Глава 5. Мать, сестра, брат

О святая семья, неприкосновенное, божественное учреждение…

Стриндберг. История одной души

Мама была менее образованна, чем отец, её мировоззрение умещалось в школьную программу и программу телепередач. Но сегодня, оглядываясь назад, и размышляя о том, что же она мне передала сверх обычной родительской заботы, я понимаю, что это чувство собственного достоинства. Отец при всей его культурности, одарённости и жажде знаний сделал приспособленчество своим жизненным принципом. Пожалуй, всерьёз спорил он только с домашними, в общественной жизни исповедуя осторожную отстранённость с долей высокомерия. Отец поучал нас, что жизнь в социуме, работа в организации – это игра, которая требует определённой доли цинизма и юмора. В душе можно презирать начальника и даже посмеиваться над ним, но никогда не демонстрировать своего превосходства, а с начальником противоположного пола так и вовсе желательно заводить интимные отношения вплоть до свадьбы. Правда, несмотря на свои бесконечные поучения, к собственным советам папа не прислушался и вскоре после развода женился во второй раз. Как мне кажется, весьма удачно. Тем более, что этот брак впоследствии принёс мне ещё пару братьев.

Но мама была совсем другой – принципиальной до жёсткости. Трудно сказать, кто наказывал нас чаще – порывистый папа или строгая мать. Она тоже выросла в многодетной семье в далёком тёплом Волгограде, где на улицах росли абрикосы и тутовник, а асфальт летом нагревался так, что по нему невозможно было ходить босиком. Закончив школу, мама поступила на физмат Томского университета. Ей хотелось побывать в далёкой Сибири, ощутить свою независимость. Факультет она также выбирала «от противного»: будучи круглой отличницей, спортсменкой и просто красавицей, в физике она чувствовала себя не так уверенно.

Среди сверстников она отличалась независимостью и принципиальностью. Однажды однокурсники позвали её и подругу в какую-то экспедицию. Мама хотела отказаться, предчувствуя, что парни будут развлекаться, свалив на девушек стряпню и уборку, но ребята заверили её, что всё будут делать сами. Когда же все приехали на место, руководство экспедиции предложило девчонкам заняться котелками и едой, а парни невозмутимо развели руками. Мама взяла ножик и рассекла себе ладонь. И дело было не в том, что ей не хотелось готовить, а в том, что её обманули.

Конечно, со временем и она приучилась хитрить и выкручиваться, как все, особенно, когда это стало официальной идеологией всей страны, но мама умудрилась сохранить какой-то внутренний стержень, который не позволял ей лебезить и прогибаться перед кем бы то ни было. На любой работе, особенно на службе в милиции, где она оказалась уже в девяностые, её ценили за ответственность и аккуратность и ненавидели за принципиальность и прямоту. Она всегда держала себя в рамках, всё делала по инструкции, и с этой точки зрения её не в чем было упрекнуть. Проблема состояла в том, что ни одна современная организация, кроме каких-нибудь партизан в индийских джунглях, не живёт по собственным инструкциям и правилам

<Остальная часть главы, на мой взгляд, не представляет интереса>

Глава 6. Город.

Моя цивилизация – это февральский снег… И я из этой цивилизации никуда не выпадал. (Ефим Бершин, Дикое поле. Приднестровский разлом)

Красноярск, город, в котором я прожил большую часть жизни, был основан в XVII веке казаками под предводительством Андрея Дубенского. Вплоть до конца XIX века он был обыкновенным провинциальным городом, в то время как столицей губернии являлся Енисейск. В центре Красноярска располагались дома купцов и местного дворянства, а всё остальное пространство состояло из деревянных лачуг разной степени ветхости. Здесь проживали в ссылке некоторые декабристы со своими знаменитыми жёнами. Главная площадь города была занята рынком, и выходить на неё бывшие бунтари уже не собирались, а посылали туда слуг за покупками. Ещё Красноярск прославился тем, что из него уехал Василий Суриков, ставший впоследствии знаменитым художником и посвятивший истории Сибири несколько картин. Творчеством Сурикова до сих пор пичкают красноярских ребятишек, не понимая, что оно имеет гораздо большее отношение к Петербургскому искусству, чем к красноярской жизни.

Перемены в городе начались со строительства Транссибирской железнодорожной магистрали, которой суждено было пройти через Красноярск. Город стал важным транспортным узлом, кроме того, в нём были оборудованы вагоноремонтные цеха, то есть в Красноярске стал формироваться собственный пролетариат. Красноярские рабочие славились на всю Сибирь организованностью и решительностью, что и проявилось в восстании 1905 года, которое в моём городе привело к низложению местной власти и созданию Красноярской республики. Как известно, общероссийское восстание провалилось, и Красноярская республика была расстреляна преданными правительству войсками буквально через месяц после основания. Бунтари забаррикадировались в вагоноремонтных цехах и мужественно выдерживали осаду в 40-градусный мороз, не имея ни продовольствия, ни воды. Эти цеха сохранились до сих пор, в их стенах застряло множество пуль.

