Мастер и марксисты: Вожди большевиков на страницах прозы Булгакова (ч.4)

«Вереница прочно увязанных силлогизмов»

Троцкий, как и Сталин, появляется в романе не в единственном образе. Дополнительной карикатурой на Льва Давыдовича в отдельных эпизодах выступает… кот Бегемот! Накануне великого бала у сатаны между Воландом и Бегемотом происходит своеобразный поединок (словесный и шахматный), в котором Воланд, естественно, выглядит величественно, а кот — нелепо.

Слова Воланда «на кой чёрт тебе нужен галстук, если на тебе нет штанов» должны ещё раз напомнить сцену ареста Троцкого и его политическое поражение. Кот обижается, жалуется на «какие-то придирки», что он может «играть в атмосфере травли со стороны завистников». Сталин, Зиновьев и Каменев действительно сразу после смерти Ленина обрушили на Троцкого целую лавину критики. Вот как об этом впоследствии вспоминал Троцкий:

«Осенью 1924 г…. вновь разыгралась дискуссия. На этот раз она была вызвана сверху, по заранее разработанному плану. В Ленинграде, в Москве, в провинции происходили предварительно сотни и тысячи тайных совещаний по подготовке так называемой «дискуссии», т. е. систематической и планомерной травли, направленной на этот раз не против оппозиции, а против меня лично»¹.

Булгаков же эпизодом с игрой в шахматы намекает: жалобы Троцкого на преследования и травлю беспочвенны, а высылка из СССР — забавный пустячок.

В ответ на доводы кота Воланд заявляет: «Каждый раз, как партия его в безнадежном положении, он начинает заговаривать зубы, подобно самому последнему шарлатану на мосту». На что кот возражает: «Речи мои представляют отнюдь не пачкотню, как вы изволите выражаться в присутствии дамы, а вереницу прочно увязанных силлогизмов, которые оценили бы по достоинству такие знатоки, как Секст Эмпирик, Марциан Капелла, а то, чего доброго, и сам Аристотель».

Надо сказать, что в «Литературе и революции» Троцкий неоднократно пользуется редким (и вряд ли понятным Сталину) словом «силлогизм» и заявляет, что «диалектика не отметает силлогизма, наоборот, она усыновляет его». Надо сказать, что Воланд в этой перепалке и правда ведёт себя грубее и выражается примитивнее, чем кот. Но пока Бегемот упражняется в острословии и демонстрирует свою эрудицию, Воланд следит за игрой и ставит противнику шах и предлагает коту сдаться.

Бегемот же заявляет: «Положение серьезное, но отнюдь не безнадежное, больше того: я вполне уверен в конечной победе. Стоит только хорошенько проанализировать положение». Однако в конце концов кот сдаётся, и Азазелло предлагает «убить упрямую тварь». Сталин и правда неоднократно пытался убить Троцкого, в чём в конце-концов и преуспел.

Позволю себе высказать ещё пару предположений по поводу сходства Бегемота с Троцким: на балу кот вступается за соблазнителя несчастной Фриды, в то время как Троцкий за границей по слухам имел роман с художницей Фридой Кало; после исчезновения Воланда и его свиты Москву поражает мания охоты на котов, что может быть намёком на борьбу с троцкизмом, которая приняла в СССР фантасмагорический масштаб.

Имеется в романе и пародия на Бухарина — превращённый в борова «нижний жилец» Николай Иванович (полный тёзка Бухарина). Булгаков выпячивает его любвеобильность и «чуть-чуть поросячьи черты лица». На балу у сатаны Николая Ивановича отводят к поварам. На опасения Маргариты Воланд отвечает: «Помилуйте! На кой черт и кто станет его резать? Пусть посидит вместе с поварами, вот и все!»

Сталин оказался кровожаднее Воланда и своего Николая Ивановича всё-таки зарезал.

Блеющий и хрюкающий хор

Итак, Сталин предстаёт в «Мастере и Маргарите» величественным судиёй, наказующим человеческие пороки. Но как ни старается Булгаков, подлинно сталинистского произведения из романа не вышло. Ибо откуда же взялись все те пороки, на которые с таким презрением взирает автор?

МАССОЛИТ — это типичное детище сталинской политики в отношении искусства: вскоре после устранения Ежова Сталин натравил НКВД на ведущих представителей советской интеллигенции. Под ударом оказались Бабель, Мейерхольд, Михоэлс, Пастернак, Олеша и многие другие. Те, кому посчастливилось уцелеть, оказались морально сломленными и (пусть временно и неискренне) включились в общий блеющий и хрюкающий хор, славящий вождя.

Откуда взялись взяточники и карьеристы? Заграничный орган меньшевиков писал в 1937 году: «Тот привилегированный слой, который Сталин любовно выращивает и на который он опирается, прямо кишит «использователями революции», хищниками и рвачами, готовыми продаться любому «победителю»².

