Формула. Глава 3. Дедушка.

Ну и пускай, всё это прекрасно, живите, бог с вами, кто как умеет, но, право же, и «Тарарабумбия… сижу на тумбе я», ну, ей-богу же, я не понимаю, чем этот резон хуже хотя бы и кирпичного завода в смысле оправдания жизни.
(Иннокентий Анненский. Книга отражений)

В большинстве своём российские интеллектуалы, столь презрительно относящиеся к «быдлу», являются детьми и внуками рабочих и крестьян, потом и кровью добывших своим потомкам право на высшее образование. Взять к примеру моего дедушку. По его линии я происхожу из глухой деревеньки Сухая Река, появившейся, по семейной легенде, после взятия Иваном Грозным Казани и крупной миграции русских на восток.

Так и жила эта деревня, почти без каких-либо культурных или хозяйственных перемен до самой Октябрьской Революции. Деревня была бедная, кулаков в ней не было, скот за немногочисленностью был общий, так что селяне без особых колебаний повесили над самой крупной избой красный флаг и назвались колхозом. Однако за всю свою историю деревня не разрослась шире 60 крестьянских дворов, и места на крупных картах ей так и не нашлось. Как и полагается, в детстве Сухая Река была для дедушки центром мироздания. Он всё мечтал дотопать из неё до того места, где небо соединяется с землёй. Тогда ему казалось, что там где-то обязательно должна быть дырка, через которую он попадёт на тот свет и увидит бога.

«Вот только идти туда надо очень долго, так долго, что может и не хватить всей жизни. И потом, как туда идти? По какой дороге? А вдруг та дорога, по которой пойдёшь, затеряется где-нибудь в лесу? А без дороги как? Ещё попадёшь в какое-нибудь болото. Короче, надо сначала немного подрасти ещё, а там видно будет».

Узнать это всё мне удалось лишь после дедушкиной смерти, после того как он на больничной койке завещал мне свои записи. Тихий и не общительный, он всегда держался где-то с краешку, вечно оттесняемый в сторону голосистой деловитой бабушкой и своими детьми. Дедушку я любил и даже отчасти жалел, но совершенно не знал, что творится у него в голове и на сердце. И только исписанные ровным почерком страницы приоткрыли мне внутренний мир этого замечательного человека, молчаливого, хотя всю жизнь в нём не умирало «жгучее желание высказаться».

И вот он завёл тетрадь, чтобы наконец разобраться в себе и в своей судьбе, дать выход тому, что вечно не давало ему покоя. «Казалось, стоит только заиметь вот такую тетрадь, перо, несколько свободных минут, как он такое изобразит, что все ахнут. Но вот выпадала свободная минута — и всё, что было заготовлено в голове, улетучивалось». Не хватало писательских навыков, появлялось сомнение: «кому это надо». Все вокруг были чем-то заняты, даже дедушкины дети — мои папа и тётя — пошли темпераментом не в него — шумные, непоседливые, даже с ними ему не удавалось поговорить о прочитанных книгах и жизненных впечатлениях. Иногда дедушку посещало желание «бросить всё, начать с нуля».

Хотя дедушка родился и рос в деревне, патриархальный идиотизм сельского бытия был ему не по нутру, он искал возможности прорваться к какой-то другой, лучшей жизни. Он с нетерпением рвался в школу. Надо сказать, что крестьяне к учению относились очень серьёзно и всячески поощряли в детях тягу к знаниям. Показать бы дедушкины записки нынешним пошлякам, которые, сами получив высшее образование, утверждают, что народу никакой науки, кроме религии, не нужно. Дедушка пишет: «Надо ведь и в школу ходить, учиться. А это так интересно! Вот старший брат учится же; а с ним ещё из соседней деревни дальний родственник тоже учится. И Мика двоюродный брат, который приезжает в гости, учится. Учатся и другие деревенские парни и девчата. Так что надо учиться, все на это настраивают. Да меня и настраивать не надо, я уже давно настроен. О, этот первый класс! Я вспоминаю об этих днях и улыбаюсь. Оборванные, вшивые, сопливые мальчишки и девчонки. Кое-кто уже знает буквы и даже умеет читать… Для пояснения: время военное, мужики на фронте, среди одноклассников есть уже и сироты. Отцы погибли на фронте. Где-то там воюют. Матери — в колхозе и дома, на скотных дворах, в поле».

Я очень люблю и уважаю моего дедушку за то, что, несмотря на свой кроткий, покладистый характер и даже некоторую нерешительность, в нём не умирало стремление к чему-то большему, чем просто воспроизводство и поддержание жизни своей семьи. Дедушка любил читать и стремился осуществить дремавшие в нём возможности. Какие, он и сам не знал.

Сначала ему просто стало тесно в родной деревеньке, и дедушка пошёл в армию. Время было уже не военное (войну дед застал ещё ребёнком), так что армейский быт показался ему раем: здесь регулярно кормили, отводили время на сон, выдали одежду. То есть получалось, что дедушку кормили и одевали в обмен на то, чтобы он физически и интеллектуально развивался. Он с удовольствием занимался физкультурой, изучал физику и математику, возился с различной техникой. Так что для него армия стала важным этапом личностного и профессионального роста. Отношения с сослуживцами складывались хорошо, характер у дедушки всегда был мирный, покладистый. А дедовщина ограничилась для дедушки одним единственным эпизодом.