Во время Великой Отечественной войны в Красноярск были эвакуированы несколько заводов, а после победы город стал быстро развиваться и к концу века превратился в мощный индустриальный центр.

В моей голове такая картина сложилась далеко не сразу. После развала СССР, целые куски истории города стали обходиться молчанием и постепенно стёрлись из общественной памяти. Нам остались только нелепые обрывки истории: Дубенский, Суриков, Астафьев. На одной из главных площадей города даже отгрохали памятник графу Резанову, который прославился только благодаря тому, что Рыбников сочинил рок-оперу про его провальную поездку в Америку.

Для меня формирование образа родного города началось с абсолютной пустоты. Сначала мой мир был ограничен домом, двором и ещё парой мест, в которые меня водили. Сам я между этими местами не перемещался, так что дом моей бабушки, к которой было нужно ехать на автобусе, был для меня таким же далёким, как и садик, находившийся в соседнем дворе. Помню эти фантастические зимние путешествия в детский сад! Когда я был совсем маленький, меня туда возили на санках. Зимой светает поздно, так что сквозь сон я видел проплывающие над головой звёзды.

Чуть повзрослев, я стал исследовать округу. Но вокруг были одни бетонные новостройки, так что наиболее интересным местом могла стать только стройплощадка. Там можно было играть в принца Персии, прыгая между бетонными плитами. Но, в сущности, всё дворовое пространство принадлежало местной шпане, так что в детстве я был домоседом. Потом маме за одинокую многодетность и безупречную службу в милиции дали квартиру на окраине города, в бывшем посёлке Черёмушки. От центра туда нужно было ехать около полутора часов. Для города, который лишь недавно стал миллионником, это довольно долго. На окраине стояли пятиэтажные «хрущёвки» и ржавые гаражи, из нашего окна был виден холм с импровизированным кладбищем домашних животных на вершине. Люди по собственной инициативе взялись хоронить там своих домашних питомцев, украшая могилки камнем или деревяшкой.

Народ в Черёмушках был проще, а молодёжь агрессивнее. Возле ларьков днём и ночью крутились какие-то компании, часто среди ночи они врубали музыку. Когда я входил в переполненный автобус, чтобы ехать из центра домой, я вставал около наиболее хорошо одетых людей: я знал, что они скоро выйдут, и их место освободится. На окраину автобус приезжал с людьми в плохой одежде с грубыми и, зачастую, испитыми лицами.

Я часто думал, что такого я могу сказать при встрече уличным хулиганам или пьяному дебоширу, чтобы они меня не тронули. И ничего не мог придумать. Сказать им, что я русский, что я люблю песни Высоцкого, что я пью водку, или сразу дать в зубы? Этому меня никто не мог научить. Почему-то в самых сложных ситуациях подросток, как правило, оказывается одинок.

Надо сказать, в то время я носил брюки клёш, длинные волосы, схваченные хайратником, какие-то фенечки и колокольчики, а уж если прибавить к этому облику мой длинный горбатый нос, то рожа моя прямо-таки просила кулака. И периодически получала его. Вот, например, весьма характерный случай. Правда, произошёл он не на окраине, а в одном из центральных парков. Погожий солнечный день. Дорогу мне преграждает рослый парень. «Дай музыку послушать». Протягиваю ему наушник. Не успев даже донести его до уха — «Говно». Жду, что будет дальше: бегаю я не очень быстро.

Ну, чё, будешь теперь отвечать.
За что?
За прикид свой, за длинные волосы.
А что тебе в волосах моих не нравится?
А ты слыхал про ДПНИ? — парень начинает обходить меня, принимая боевую стойку, я поворачиваюсь, чтобы он не зашёл мне за спину.
Так ведь я русский.
А волосы зачем отрастил?
У Александра Невского такие же были.
То, что раньше не считается. А в драке? А в бойне, как ты будешь?
Бойню делают пушками, а не лысыми головами, — я уже приметил двух его дружков, которые поджидают в кустах.
А в это время парни в Чечне из-за таких, как ты, гибнут! — вот и сигнал. Остальные выбегают из кустов и начинают меня бить. Это оказывается не так уж больно — просто перед глазами то деревья, то асфальт. Свою хипповую котомку я отобрать не позволяю — держу её мёртвой хваткой: там тетрадка со стихами. Срывая голос, зову на помощь, но люди спокойно проходят мимо. Ведь не их же бьют, слава богу. А как поступил бы я?

