Формула. Глава 7. Ролевые игры.

Такова очевидность. Разумеется, можно было бы попытаться не видеть её, закрыть глаза и начисто её отринуть, но очевидность обладает чудовищной силой...

Альбер Камю. Чума.

Однажды школьный психолог предложила моему классу тест: нарисовать фантастическое существо и немного рассказать о нём. Девочки принялись рисовать единорогов и бабочек, мальчики – синежопых спиночленов, а я изобразил заросшего шерстью гуманоида. Он назывался «свой», поскольку в целях самосохранения рассылал вокруг себя телепатические сигналы: «Я — свой», и его никто не трогал. На его планете притяжение было слабое, а давление сильное и вечный холод.

Когда отец ушёл, мне было девять лет. Начинались девяностые, на детей, подростков, молодёжь всем стало наплевать. Государственная система воспитания была разрушена. Если нас ещё успели принять в октябрята, то пионерских галстуков мы уже не дождались. Помню, как я волновался перед вручением звёздочек, учил правила октябрёнка: «Октябрята – будущие пионеры», «Октябрята – дружные ребята, пляшут и поют, весело живут» и т.д. Как и все обычные советские дети, я с дошкольного возраста любил дедушку Ленина, охотно рисовал его портрет. Особенно мне нравилось изображать геометрию галстука, жилетки, воротничка рубашки и отворотов пиджака на его груди. Был в моём детском альбоме и такой сюжет: вереница зверей (львы, лошади, жирафы) у Мавзолея, все плачут, даже солнце в небе. Картина называлась «Ленин умер». У дедушки с бабушкой были красивые альбомы, посвящённые жизни Ленина, старшие охотно комментировали фотографии и картинки. Это сейчас весь автобус смущённо умолкает, когда ребёнок спрашивает у родителей, что это за памятник в центре площади. Я с интересом смотрел фильмы про революционеров и играл с пластмассовыми красноармейцами.

А потом это всё как-то внезапно прекратилось. По телевизору стали показывать ковбоев и бомжей, папа от нас ушёл, а мама была занята работой и домашними делами. Она не жалела энергии, чтобы одеть и накормить нас, но на большее у неё не хватало ни сил, ни желания. Куда было себя девать, чем заняться, кроме коллекционирования вкладышей от жвачки? Тем более что однажды пара хулиганов отняла у меня кошелёчек с фантиками. Я мог бы погрузиться в компьютерные игры. Уже существовал Prince of Persia, разные версии Space Quest… Пожалуй, я бы охотно продал душу виртуальной реальности, но приобщиться к священному миру компьютера можно было только у отца на работе, а наши свидания с ним были редки, да он и не каждый раз вёл меня в свою контору, а зачем-то пытался со мной разговаривать или гулять.

И вот однажды во время отработки летней практики приятель рассказал мне, что его старший брат – толкиенист и занимается ролевыми играми. Это было то, что надо! Мало того, что я обожал рыцарские истории, я уже понемногу уставал от пассивного наблюдения. Если уж рыцари – самые лучшие люди на свете, то я должен быть одним из них. Рыцари были не только благородны и отважны, у них был «рыцарский кодекс», который содержал точный смысл их существования и правила поведения на все случаи жизни. Рыцари никогда не думали и не сомневались. Им не приходилось делать мучительного морального выбора – они всегда поступали правильно, и за это их все любили.

