Комплекс Че Гевары. Действие 3

Холл Стационара. Мрачный, напоминающий тюремное помещение. За письменным столом нечто пишет Инспектор. Входит Поэт.

Поэт: Извините.

Инспектор (поднимает голову) командирским голосом: Что?! Это ещё что такое? Почему одет не по форме?!

Поэт: Я? У меня нет формы… Мне ничего не сказали.

Инспектор: Тогда марш до 101-го отсека на выдачу, а дальше по распределению!

Поэт: Вы, наверное, не поняли. Я не пациент. Я к вам от художественного бюро, с концертом.

Инспектор пристально испытующе смотрит на поэта, встаёт, подходит: От бюро, говоришь?

Поэт: Да, вот бумаги.

Инспектор: А, ну конечно! Я и забыл. Прошу прощения. Я — инспектор этого заведения. Вы понимаете, так бывает заработаешься, что и людей не узнаёшь. Вот так ей-богу иной раз кажется сам себя бы схватил да и упрятал лет на десять.

Поэт: Понимаю, служба.

Инспектор: Очень это верно вы подметили — служба. Ведь мы же вас от этих мерзавцев бережём. У нас тут маньяк на маньяке. Да и их спасаем от собственной дурости. И тем нужно помочь, и этим. А нас только ненавидят за это. Обидные слова на стенах пишут. «Власть страха», «кровавые ублюдки». Сознайтесь, вы ведь тоже, наверняка, думали, мол, душегубы, мешают людям жить. Ну сознайтесь!

Поэт: Да я не то, чтобы…

Инспектор: Да ладно, чего вилять? Я ведь просто так по дружески спрашиваю. Вы же к нам, надеюсь, не в последний раз приезжаете? Уж не обижайте — заглядывайте. Искусство оно и душу исцеляет, и нервы успокаивает. И с вашим творчеством мы тоже превосходно знакомы. (Достаёт из папки лист, читает) «Ни в кино, ни на телеканале среди роботов и солдат…» А как дальше?

Поэт: Ни в литературном журнале, где толстые дядьки сидят.

Инспектор стремительно дописывает в листок строчки.

Инспектор: Вот, теперь у меня тоже есть кусочек шедевра. Может быть и автограф оставите? (Протягивает ручку и листок в открытой папке)

Поэт: Что это у вас за листок? (Пытается заглянуть в бумаги. Инспектор закрывает и убирает папку)

Инспектор: Как это метко сказано — «среди роботов и солдат»… Ты служил в армии?

Поэт: Я… не прошёл медкомиссию.

Инспектор: Да знаем мы, как эти медкомисси не проходятся. Тогда иди к нам: у нас можно без медкомиссии. Сам знаешь, времена сейчас тяжёлые, а у нас тебе и зарплата и защита. Ведь главное, чтобы не тебя били по роже, а ты. Правда?

Поэт: Но я уже работаю в бюро.

Инспектор: Бюро-бюро… Да закроют нахуй ваше бюро! Кому оно сдалось? А нам ловкие ребята нужны. Заведём тут стенгазету, анекдоты на сайт. Да и сотрудников хорошо бы в стихах поздравлять.

Поэт: Простите, я не хочу.

Инспектор: Брезгуешь? Чистеньким хочешь быть! Так может это ты и надпись на стене написал, а? А ну, говори! Ты писал? В глаза смотри! Не ты? А кто писал? Кто писал?!

Поэт: Я не знаю! Вы за этим меня позвали что ли?

Инспектор: Нет, зачем же? Мы позвали тебя выступать. Вот ты и выступай, говори, что тебе требуется. Программа концерта есть?

Поэт: Да, я подавал.

Инспектор: Да чего ты сдрейфил-то? Тебя ж никто не трогает. Ты парень хороший. Всегда поможешь, если что. Я неправ?

Поэт: Да… неправы. На меня полагаться нельзя: я художник слова, у меня язык, что помело. От меня из-за этого даже все подружки ушли.

Инспектор:Ну, все не все. Как у Анны здоровье? Хорошо, надеюсь?

Поэт: Смотрю, вы мной вплотную занимаетесь. Чему обязан таким пристальным интересом?

Инспектор: Да ничему. Исключительно моей любовью к искусству.

Поэт: А не могли бы вы ради этой самой любви помочь мне с приготовлениями к концерту?