Наконец, мне почему-то удаётся вырваться и пробежать несколько метров до остановки. Только в автобусе замечаю, что с руки у меня сорвали часы — мамин подарок. В общем, довольно обычный случай, сначала тебя словесно прощупывают, «берут на понт», подыскивают, что тебе «предъявить». Потом либо бьют, либо что-нибудь вымогают. Иногда остаются довольны унижением, запугиванием. Прав был Хьюи Ньютон, в таких случаях с первой фразы надо бить в челюсть. Но его я прочитал много лет спустя.

Это ещё что! Однажды ночью на соседней улице заживо сожгли милиционера…

Пожив на окраине, я полюбил те места, где я жил в детстве. В сущности, это был достаточно тихий и близкий к центру район. От нашей старой общаги можно пройти мимо детского садика к невысокой улице Новосибирской, а там рукой подать до скверика возле моей старой двухэтажной школы. Если захотеть чуть удлинить путь, то можно прогуляться мимо редакции журнала «День и ночь» и дома, где раньше жил мой школьный друг Антон Шуваев. Раньше я часто ходил к нему в гости, пока он не уехал работать в Японию. В квартире у Шуваевых, потомственных врачей, всегда царили уют и покой. Здесь мы с одноклассниками Антоном и Ромой вечно обсуждали женщин и смысл жизни, отмечали новый год и дни рождения. Мне приятно проходить мимо этого дома, гораздо приятнее, чем мимо собственного.

По ту сторону школы начинаются «окуджавовские дворики». Так уж я их окрестил за умиротворение, которое исходит от этих мест. Думаю, если бы Окуджава родился здесь, он бы всё равно написал все свои добренькие песни, что-нибудь в духе: «Часовые любви на Свободном¹ стоят, часовые любви на Бетонке не спят…» или «Ах, Красраб², мой Красраб, ты моё призвание…» Мы много сетовали с друзьями о том, что Красноярск не воспет поэтами, что его топография не создала собственной мифологии. Мой университетский приятель попробовал восполнить этот пробел, и у него получилась пародия на русский блатняк:

…По Кварталу прошли – здесь всё знакомо,
На Мечниканке тряханули двух лохов,
На Ладушке сейчас панкует Сёма, что с Затона,
И песни пишет Митька Косяков.

Когда ж в ночи затихнет наш Свободный,
Сгоняем на Комсу за технарём,
В подъезде у Наташки сядем чинно-благородно
И выпьем, и тихонечко споём.

Но вернёмся во дворики. Они состояли из аккуратных двухэтажных домов с покатыми, покрытыми шифером крышами. Построены эти квартальчки были вскоре после войны и наполнены особой добротой и любовью к человеку. Здесь много зелени, деревья выше домов, во дворах есть лавочки для того, чтобы соседи могли пообщаться, сохранились старые качели, клумбы, даже небольшая скульптура: девочка с коньками под мышкой. Сделана она с внимательностью и любовью к людям, на которую способен только художник-реалист. Он воссоздал характерную одежду своего времени, подметил, как сбилась на затылок вязаная шапочка, уловил радостное выражение лица. Это нам не судорожный оскал обитателей рекламных постеров.

В том же дворе, в который вечно возвращается девочка с коньками, находится небольшой неработающий фонтан. По его краям на разных языках написано слово «мир». Большую часть своих стихов я написал здесь. В последнее время у гипсовой девочки отбили руку, а резервуар фонтана закидали бутылками. Это, без спору, грустно, но я не позволяю себе впадать в унылую ностальгию, как бы плодотворна она ни была в литературном плане. Пойдёмте дальше.

В нашем городе мало парков, в советскую эпоху это был крупный индустриальный центр со множеством мощных заводов: Комбайновым, Шинным, Телевизорным, Машиностроительным и другими. Сегодня большинство из них закрыты, город держится на плаву за счёт своего статуса административного центра Красноярского края и за счёт того, что через него протекают финансовые потоки и здесь же формируется бюджет, который почти целиком состоит из прибылей норильских предприятий. Таким образом, Красноярск – город чиновников и всевозможной обслуги.

