В культуре слишком много утверждения того,
кто ты есть или кем ты был,
и слишком мало – кем ты мог бы стать.
(Терри Иглтон. Разум, вера и революция:
размышления по поводу дискуссий о Боге)
Загорается экран. Идёт видеоролик. Тема свободы показана в метафорах. Среди нах выделяются следующие: по реке плывёт сундук, напоминающий храмовый сундук для приношений, двое в масках (напоминают храмовых помощников) ведут связанного человека с мешком на голове (напоминает Иерарха), человек, похожий на Патрона ведёт за собой толпу демонстрантов. Экран гаснет. В помещении за столом у проектора Патрон, Клирик, Поэт.
Патрон: Это конец. Что скажете?
Входит Эля.
Эля: Привет, Мальчики!
Патрон: Так, кто её привёл? Договаривались же – никаких баб!
Эля: А что такого? У вас тут клуб гомосексуалистов?
Патрон: У нас тут… своя компания. И девушкам в ней делать нечего.
Эля: Почему? Мы существа низшего сорта?
Патрон: Если угодно, высшего. В любом случае, другие и к нашим делам непригодные.
Эля: Что же это у вас, у мужчин, за дела такие особые? Клуб одиноких сердец? Или комитет по спасению человечества? Впрочем, разница небольшая…
Патрон: Это почему же?
Эля (подходит и проводит Патрону рукой по щеке): Любви вам всем не хватает. Вот и мечетесь… Меня Эля зовут. Электра.
Поэт (берёт её за руку и отводит в сторону): Это я её пригласил.
Клирик: Ты? А зачем?
Поэт: Мы с ней встречаемся. И я подумал, что… для настоящих дел лучший способ объединения… это…
Эля отнимает свою руку и отходит посмотреть обстановку.
Патрон (смеётся): Секс? Ну, так снимай штаны: будем объединяться наилучшим способом!
Поэт: Причём тут секс? Она очень образованная девушка, думающая, идеи у неё интересные.
Патрон: Ну, это пока ей потомства не захотелось.
Эля: А что же, по-вашему, род людской пресечься должен? Этим вы и собрались осчастливить человечество?
Патрон: Нет, не должен. Для этого и есть вы.
Эля: А вы для чего-то другого?
Патрон: Да, мы для другого.
Эля: Вот я пытаюсь понять, для чего? Чем вы тут занимаетесь?
Патрон: Косим от призыва на постельный фронт. Послушай, лапочка, найди себе компанию попроще и попонятнее..
Поэт: Не дави, Патрон. Вспомни Жанну Д’Арк, Эстелу Липранди. Вот тебе примеры более чем достойных женщин. Они пошли до конца и погибли за то, во что верили, за тех, кого любили.
Эля: Ну, каждому – своё. Прежде чем другим помогать, надо сначала самой на ноги встать и заняться собственным развитием!
Патрон: Вот как ты запела. Фразу «каждому своё» писали над входом в концлагеря. И что такое собственное развитие?
Эля: Это всё то, что спасает меня от скуки. Побываю у вас — узнаю, что-то новенькое. А вообще неплохо бы научиться петь как следует. И надо практиковаться в танце.
Она танцует для Патрона. В этом танце сказывается противостояние непреклонной мужской и обольстительной женской натуры. Эля накидывает ему на шею свой шарфик.
Клирик (Поэту): Послушай, а как же Аня? Вы ведь с ней так дружили!
Поэт: Вот именно что дружили. Не зажгла она во мне такого огня. С ней здорово было, светло так, уютно. Заботилась она обо мне. Я был ей без спору интересен. А вот она мне – нет. Ну, какой приток свежих эмоций и идей может мне дать Аня? Оду огороду или стихи о пельмешках с ней писать. То ли дело Элька! С ней я готов хоть каждый день стихи сочинять. Суматошная, но праздничная с ней получается жизнь. Да и не стоит она на месте. Везде бывает, приносит интересные новости. Посмотри, как она с Патроном смело спорит. Вот и мы с ней спорим целыми ночами.
Клирик: Уверен, не только спорите.
Поэт: И заметь, одно другому не мешает. Просто снимаются лишние барьеры!