Все эти лиходеевы, латунские, семплеяровы, если брать их не в качестве карикатур на конкретных лиц, а в качестве социальных типов — детища Сталина, порождения его политики. Может быть, они были ему и не слишком симпатичны (Коба вообще никого не любил), но они были вызваны к жизни его политикой, и без этой оравы связанных круговой порукой подлецов он не удержался бы у власти.

Помните, у Мандельштама:

А вокруг его сброд тонкошеих вождей,

Он играет услугами полулюдей.

Кто мяучит, кто плачет, кто хнычет,

Лишь один он бабачит и тычет.

Да и публика изменилась. Раньше массы толкали большевиков к революции, и если партийный аппарат оказывался слишком неповоротлив, то вожди могли обратиться к массам через голову аппарата и «поднажать» на партийную бюрократию. Теперь же публика требовала хлеба и зрелищ и валом валила в дансинги и театры-варьете на всевозможные скандальные представления. Такая масса в большинстве своём была глуха к предупреждениям и призывам старых большевиков, что и предопределило поражение оппозиции и торжество бюрократа Сталина.

«Да, да, Иосиф Виссарионович!»

Но очень может быть, что Булгаков не осознавал или запрещал себе осознавать все эти вещи. Он старался полюбить Сталина и в своём воображении придавал несуществующие величие и мудрость тому, кого ранее считал дикарём Шариковым. Пилат у Булгакова мечтал продолжить свой разговор с Иешуа. Телефонный разговор Булгакова со Сталиным закончился следующими словами:

– Нам бы нужно встретиться, поговорить с Вами.

– Да, да! Иосиф Виссарионович, мне очень нужно с Вами поговорить.

– Да, нужно найти время и встретиться, обязательно. А теперь желаю Вам всего хорошего³.

Впоследствии Булгаков постоянно вспоминал этот разговор и мечтал о встрече со Сталиным. И вот он наделил своим желанием Пилата (Сталина), мечтая, что тот прочтёт роман и всё-таки найдёт время для обещанной встречи. Возможно, что и обещания такого на самом деле не было, и возникло оно в воспоминаниях второй жены Булгакова, Белозерской, под влиянием фантазии самого Михаила Афанасьевича?

Белозерская пишет:

«Но встречи не было. И всю жизнь М. А. задавал мне один и тот же вопрос: почему Сталин раздумал? И всегда я отвечала одно и то же: а о чём он мог бы с тобой говорить? Ведь он прекрасно понимал, после того твоего письма, что разговор будет не о квартире, не о деньгах, – разговор пойдет о свободе слова, о цензуре, о возможности художнику писать о том, что его интересует. А что он будет отвечать на это?»⁴

И действительно, Иешуа говорит с Пилатом о власти, о человеческой природе, о вере.

Упомянутый выше Михаил Лифшиц утверждает: «Позиция Булгакова по отношению к путям власти — примирительная. Это не сикофантство, не верноподданическая лживость. Это примирение с историей, а этим милости себе не выбьешь»⁵.

«Интеллигенция — это не мозг нации»

Булгаков настаивает на том, что интеллигенция — «лучший слой в стране». В этом он противостоит большевистской идеологии.

Троцкий, хотя и защищал интеллигенцию, но с убийственной иронией писал о её «необузданном высокомерии»: «Смотрите, — говорят, — какой мы народ: особенный, избранный, «антимещанский», грядущего града взыскующий… То есть, народ-то наш, собственно, если до конца договаривать, дикарь: рук не моет и ковшей не полощет, да зато уж интеллигенция за него распялась, всю тоску по правде в себе сосредоточила, не живёт, а горит полтора столетия подряд… Интеллигенция заместительствует партии, классы, народ…»⁶

Неправда ли, эти слова довольно метко бьют по булгаковской позиции? Можно вспомнить и пресловутое вырвавшееся у Ленина (надо сказать, в личной переписке) хлёсткое выражение в адрес интеллигенции.

Однако резкие замечания идеологов большевизма касались именно буржуазной интеллигенции (правильнее окрестить этот слой интеллектуалами). Всякая революция создаёт новую, свою, интеллигенцию.

А о какой интеллигенции писал Булгаков? Что он думал об интеллигенции? Следует сказать, что его взгляды на сей предмет на протяжении жизни претерпели существенные изменения. В своём первом настоящем произведении, «Записках молодого врача», Булгаков так формулирует кредо своего героя: «И этого — спасти. И этого! Всех!» Интеллигент своими знаниями служит народу.

Исследовательница творчества Булгакова Лидия Яновская так суммирует идеологию этого первого серьёзного произведения Булгакова: «В этих рассказах все время свершается нечто прекрасное — на помощь человеку, погибающему от болезни, невежества, несчастного случая, приходит светлый разум интеллигента, его воля, его всепобеждающий самоотверженный долг.