Но закрытие заводов не улучшило экологической обстановки. На сегодняшний день Красноярск – один из самых грязных городов России и мира, причём львиная доля грязи происходит от автомобилей. Увы, чиновники и бизнесмены могут ездить только на персональных автомобилях. Ради них вырубаются парки, асфальтируются газоны. А ведь я ещё помню белый снег на улицах города! Сегодня он чёрный. Так что не стоит упускать возможности прогуляться по Телевизорному парку (так его называют в народе за то, что он находится неподалёку от бывшего завода телевизоров). Парк небольшой, деревьев в нём осталось мало. Там, где не удалось сделать автопарковки, понаставили аттракционов и ларьков. Ведь аттракционы и ларьки приносят доход, а деревья улучшают здоровье граждан совершенно бесплатно, стало быть, экономически неэффективны. Я помню, раньше здесь был чудесный детский городок с фигурами основателей города казаков, железным силомером, гигантскими шахматами, лабиринтом, чьи стены были украшены барельефами на разные популярные темы…

К сожалению, прогулки по родному городу слишком часто напоминают бегство от вездесущей низкопробной музыки, рекламных объявлений и автомобильного грохота. Проходим мимо Городского дворца культуры, в котором никогда ничего интересного не происходит, и приближаемся к автобусной остановке. Вот от этой остановки мы обычно шли в гости к бабушке с дедушкой. Это тоже довольно уютный райончик, хотя и пятиэтажный. Но дома здесь очень старые, обкатанные морем человеческой жизни, улицы горбатые, асфальт покрыт множеством трещин. Говорят, что обращение внимания на трещины в асфальте – признак инфантилизма.

С этими местами в моей памяти много что связано: здесь находятся дома моего отца и бабушки с дедушкой, здесь какое-то время жил и я сам. Здесь находятся Тысячекоечная больница и Психоневрологический диспансер, и, хотя я никогда не лежал ни там, ни там, я часто проходил мимо и невольно думал о судьбах тех, кто в них находится. Часто за окнами с железными решётками мелькали худые силуэты больных.

Если хватит настроения и сил, то можно дойти до самой Ветлужанки – там стоит церковь, на строительстве которой я как-то работал. Это довольно тихие места, здесь не так много машин, и есть на что поглазеть, например, на старые голубятни. Я люблю здесь гулять.

А если бы мы пошли от нашей общаги в сторону центра, то быстро оказались бы в Николаевке, районе деревянных домиков. Вся Николаевка находится на склоне, спускающемся к железнодорожным путям и вокзалу, и напоминает огромный муравейник или огромную свалку. В этих трущобах раньше жили железнодорожные рабочие, так что, думаю, удивительных историй и тайн у этого места больше, чем во всём Красноярске. Домишки наползают друг на друга, ютятся на краю оврага или прячутся в высокой траве. Здесь даже сохранились куски старой булыжной мостовой. Это удивительно красивое место, хотя мне искренне жаль тех, кому приходится жить в этом ворохе досок.

От вокзала рукой подать до центра города, но о нём не интересно говорить. Витрины, иллюминация, памятники… Какому-то эффективному идиоту пришло в голову организовать в центре «Городское радио». И вот главная улица — проспект Мира — огласилась рекламными роликами и попсовыми мелодиями. Мэр поклялся превратить Красноярск в «город фонтанов» и понастроил их великое множество, а также заменил живые деревья на железные с лампочками вместо листьев. Впрочем, людям попроще нравится… Как шутили красноярцы, «горожане бросают в фонтаны мелочь, а чиновники отмывают в них купюры покрупнее».

Что сохранилось в исторической памяти красноярцев после шоковой терапии и потребительской лоботомии? Дубенский, Резанов, Суриков, Астафьев. Не слишком много для чувства собственного достоинства. Названия улиц и мемориальные таблички на домах ни о чём мне не говорили и не вызывали никаких ассоциаций. Тем более, что исторические здания имеют свойство не ремонтироваться и уступать место элитному жилью и торговым центрам. Однажды мы с друзьями хотели организовать экскурсию по достопримечательностям Красноярска и долго искали дом, в котором до Революции размещалась тайная типография социал-демократов. Оказалось, этот небольшой домик полностью закрыт здоровенным рекламным плакатом.

Но уж если у Красноярска можно было ампутировать его историю, то не так просто было лишить его великолепной сибирской природы, холмов, лесов рек, до которых рукой подать. С друзьями, а иногда и в одиночку, я поднимался на вершины гор, устраивал пикники на их клонах, гулял среди сосен и берёз, кормил ладони доверчивых белок. А если отважиться и забраться на одну из причудливых скал заповедника Столбы, то над головой распахнётся голубой купол неба, а вся планета покажется очень маленькой, не больше скалы, на которую ты влез. Возникнет такое чувство, что небосвод смыкается где-то внизу, и сам ты вместе со скалой и парящими под ногами беркутами оказался внутри большого голубого яйца. В солнечный день я мог бы торчать на вершине часами и никогда не мог понять суетливых скалолазов, которые, едва забравшись на один пик, тут же спускаются и спешат к другому.