Клирик: Ну, а с нами как же быть? Тогда и впрямь, как Патрон сказал, снимай все барьеры и давай взаимопонимание налаживать.
Поэт: Вечно ты всё опошлишь!
Клирик: Я ещё и опошляю! Твои слова-то.
Поэт: А что у нас религия говорит по этому поводу, а?
Клирик: По которому?
Поэт: По поводу женщин и их отношения к мужчинам и к главному.
Клирик: Предание, как всегда противоречиво. И как всегда, именно от нашего желания зависит, в какую сторону истолковать его. С одной стороны, говорится, что мужчина и женщина – две части некогда единого целого. С другой – даётся масса примеров именно одиноких отшельников, которые добились спасения.
Поэт: Сам-то ты как считаешь? Лично.
Клирик: Считаю, что каждый должен сам решать. Одних женщина спасает, других губит.
Поэт: А тебя? Тебя женщина спасёт?
Клирик: Меня спасёт Бог.
Все, кроме поэта, отходят на задний план и погружаются в тень. Справа от него появляется Аня.
Аня: Ну, как, ты решил?
Эля (встаёт слева): Да, что скажешь, Поэт?
Играет музыка. Поэт в нерешительности.
Поэт:
Здравствуй, память. Бог над нами
Держит знамя в тонких руках.
В этом тайна маскарада,
Что не спрячешь радость и страх.
Здравствуй, память. Соль на скатерть
Сыпать станет сонный монах.
Кто посмеет нас ограбить,
Кто расставит точки в стихах?
Да и кого тут жалеть — мы погуляли не слабо,
Мы научили гореть свои пустые сердца,
Мы прогибались под плеть, мы были сильно неправы,
Но каждый в силах воспеть всё то, что раньше отрицал.
Вырвал пару вдохов — и, считай, пожил,
Вывернул к истокам боль души.
Кто любил решётки — тот их заслужил,
Приложи вещдоки, распишись!
Здравствуй, память. Бог над нами
Держит знамя в тонких руках.
В этом тайна маскарада…
Аня: В этом тайна маскарада.
Эля: Да уж, маскарад. Ты хоть что-нибудь умеешь делать некрасиво? Не устраивать театр на пустом месте? Сколько можно уходить от ответа? Ведь это такой примитивный вопрос.
Поэт: Знать бы, что означает фраза «Я люблю тебя», и я немедленно бы её произнёс. В ней скрыто какое-то обещание. То есть, когда у тебя спрашивают «Любишь ли ты меня?» — это какое-то требование. Тебя требуют принять какие-то обязательства. То есть она не означает «думаешь ли ты обо мне, когда смотришь в звёздное небо?» — нет! Это, конечно, желательно, но не в первую очередь. А что в первую очередь? Не спать с другими девушками? Не целовать других девушек? Не разговаривать с другими девушками… А с мальчиками можно разговаривать? А целоваться? Безумная путаница разделённости полов. Почему с Камрадом и Клириком мы можем прекрасно сосуществовать и делать общее дело, а Аню и Элю я не способен совместить в своём сердце? В своей жизни.
Эля: Так кого же ты любишь?
Поэт: А кого любишь ты?
Эля: Вот это как раз не важно. Просто если ты любишь меня, то меня и люби, а не эту простушку. Иначе забудь о том, как я танцую, как я пою, как я думаю и как я выгляжу. (уходит)
Аня: Послушай…
Поэт (раздражённо): Ну, что тебе?
Аня: Прости. Я просто хотела понять то, что ты только что сказал.
Поэт: Вот видишь, а Эле ничего не приходится объяснять, она ещё не дослушав уже начинает излагать собственное видение.
Аня: Что же я могу поделать, если мне интересно то, что думаешь ты? Помнишь, как мы встречали рассвет на скамейке. Ты говорил очень красивые вещи, а потом ты замолчал, и я слушала, как ты молчишь…
Поэт: Эх, Аня. С тобой я бы всю жизнь так и просидел на скамейке. А вот с Элей совсем иначе. Я записался в тренажёрный зал, поскольку ей нравятся мощные мужчины, подрабатываю продавцом в магазине, чтобы дарить ей подарки, стал разбираться в чаях, посещать всякие богемные тусовки.