После рёва самолётных двигателей на максимальных оборотах слух иногда притупляется. Дедушка увидел, что старшина эскадрильи говорит что-то и вроде смотрит на него и шевелит губами. На всякий случай подойдя поближе, он спросил, не с ним ли говорит старшина.

— Ищенко! Вставь ему наушники, — приказал старшина старослужащему, оставляя того за себя на время отлучки. — Заставь его сортир чистить.

Нет, дедушка понимал, что чистить сортир кому-то надо, но в данном случае дело попахивало чем-то неуставным, обидным.

— Не буду, — твёрдо заявил он.

— А знаешь, что может быть за неисполнение приказа?

— Знаю. И всё равно выполнять не буду, а пойду с рапортом.

Старшина, подумав, пригласил дедушку в каптёрку, где тот и объяснил причину своего отказа: Как же ты, старшина, воспитываешь нас, молодых (дедушка не прослужил, наверное, ещё и неделю в полку)? А если завтра война — что, мы друг с другом будем воевать?

Короче, старшина более не настаивал, а дедушка никогда не напоминал ему об этом разговоре, служил старательно, как все.

«У каждой мелодии — своё ощущение, прикосновение памятью к чему-то». Начало жизни после армии дедушка сравнивал с песней «Белла, белла донна, донна дорогая, торопись, я жду тебя в таверне Двери Рая». После армии он не стал жить в деревне, а поехал искать лучшей доли, более широкого поприща, сменил несколько мест работы, но в основном прожил в Красноярске. «В те далёкие теперь уже времена гремели великие стройки коммунизма… Помните это героическое время? — писал он. — Павка Корчагин, Алексей Маресьев. Э, да что их перечислять, если героем был народ». Достраивались Волгоградская и Кубышевская гидроэлектростанции. Дедушка работал на строительстве Красноярской ГЭС, Комбайновом заводе, на железной дороге. К работе машиниста он подходил с особым трепетом: чувствовал ответственность. «В своё время приходилось управлять электровозом с поездом в 4-4,5 тысячи тонн, когда почти физически ощущаешь затылком этот груз, что давит то в одну сторону (назад), то в другую (вперёд), да ещё неизвестно в каком состоянии этот электровоз и эти вагоны, и этот путь».

Выйдя на пенсию, продолжал работать сторожем. Но, по собственному признанию, ему всегда чего-то не хватало, он завидовал «натурам цельным, целеустремлённым». Порой на него «нападала какая-то хандра», которой он стыдился, считал её и слабостью характера и вообще слабостью, которой у человека быть не должно. «Это было чувство какой-то неудовлетворённости своим образом жизни, поступками».

«Дело — вот зацепка для жизни», — писал дедушка. Однако дела по себе он так и не нашёл. Например, он мечтал заниматься фотографией. Ему «казалось это дело очень нужное — оставить потомкам рассказ в фотографиях о времени, городе и себе. Чем не история? Как менялся с годами облик города и человека в нём». Однако для такого дела нужен был хороший фотоаппарат и множество принадлежностей, да ещё «немного умения и терпения». Но средств у дедушки не хватало, и совета спросить было не у кого. Не отнимешь же кусок у собственной семьи. «Не хватило духу». Та же история вышла с дедушкиной тягой к музыке. Я помню старую мандолину, висевшую в его комнате, и мне даже кажется, что я помню, как он играл на ней. Увлекался дедушка и радиотехникой, собирал на мусорках детали и материалы, конструировал какие-то приборы. Рассуждения о поиске предназначения дедушка заканчивает неожиданно: «Прислуживать близким — это тоже не могло быть главным, хотя и повседневным делом… Свобода?! Наверное, это идеал многих. Свободно прожить жизнь». Что он хотел этим сказать?

Буквально на первых страницах своей тетради дедушка говорит, что «нутром чувствует: пора подводить итоги. И вся громада прожитой жизни давит и требует, отвечай! А что говорить-то? Всё только в прошлом — и любовь, и мечты, и радость и горе. А что впереди? Да всё та же обломовщина». Под этим отрывком стоит подпись «2001», дедушке оставалось ещё 11 лет жизни.

Последние годы дедушка провёл ещё тише и незаметнее. В холодное время года (в Сибири это не менее семи месяцев) он топтался по квартире, листал книжки, смотрел телевизор, зато весной его с бабушкой увозили на дачу, где они оставались как можно дольше, занимались дачными делами. Дедушка с наслаждением мастерил что-то или копался в земле. К концу жизни он вернулся к тому, с чего начал и от чего стремился уйти — к сельскому хозяйству. И всё-таки мне кажется, что я стал на тот путь, о котором мечтал дедушка. Благодаря его трудам и усилиям его поколения, мне уже не нужно было, как ему, с детства заботиться о куске хлеба. Я уже с детства задумывался не о выживании, а о смысле человеческой жизни, я зарылся в книги, взялся за перо. Но первые шаги в нашей семье по этому пути прошёл именно он.

В своих воспоминаниях дедушка часто говорит о музыке: ни с того, ни с сего цитирует слова каких-то песен, мелодии которых напоминают ему о прошедших событиях. «Пугает, что музыка всё реже звучит — и в душе, и вообще. Иногда ещё правда звучит, и я ещё надеюсь, что она прозвучит и на этих страницах…»