«Если ты подался в рыцари,

Надо соблюдать традиции –

Надо драться и влюбляться,

Смело действовать кинжалом…» — так пел Петя Васечкин – персонаж моего любимого фильма. Несмотря на то, что романтик Васечкин в советском фильме был показан пародийно, а в противовес ему представлен скромный, но прагматичный Петров, я полностью отождествлял себя с донкихотствующим Васечкиным. С другой стороны, подвиги Васечкина, да и его великого предшественника Дон Кихота оказались бесполезными, их неуместное благородство разбилось о грубую действительность. Как же быть? И куда было девать свою воспламенённую душу после просмотра фильма «Стрелы Робин Гуда» с пронзительными балладами Высоцкого? Откуда было знать мальчишке начала девяностых, пропахших потом Рэмбо и подгузниками Поночки, об идеалах молодых шестидесятников, которые верили, что «славный парень Робин Гуд» курит гаванские сигары, а шерифы Ноттингемские ещё отведают свинца в своих каменных джунглях. Нет, мы ещё не знали всего этого, а наши родители уже не хотели этого знать. Из всего Высоцкого они оставили себе только «Ой, Вань, гляди какие клоуны», а из Стругацких только «Град обречённый».

На этом фоне и возникло обширное ролевое движение, ставшее, пожалуй, самой массовой молодёжной организацией на тот момент. Кто-то возводит историю «толкиенизма» к коммунарской педагогике с её походами и командными играми, кто-то утверждает, что основой будущего движения стали клубы любителей фантастики. Так или иначе, первая ролевая игра по произведениям Джона Рональда Руэла Толкиена состоялась в Красноярске в 1991 году. Я влился в движение в 1993 и успел к тому времени прочитать и «Хоббита» и «Властелина Колец». Фантастический мир Средиземья потряс меня своей продуманностью и реалистичностью. Автор разработал даже грамматику вымышленных языков и детально прорисовал карту. После этих книг у действительности не осталось никаких шансов: я захотел попасть в сказку во что бы то ни стало. Мир фэнтези подкупал своей одномерностью: зло в нём было уродливо и отвратительно, а добро носило чистые белые одежды. И если случались некоторые эксцессы (например, предательство волшебника Сарумана), то изменники быстро разоблачались и наказывались. Мир фэнтези привлекал своей священной жестокостью, решением любых проблем он объявлял меч, коим отделял чёрное от белого.

Когда я присоединился к ролевикам, они уже успели создать собственную субкультуру, включавшую песни, байки, рисунки, самодельные журналы, среди них выделились знаменитые личности: фехтовальщики, менестрели, мастера-организаторы, просто чудаки. Например, на улице Новосибирской находилась мастерская знаменитого изготовителя игрового оружия и доспехов Вульфа. Нужно было знать, в каком месте постучать в землю, чтобы заскрипела железная дверь ближайшего подвала и в дыму и пламени, подобно театральному люциферу, перед тобой предстал рыжебородый голиаф в кожаном кузнечном фартуке и с каким-нибудь увесистым инструментом в руках. Я бывал в этой мастерской, великаны часто дружат с малышнёй. Подпирая потолок плечами, Вульф обивал железом деревянный щит или вытачивал что-то на станке, а я разглядывал расставленные повсюду деревянные скульптурки, рисунки славянских богов или тяжёлые кольчуги из колечек от пружинных эспандеров. Позже Вульф стал священником. Закономерно ли это? Думаю, да.

Ролевое движение было тесно связано с вырождающейся культурой хиппи и автостопщиков, на тот момент, оно практически всосало в себя всех неформалов. Субкультура и сделалась для меня и, думаю, для многих других той самой сказкой, параллельной реальностью, о которой мы так мечтали, глядя вокруг себя взыскательным оком юношеского романтизма. Другой очевидной альтернативой ролевому движению на тот момент были только пиво и клей.

Насколько я считал выдуманный мир игрой, а насколько верил в него? Вопрос сложный. В конце концов, вся эта тусовка была наполнена живыми человеческими взаимоотношениями. Я не мог относиться к этому несерьёзно, я желал зла тем, кто играл в противоположной команде, проникался доверием и преданностью к «своим» и едва по-детски не расплакался, когда был первый раз убит. Особенно горько мне было от того, что убит я был своими же, точнее членами дружественной команды. Они решили схитрить, внезапно поменять стороны (это казалось естественным в эпоху, когда предательство было возведено в государственный принцип), а я требовал соблюдения правил. Не формальных правил игры (с этой точки зрения я был убит по всем правилам), а правил того мира, в который я сбежал. Я намеревался играть только «добрых» персонажей, я безоговорочно верил в авторитет мастеров-организаторов игры, рядившихся в маски богов. Игра для меня не начиналась и не заканчивалась на полигоне, она свободно переползала в жизнь. Если уж мастера были главными в иллюзорном мире, то я искал их наставничества и вне игры.