Аня: Но ты ведь их терпеть не мог…
Поэт: Да я их и теперь терпеть не могу. Просто бываю. Знаю не понаслышке, что это ерунда. Ритм жизни всё учащается и я уже не представляю, чем это кончится, он не ослабевает ни днём…
Патрон: Эй, Поэт! Вечно ты со своими амурами. Нам нужно поговорить о деле.
Патрон, Поэт и Клирик на переднем плане. Аня держится в стороне, слушает.
Патрон: В общем так. До твоего прихода у нас был ещё один товарищ. Звали его Босой. (включает проектор, на экране — фотография радостного красивого хиппаря. Дальнейшие слайды иллюстрируют рассказ Патрона) Хипповал он, жил как попало, но тоже понемногу стал вникать, что одному свой собственный кайф ловить не здорово. Всё хотел тут на окраине коммуну сколотить, ну и с нами активно общался. Мы ему помогали, чем могли, хотя и спорили много. Просто подумали, пускай вся эта молодёжь волосатая как-то организованно тусуется. Вместе они — сила, а по одиночке — алкоголики. Босой им стал туда книжки таскать, семинары устраивать.
Клирик: Двоих ко мне в храм отвёл. Прижились ребята.
Патрон: Короче, дело как-бы на лад пошло. Они даже фестиваль провести хотели «Рок против…» чего-то там.
Поэт: И что?
(фото-презентация под музыку, показ слайдов превращается в импрессионистическую зарисовку о крушении хипповой мечты под натиском бесчеловечного мира)
Патрон: А ничего! Забрали Босого. Кто-то из своих же стуканул на него в Стационар. Объявили его якобы опасным сумасшедшим. Пришла спец-бригада, спеленали его и упрятали в мёртвую палату, типа на обследование. Только уже второй год пошёл. А о нём ни слуху, ни духу. Родных-то у него нет. Коммуна вся развалилась, кто пропал неизвестно куда, половина народа от наркоты передохла.
Клирик: Я вот чему удивляюсь: у него же строго с наркотиками было. Тяжёлых — ни-ни. Один каннабис да психоделики. А тут — то одного найдут в каком-нибудь подвале с дырявыми венами, то другого — с полной глоткой колёс. Ну, и понятно, все разбежались. Слава Господу, мои в храме этим не балуются.
Патрон: А толку? Дрожат, как кролики.
Поэт: А вы узнавать пробовали? Направлять запросы?
Патрон: Ещё бы. Только документов-то у него не было. И фамилии своей он никому не называл. Так что, как в воду канул. Нет человечка… В общем, я думаю, спасать Босого надо. Причём самыми радикальными методами.
Поэт: Это какими же?
Патрон: Пока не знаю. Вот план Стационара. (разворачивает карту, включает проектор, на экране — изображение мрачной крепости) Это только примерный набросок. Но и за его хранение меня могут упрятать на круглый срок.
Клирик: Откуда он у тебя?
Патрон: Пришлось подсуетиться. Смотрите. Внутренний двор стационара обнесён забором, поверху идёт колючая проволока и, возможно, высоковольтные провода. Так что с прогулки его выкрасть не удастся. Вход на внутреннюю территорию либо через транспортные ворота, либо через главное здание. Но в здании при входе – контрольно-пропускной пункт, а транспортные ворота открывают только в присутствии четырёх надзирателей.
Поэт: Ну и больница! Больше похоже на тюрьму.
Клирик: Раньше это и была тюрьма. Охрана вооружена?
Патрон: Точных данных нет. Я видел, что они носят халаты. Очень было похоже, что под халатами у них бронежилеты. А где броня, там и пушки… Так что, видимо, без насилия здесь никак.
Клирик: Давайте, по возможности, без насилия!
Патрон: А если иначе никак не спасти невинных, не защитить страдающих?
Клирик: Тогда я готов на решительные меры. Бог рассудит. И всё же давайте рассмотрим остальные варианты.
Поэт: Не, ребята, я – пас. Всё это попахивает экстремизмом. К такому я не готов.