Инспектор: Отчего же. Помогу. Это входит в мои полномочия. Ждите здесь. Сейчас я всё организую.

Двигается к одной из дверей, потом внезапно хлопает себя по лбу, мигает Поэту, мол, служба, забегался, и скрывается за другой дверью. Поэт стоит один во внушительном холле стационара. Из-за двери, к которой Инспектор направлялся изначально, появляется Эля.

Поэт: Эля! Ты? Каким образом?

Эля: Самым обычным. Мне здесь выделяют жилплощадь в одной из палат.

Поэт: Постой, тебя забрали что ли? Привели силой, да?

Эля: Вот ещё! Чтобы меня кто-то заставлял? Да никогда! Просто свела знакомство покороче с одним из надзирателей. И он обещал мне свободную секцию после свадьбы. Конечно, нужно будет её как следует обставить. Но это уже его забота.

Поэт: Вот как… Ты выходишь замуж. А как же Патрон?

Эля: Патрончик… Он, конечно, забавный и всё такое. Но долго выносить его бредни о всеобщей справедливости никаких нервов не хватит. Столько лет, а всё не вырастет никак. Всем вам пора уже повзрослеть и стать настоящими мужчинами.

Поэт: Как твой надзиратель?

Эля: Да, именно. Ему есть, что предложить красивой женщине. А настоящий мужчина — тот, у кого есть что взять.

Поэт: А у нас тебе нечего было взять.

Эля: От вас я уже взяла, что хотела. Я послушала твои стихи, посмотрела арсенал Патрона. Чего же ещё? Вы живёте в мыльном пузыре своих фантазий.

Поэт: Не совсем так. Каждый из нас действительно немного фантазёр. Но мы стремимся воплотить свои мечты. Поверь, это лучше, чем прилаживать себя, свою совесть под все несовершенства мира.

Эля: А смысл биться лбом об стену? Зачем создавать себе лишние трудности там, где другие их легко избегают!

Поэт: Да, это точно. Зато здесь ты будешь, как за каменной стеной. И в отличном обществе!

Эля: Напрасно иронизируешь. Люди как люди. Только вы у нас такие чистоплюи и то потому, что деваться некуда. Вам-то никто квартирку не предложит.

Поэт: Нам может и нет. А вот Босому предложили. Причём весьма настойчиво.

Эля: Это ещё кто такой? Ну-ка раскалывайся!

Поэт: Да так, просто к примеру сказал. Не важно.

Эля: Ну, скажи, пожалуйста. Мне же любопытно.

Поэт: Сказал же, нет.

Эля: Не мучь меня. Ты же знаешь, что я не могу устоять перед соблазном… (проводит ему рукой по щеке) А ты?

Поэт (отталкивает её): Пошла вон.

Эля: Ну и глупо. Я предпочитаю оставаться в хороших отношениях с бывшими.

Поэт: Видимо я буду первый, с кем этого не получится.

Эля: Да с тобой ни у одной не получится. Кстати, в постели ты ещё хуже, чем твой обожаемый революционер. И оба вы в подмётки не годитесь моему надзирателю.

Поэт: Убирайся.

Эля: А что это ты раскомандовался? Я тут живу. Это мой дом, а не твой. Я ещё не посмотрела твой концерт. Давай, прочитай нам свои шедевры. Они очень хорошо идут под мартини с соком.

Входит Инспектор.

Инспектор: Что ж, господин артист, сейчас мы подготовим для вас площадку.

Поэт: Прямо здесь что ли?

Инспектор: А чем плохо? Пространства достаточно, акустика превосходная. Сейчас расставим стулья, соберём публику… Живей, парни!

Появляются сотрудники стационара, ставят возвышение, добавляют несколько стульев к зрительному залу и рассаживают на них заключенных. Таким образом, зрительный зал превращается в часть сценического пространства, а зрители — в пациентов стационара. Всё это сопровождается музыкой и танцем Эли. Наконец, Поэт взбирается на возвышение.