Для меня всё было серьёзно, поэтому моим любимым мастером был Торин, делавший из игры не только забаву, но и педагогический эксперимент. Прав он был или нет, это вопрос отдельный, но мне очень нравилось, что в фантастическом мире появлялся некий дидактический смысл, персонифицированный в мудром организаторе. Вне игры Торин дал мне послушать БГ и Башлачёва, рассказал о Че Геваре. Впрочем, всё это довольно бестолково перемешивалось в моей голове с тоннами литературы в стиле фэнтези. Однажды Торин сказал мне, что игра – это способ попробовать себя в другом качестве. Я просто не понял, о чём он говорит, ведь мне иллюзорный мир нужен был для того, чтобы стать самим собой.

Однако из игры так и не вышло идеала, она всё равно напоминала реальную жизнь: эльфы совершали подлости, рыцари торговали рабами, а захватившие меня в плен гоблины не пытали меня, а пытались угостить гречневой кашей. Где-то к 17 годам я вынужден был с горечью признать, что в сказке всё как в жизни: сильный сталкивает слабых с дороги, лгун обманывает доверчивых, карьерист подличает, а донкихотство вызывает в лучшем случае жалость. Рыцари были не нужны в сказочном мире, точнее, они в нём были не более возможны, чем в мире реальном. Сами ролевики относились к таким метаморфозам спокойно, в конце концов, им и не нужна была никакая утопия, они не собирались «сказку делать былью», им хватало имитации. Я снова ощутил себя не своим среди этих людей, самоутверждавшихся и обделывавших свои обыденные делишки столь экстравагантным способом. Кто-то флиртовал, кто-то писал диссертацию по педагогике, кто-то пьянствовал. Отчуждение от воображаемого мира росло. И я родился на свет в четвёртый раз.

Движение ролевиков со временем захирело и распалось, сжавшись до небольшой субкультуры. Думаю, это было не в последнюю очередь связано и с тем, что в движении было слишком мало «дивных», то есть тех, кто мог бы своей идиотской верой поддерживать зыбкую иллюзию сказочного мира. Такими «дивными» были Элендил, Бомбадил, Желудок. Желудок повесился. Чем не радикальный уход? Элендил увлёкся католицизмом, организовывал игры-походы на тему поисков Грааля, во время которых требовал, чтобы его признали настоящим королём Артуром, а то и самим Христом. Бомбадил (тот самый старший брат школьного товарища) до седых волос так нигде и не работал, оттягивался, по крышам лазил, по дворам бурагозил и много пил. Люди всё чаще ездили на игры просто «потусоваться», а для тусовки постепенно появились и другие места: открылись платные клубы для неформалов с различными тематическими вечеринками, появились специализированные магазины с субкультурной одеждой и атрибутикой. Больше не надо было ничего изобретать и придумывать самим, достаточно было иметь нужную сумму денег. Да и государство потихоньку прибирало молодёжь к рукам, поддерживая КВН и экстремальный спорт. Кстати, бывшие мастера-организаторы охотно вербовались в молодёжную политику. Сам Торин перебрался в Москву и сделался успешным программистом. Вслед за этим он резко разлюбил Че Гевару и Джона Леннона, а вместо них стал любить Билла Гейтса и Стива Джобса.

На что я угрохал своё отрочество? Научился ходить в поход, высунул нос из родного дома, привык общаться с людьми, завёл друзей, но и проваландался невесть где и почему шесть лет в абсолютном отрыве от жизни, не придумав себе никакой задачи, цели, не сформировав никакого плана на будущее.