Патрон: А к какому ты был готов? Что мы тут в широких шляпах будем говорить красивые слова, носить шарфы, на которых будут виснуть влюблённые девочки? И пока вокруг будет твориться чёрте-что, мы только крепче будем сжимать фиги в карманах брюк? Это настоящее дело. Настоящее! Ну, напишешь ты ещё пятьсот стихов в течение жизни. Только кому они будут нужны, когда ты сам станешь старым и слабоумным. Таким тебя и запомнят люди. Никчёмным болтливым стариком. А если ты погибнешь сейчас – каждую твою фразу расхватают на цитаты. Решайся, Поэт!
Поэт: Подожди… подожди, я не могу так быстро. Мне нужно подумать. Нужно подумать.
(уходит. Аня следует за ним)
Клирик: Тебя послушать, так нам всем пора себе вены вскрыть. Зачем ты стал говорить о смерти? Мы ещё ничего не решили. Мы вообще не знаем, там ли Босой, жив ли он. Не разобравшись с этим, нет вообще никакого смысла что-то предпринимать. Ты сегодня какой-то странный. Чего ты напустился на Поэта? Можно подумать, мы с тобой тут такие сорвиголовы!
Патрон: Ты прав. Да, рассердил он меня. Подавай ему «песнь революции»! Встанем, как на картине, с флагом и будем так стоять, а ветер свободы будет развевать флаг и наши патлы. И все окружающие сами образумятся и устыдятся, и богатые бросятся делиться с бедными, эгоисты станут альтруистами, аморальные станут высоконравственными. Опять же болтать он горазд, баб с собой притащил целый гарем. Электру эту… А ведь сам сопляк. Куда ему…
Клирик (смеётся): Куда ему с Электрой гулять! Вот то ли дело…
Патрон (обрывает его): Да я не про то, собственно! Просто нужно быть в любой момент готовым…
Клирик: Предстать перед Создателем.
Патрон: Это уж кому как повезёт.
Клирик: В каком смысле?
Патрон: В таком. Передай-ка мне гитару:
Клирик: Во имя всего святого, не говори, что ты снова стал сочинять!
Патрон: Упаси меня Бог (или кто там)!
От запоя иль от жажды,
Вобщем, помер я однажды
Или, как говорится, преставился.
Неотложка отсвистела,
Ну, и тело опустело,
И на небо я сразу отправился.
Прилетаю я, а тута —
Мировые Абсолюты,
Трансценденция Разума Высшего,
Всё заляпано в астрале,
Что ж вы, боги, рай за… были?
Не увидишь и не разглядишь его.
Я любил нюхать дым из кадил,
Я свечми уставлял постаменты,
Так зачем же я в церковь ходил?
Чтоб распасться здесь на элементы?!
Где ступени? Где ворота?
Где с ключами дядя Пётр?
У кого же в ногах мне валяться, эй!
Где престолы, власти, силы?
Зря я вылез из могилы,
Чтобы стать бесплотной эманацией!
Где ты, борода из ваты,
Добрый дяденька распятый?!
Или кто здесь устанавливает правила?
Трудно бывшему атлету,
Если тела больше нету,
И мозгов как будто тоже поубавилось…
Может кто-то и счастлив везде,
Только я униматься не стану:
Ведь я метил в нормальный Эдем,
А попал, извините, в Нирвану!
Этот подлый Высший Разум
Подмигнул мне третьим глазом —
Предлагает мне ментальное общение.
Закричал бы я, да нечем,
Убежал бы а, да нечем,
В чём же тут моё предназначение?
Я же был отличный парень,
Лихо шпарил на гитаре
И на память Шекспира заучивал.
Значит я им весь не нужен?
Я до искры света сужен,
Им плевать не меня невезучего.
Если нет никакого Христа,
То зачем же мы жили, как люди?
Не затем я себя созидал,
Чтоб растаять навек в абсолюте.
Клирик: Я смотрю, вы тут уже спелись! И всё же ваша ирония напрасна. Только благодаря Храму мы спасём Босого.
Патрон: Вот как? Чтобы затащить его в твой храм, придётся сначала его из Стационара спасти.
Клирик: А я говорю не в переносном смысле.
Патрон: Постой-ка, ты хочешь сказать, у тебя есть план?
Клирик: План — это пока ещё громко сказано, но…
Патрон: Так говори, не тяни!
Клирик: Есть такое предание, что существует подземный ход, соединяющий Храм…
Патрон: Со стационаром?! Не может быть… Да брехня!