Инспектор (обращаясь к залу): Дорогие подопечные! Вот и закончился ещё один год. Ещё один год вашего бессрочного пребывания в наших гостеприимных стенах. Этот год был трудным. Не все закончили его… живыми, но все с хорошими результатами. Сократилось количество лоботомий и усыплений. Несмотря на то, что передача посылок продолжает задерживается, их качество продолжает расти. Но самое главное, дорогие подопечные, не в этом. А в том, что, несмотря на все недочёты, невзирая на трудности, следующий год объявляется годом цифры восемь. Все мы понимаем, что значит для каждого из нас цифра восемь, и она ещё не раз даст о себе знать. Я лично обещаю каждому из вас, что предстоящее сокращение пайков будет сбалансировано за счёт соответствующего увеличения номеров ваших палат. Каждый номер будет в честь праздника помножен на восемь! Средства на изготовление краски будут взяты непосредственно из ваших вен.

А теперь — представление. Бюро праздников приготовило для вас концерт знаменитого поэта. Не будем называть его имени. Тем более, что мы уже подобрали для него соответствующий номер. Итак, перед вами — 49б49!

Провоцирует зал на аплодисменты.

Музыка. Поэт:

Ледяные ветры

Сгрызли бабье лето,

Отогнали радости

От души поэта.

Да и было их немного:

Лишь любовь, да вера в Бога.

Вера в Господа и в миф,

Будто Че Гевара жив.

Будто он прошёл лесами,

Очутился между нами,

Мимо окон и витрин

Пробирается один.

Хочет сил набраться,

Чтобы вновь сражаться.

Но зимой одна беда —

Некуда податься.

Я бы взял его домой,

Только я и сам бродяга,

И ни крыши нет, ни флага

У меня над головой.

Я б таскал ему патроны,

Я б упал стрелой пронзённый.

Лучше я умру за Кубу,

Чем в России петь по клубам.

Листья облетают,

Сентября не станет,

Но назло любым ветрам

У меня есть тайна:

Листья красные в подарок

С неба шлёт нам Че Гевара,

Чтобы даже в час печали

Мы любимых защищали.

Им осталось так немного:

Лишь любовь, да вера в Бога.

Вера в Господа и в миф,

Будто Че Гевара жив.

Инспектор тихонько Эле: Ты что правда с ним спала?

Эля: Отстань!

Инспектор: Парень-то на всю голову больной…

Поэт: Прежде, чем я прочитаю вам следующий стих, мне бы хотелось пригласить на сцену кого-нибудь, кто имел в своей жизни психоделический опыт. Есть такие в зале? Поднимите руки!

Всматривается в тех, кто поднял руки.

Поэт: А кто из поднявших руки имеет опыт проведения публичных лекций и семинаров?

Один из надзирателей поднимает руку: Я!

Поэт (к залу): Больше никто?

Надзиратель (поднимается на сцену): Нет, я правда имел оба этих опыта.

Поэт вглядывается в его лицо: Босой?

Босой: Мне ни о чём не говорит это имя.

Поэт: Босой, я узнал тебя. Но ведь ты не сотрудник, а пациент, чёрт побери!

Инспектор внимательно прислушивается к разговору. Потом к нему подходит Эля и шепчет на ухо.

Босой: Устав предусматривает повышение особо усердных и послушных пациентов в разряд младшей охраны.

Поэт: Что-то меня совсем клинит… Постой. Я совсем ничего не понимаю. Неужели ты не помнишь своих друзей, своего прошлого?

Босой: Я выздоровел и изменился. Это всё были болезни молодости. Доктор сказал, что это нормально. Это бывает. Это называется «комплекс Че Гевары».

Инспектор делает знаки надзирателям, они окружают сцену.

Поэт: Дай-ка я угадаю симптомы. Альтруизм, энтузиазм, честность…

Босой: Ещё идеализм.

Поэт: Да, что же они тут вытворяют с людьми, Босой? Они же подсунули тебе другую душу!

Поэт озирается по сторонам, на кольцо надзирателей, на Элю и Инспектора.

Инспектор: Концерт продолжается! Ваше последнее слово. Но учтите, каждое ваше слово может быть использовано против вас.

Поэт: Ну, хорошо. Допустим, вы победили. Но зачем вам это всё? Чем вам помешали все эти люди?

Инспектор: Всё очень просто, господин 49б49. Есть больные — есть стационар. Чем больше пациентов — тем шире полномочия персонала. Мы же ведь не трогаем уважаемых и известных. Только тех, о ком спросить некому.

Поэт: Но ведь я! Я пришёл, чтобы спросить!

Инспектор: А за тебя кто поручится? Кто заступится? Поэты всех ненавидят. Вы без этого писать не можете. Писать о всеобщей любви. Одари нас чем-нибудь на дорожку.