Яростное вдохновение долга, упорно венчаемое неизбежным чудом победы, становится пафосом этих рассказов. Долг предстает в них могущественной, прямо-таки материальной силой»⁷.

Впоследствии позиция Булгакова меняется. Русская революция рассорила старую интеллигенцию с народом. Причины такого разворота старой российской интеллигенции вскрыл вышеупомянутый большевик и писатель Александр Воронский (также участник левой оппозиции и жертва Сталина):

«Интеллигенция подошла к революции, расценивая её с точки зрения шаблонно-отвлечённой, самодовлеющей морали. Над революцией стоит она — общечеловеческая, самодовлеющая мораль. С высоты её верховного трибунала надлежит расценивать революционные события. Над моралью, памятуя её «человеческое, слишком человеческое происхождение, значимость и относительность, поставил коммунизм великий мятеж и борьбу угнетённых. Они поэтому хотели увидеть в революции “Христа с кровавым флагом” либо торжество неких моральных “незыблемых” постулатов, всесветный и надмирный бунт, какое-то вакхическое народное действо, принципиальное скифство, преображение мира в особом духовном огне, какую-то мистерию и литургию, или, наконец, предполагалось, что народ пойдёт, следуя аккуратным и мудрым знахарям, у которых точные “планты” наготове, и всё расписано»⁸.

Придать себе вес

Поссорившись с народом, интеллигент оказывается изолирован, зациклен на себе, так что Филип Филиппович уже открыто признаётся в своей нелюбви к пролетариату. Теперь интеллигенция ищет себе оправдания не в служении народу, а в себе самой, пытается опереться не на почву, а на небо.

Невольно вспоминается телефонный разговор Сталина с Пастернаком. Вот, как описан этот разговор в дневнике Анны Ахматовой. В связи с выше цитированным стихотворением Сталин решил выяснить отношения Пастернака к Мандельштаму:

«“Почему вы не обратились ко мне или в писательские организации?” – “Писательские организации не занимаются этим с 1927 года”. – “Но ведь он ваш друг?” Пастернак замялся, а Сталин после недолгой паузы продолжил вопрос: “Но ведь он же мастер, мастер?” Пастернак ответил: “Это не имеет значения”.

Борис Леонидович думал, что Сталин его проверяет, знает ли он про стихи, и этим он объяснил свои шаткие ответы.

… “Почему мы всё говорим о Мандельштаме и Мандельштаме, я так давно хотел с вами поговорить”. – “О чем?” – “О жизни и смерти”. Сталин повесил трубку»⁹.

Возможно, Булгаков знал об этом разговоре. На что в нём следует обратить внимание? Разговор ведётся по поводу опального «мастера», и Пастернак пытается заинтересовать диктатора разговором о жизни и смерти. Для диалога с властью интеллигент ищет идейную и моральную платформу, которая бы придала ему уверенность, а его словам — вес. Вот и Булгаков ищет эту платформу в мистицизме, открыто провозглашает себя мистическим писателем.

Воронский считал, что «религиозное понимание искусства никогда не приносило пользы художнику»¹⁰. И всё-таки роман у Булгакова получился сложный и многомерный, не в последнюю очередь благодаря мистическому орнаменту.

Заключение

Сегодня Булгаков поднят на щит: он пришёлся ко двору чиновникам от культуры, академической среде и медийной тусовке, а главное, бескрайним морем читателей-обывателей — то есть всем тем, против кого, в первую очередь, и было направлено острие его сатиры. Всей этой публике импонирует булгаковский антиреволюционаризм, его критику трактуют как махровый антисоветизм. Его выпады против атеизма радуют публику, привыкшую щекотать себе нервы мистикой.

Однако повторюсь, что подчёркнутый мистицизм романа был продиктован необходимостью дистанцироваться от официальной идеологии и найти некую новую платформу для диалога (где-то даже полемики) с властью. Живи Булгаков в наше время, когда христианство стало официальной идеологией власти, он говорил бы на ином языке и нашёл бы немало едких слов для обличения современной России, далеко обогнавшей СССР (даже в худшие его годы) и по части мещанства, и по части грубого бескультурья¹¹.

В заключение хочу подчеркнуть, что изучение политической борьбы и идейной жизни в СССР 20-х годов необходимо для понимания отечественной культуры ХХ века. Без изучения судеб и трудов крупнейших фигур большевизма — Ленина, Троцкого, Зиновьева, Каменева, Бухарина, Сталина и других — самые важные страницы отечественной классики так и останутся для нас закрытыми, а наше общество так и останется в плену стереотипов «поздней перестройки».

Дмитрий Косяков. Февраль, 2020 г.

Мастер и марксисты: Вожди большевиков на страницах прозы Булгакова (Ч.1)

Мастер и марксисты: Вожди большевиков на страницах прозы Булгакова (Ч. 2)

Мастер и марксисты: Вожди большевиков на страницах прозы Булгакова (Ч. 3)

Примечания