Клирик: Да, со стационаром.
Патрон: Да ну… да как? Кому понадобится подземный ход из Храма в стационар?
Клирик: Ну, если в старину там была тюрьма, наверное, служители храма освобождали узников.
Патрон: Можно подумать, там сейчас цирк для детей.
Клирик: Если там и сейчас мучают невинных людей, как ты рассказываешь, то тем более необходимо найти этот тоннель и возобновить его спасительную работу.
Патрон: Возобновить спасительную работу. Что-то мне не верится, что такой тоннель существует. Да и с чего бы служителям храма кому-то там помогать. Им администрация стационара платит за то, чтобы они приходили над подопечными обряды выполнять, когда те слишком разбушуются. Разве не так?
Клирик: В чужие финансы я носа не сую. У меня своих грехов хватает.
Патрон: А ты поинтересуйся. Вопрос-то принципиальный. Из мутной речки трудно самому чистым выйти.
Клирик: Я лучше разузнаю про тоннель.
Патрон: Ну, бог с тобой. Займись этим, если веришь…
Клирик: Это верно: Бог со мной. А вот с тобой кто? (уходит)
Патрон долго смотрит ему вослед. Потом достаёт из кармана шарфик Эли и смотрит на него. Свет гаснет. Музыка. Патрон смотрит слайды, рассказывающие его историю.
В пятне света Поэт поёт:
Люди любили друг друга в июле,
Им было весело, а мне грустно:
Ночью мне снилось, что ветры подули,
Листья опали и стало пусто.
Люди любили друг друга повсюду,
А я ходил и твердил им об этом,
Время пройдёт, и тепла не будет —
Землю и душу покинет лето.
А я ходил и твердил им об этом…
Мне отвечали, это не страшно,
Тем, кто замёрз, наплевать на потери.
Мне говорили, это не важно:
Лето не кончится, главное — верить.
Мне отвечали, это неправда,
Перезимуем на курорте небесном,
Мне говорили, забудь, да и ладно —
Думай о чём-нибудь интересном.
А мне говорили: «Забудь, да и ладно»…
Люди молчали и говорили
Что-то ещё о природных капризах,
Меня уважали, но не любили,
Как зимнюю тень, как холодный призрак!
А может быть, есть в мире жаркое место,
А может, куплю я одежду тёплую,
А может, мы все соберёмся вместе
И сентябрь согреть попробуем.
А может, мы все соберёмся вместе…
А мне говорили и даже пели,
О том, как по лужам, по душам и крышам
Тёплые ветры промчатся в апреле,
Но я не верил, а может, не слышал.
Люди любили друг друга под солнцем,
А я ходил, изнутри замерзая,
И заклинал зиму тайной троицей —
Во имя марта, апреля и мая.
Экран гаснет, к Поэту подбегает Аня.
Аня: Ну, вот видишь, опять тебя преследую. Будешь сердиться?
Поэт: Не буду. Думать буду.
Обнимает Аню, задумчиво гладит её по голове. Аня прижимается к Поэту.
Поэт: Ах, Аня… Что же нам всем троим делать?
Аня: Она тебя не любит.
Поэт: Знаю, что не любит. Но плохо мне без неё. На каждое свидание прихожу заранее и просто так начинаю туда-сюда ходить, время считаю. Как будто нет меня, пока и её нет. Ходишь так туда-сюда и ждёшь, когда же начнёшь быть наконец.
Аня: Так нельзя…
Поэт: Нельзя. А как можно? Меня ведь нигде нет. Разве это я на работе? Услужливо улыбаюсь и воплощаю мечты заказчиков. Вечера дряхлой ностальгии для заслуженных деятелей культуры… Разве это я со своими родными? Почтительный и вежливый сын…
Аня: А с ней?
Поэт: И с ней не я. Более чем с кем-либо! Как бизнесмен, кропотливо рассчитывающий свои последующие шаги, чтобы не прогореть, как боксёр, собранный, чтобы не пропустить удар…
Аня: А… (осекается)
Поэт: Ты, наверное, хочешь спросить, каков я с тобой? Самое удивительное то, что с тобой я вполне свободен и откровенен. И вот с ребятами. Как хорошо, что я их встретил!
