин и лояльные ему генералы были настроены решительно, но кто должен был им противостоять? Рабочие угрюмо промолчали, когда мой дедушка спросил коллег-железнодорожников: «Что же мы будем делать, братцы?» А мой папа в это время, как и многие другие интеллектуалы, увлекался монархизмом и теорией масонского заговора.

Дмитрий Косяков. 2012-2013 гг.

Проза