Аня: Но ты же сам сказал, что не готов присоединиться к ним.
Поэт: Это страх рождения. Ребёнку страшно рождаться на свет, ему приятней и привычней оставаться в темноте утробы. Но я знаю, что способен на большее, чем просто работать и отдыхать. А если не способен — считайте меня неродившимся младенцем. Они, по убеждениям нашего святейшего Клирика, сразу попадают в рай.
Аня: Ты можешь мне сказать хотя бы парочку слов о том, что за люди твои товарищи? Они очень интересные, я ведь никогда не встречала таких.
Поэт: Честно говоря, я тоже. Тем удивительнее мне эта встреча. Вот Патрон. Человек очень образованный и знающий, он ведь учителем раньше работал. С учениками он честно делился знаниями. А то, что лгать недостойно, это для него просто математическая аксиома. Правда слыхал, что в итоге, у детей его возникли серьёзные проблемы с поступлением в ВУЗ: то ли спорили прямо на экзамене, то ли взятки отказались давать…
Аня: И что же? Патрон не пересмотрел свои педагогические методы?
Поэт: В каком-то смысле. На ряд чиновников от образования были совершены разбойные нападения.
Аня: Какой ужас! Неужели…
Поэт: Тихо! Ничего я не знаю. И знать не хочу. Хотя бы потому, что уже на следующий год взятки на вступительных экзаменах почти прекратились. Посмотрим, что там дальше будет.
Аня: И всё же мне кажется, что ты немного торопишься, связывая эти события. Уход Патрона из школы, нападения на чиновников, улучшение ситуации на вступительных экзаменах.
Поэт: Эх, Анюта! Может быть, я действительно напрасно пытаюсь отыскать логику в этой тёмной истории. В этом-то и наша беда: мы ничего не можем понять, потому что ни в чём не участвуем.
Аня: А чем вы вместе занимаетесь? Я, конечно, понимаю, что у вас свои секреты, и не лезу, собственно, но, если можно…
Поэт: А чем мы можем заниматься? Патрон… с тех пор как бросил преподавать, вообще человек не публичный. Клирик считает, что всемирная справедливость тем скорее наступит, чем он усерднее молиться будет. А я… Патрон предложил несколько интересных культурных проектов: авангардные выставки, кинопоказы там всякие. Проталкиваю эти пункты в свой рабочий график. (смеётся) Ну, вот ещё могу тебя разагитировать!
Аня: Лучше прочитай мне, пожалуйста, стихи. Я так давно не слышала тебя.
Поэт: Что ж, слушай, Аня. Только учти, если я сейчас и пишу о любви, то в холодных тонах.
Я не вижу себя нигде,
Ни в постели, ни за столом,
Ни среди тех людей,
Что идут по улицам днём,
Ни в кино, ни на телеканале
Среди роботов и солдат,
Ни в литературном журнале,
Где толстые дядьки сидят,
Ни в Азии, ни в Европе,
Ни в зеркале на стене,
Я не вижу себя в микроскопе,
Я не вижу себя в окне,
Ни в почётном, ни в чёрном списке,
Среди взрослых, среди детей,
На CD и на жёстком диске,
Я не вижу себя нигде.
Я вижу замороченный город,
Я вижу как сохнет вода,
Я вижу счастье и горе,
И дороги туда и туда,
Я видел звёзд хит-парада
И тех, кто спустился на дно,
Я видел всё, что им надо,
И я клал на это… давно,
Я видел полную чашу
И сытую благодать,
И я видел, что будет дальше,
И то, что нельзя назвать,
Я видел замороженный ветер,
Белых ангелов и синих чертей –
Я видел почти всё на свете,
Но я не видел себя нигде.
Но если случайно взглядом
Я пересекусь с тобой,
То там прочитаю правду
О том, кто я такой.
Аня: Ты всё тот же…
Поэт: Да, я не изменился. Но я бы с радостью сбросил старую кожу.
Поэт берёт Аню за руку кладёт её и свою ладонь в свой карман.
Аня: Я люблю тебя.
Поэт не отвечает. Уходят.
Дмитрий Косяков. 2009 г.
Что случилось ... 
Комплекс Че Гевары. Действие 1.: 2 комментария