Кому образ утопии

Из реальности вырвал?

Почём народный опиум,

Сердце бессердечного мира?

Нет большего блага,

Чем за других отдать душу.

Кто под каким флагом

Выйдет из клетки наружу?

А чтобы послушные дети

Сидели всю ночь в Интернете,

Кого-то должны мы убить.

И добрые тёти и дяди

Поймали Эстелу Липранди.

Мне некого больше любить.

Одним — путь и учение,

Другим хватает попкорна.

Чем сложней назначение,

Тем прекраснее форма.

Звёзды гаснут над городом,

Нас везут эскалаторы

Вниз, где очень скоро нам

Всем быть виноватыми.

А чтобы несчастные дети

Сидели всю жизнь в Интернете,

Каждый второй был убит.

Добрые тёти и дяди

Распяли Эстелу Липранди.

Мне некого больше любить.

Сто лет Махатме Ганди,

А сдохнет — Эстела Липранди…

Эля: Да разобьёт ему кто-нибудь морду или нет? Неужели тут нет настоящих мужчин?

По знаку Инспектора надзиратели хватают Поэта, связывают его. Инспектор (залу): Не хлопать!

Поэт кланяется зрителям. Все уходят.

Надзиратели долго пытают Поэта. Наконец, оставляют его в инвалидном кресле с остановившимся взглядом. Через какое-то время надзиратель впускает Аню. Надзиратель уходит.

Аня: Здравствуй. Посмотри на меня, не бойся.

Поэт поднимает на неё неузнающий взгляд. Аня бросается к нему.

Аня: Прости, они не пускали меня. Я не могла прийти раньше!

Поэт: И ты меня прости, но я не знаю тебя. Наверное в той прошлой жизни я тебя очень любил. А теперь ничего не знаю…

Аня: Значит, это правда… Патрон предупреждал меня, просил не ходить, но я не верила. Я не стану плакать: всё выплакала в приёмных у этих суконных рож и во сне. Я раньше не говорила тебе, но ты мне часто снишься. Разговариваешь, смеёшься… Помнишь, как ты мне сказал, что можешь легко воровать мои мысли, а потом целовал в лоб. Вот так.

Подходит и целует Поэта в лоб.

Поэт: Я ничего не знаю. Знаю только, что раньше я сочинял стихи. Но целыми днями сижу здесь у окна, смотрю в небо и не могу вспомнить ни одной строчки. Пробовал сочинять. Но сразу начинает болеть голова… Вот всё, что мне удалось собрать и запомнить:

Одиночество к одиночеству

Обращалось по имени-отчеству,

Понимание к пониманию

Обращалось по форме и званию.

Ну, а я позабыл все названия,

Как же мне сократить расстояния?

Скажи, это похоже на то, что я писал раньше?

Аня: Да. Очень похоже.

Поэт: Это хорошо. Но больше я ничего не могу. Ведь у меня нет памяти, нет прошлой жизни. Разве можно быть писателем без памяти? Я ничего не могу писать. Я ничего не знаю о мире, о себе. Расскажи мне что-нибудь.

Аня: Мы познакомились, когда я была ещё совсем девчонкой. Я таскала тебе свои сочинения, ты так серьёзно вникал в них, разбирал, объяснял что хорошо, а что нет. Конечно, я потом бросила это всё, а ты меня ругал. Потом взялась читать. Но и это долго не продлилось. Мне просто было достаточно наблюдать за тем, как ты читаешь, слушать то, что ты сам написал. Помню, ты жил у нас на даче и каждый вечер читал мне перед сном. Но как бы рано я ни вставала, ты всегда уже сидел на скамейке в саду. И везде была сирень и утренний туман, и ты улыбался. Помнишь? Вспомни, прошу тебя!

Поэт: Нет, не помню. Когда я закрываю глаза, я вижу эти же самые стены, как будто у меня срезали веки.

Аня: А помнишь, как мы пошли на Столбы, и там ты признался мне, что боишься высоты, и всё жаловался, когда я пыталась затащить тебя на невысокий камень? Помнишь, как врал мне, что не чувствуешь щекотки, а оказалось, что её ты боишься ещё больше, чем высоты?

Пытается пощекотать его.

Поэт: Не помню и не чувствую. Моё тело как будто состарилось. Оно едва слушается меня. Наверное, я любил тебя. Но я не помню этого чувства.

Аня: Нет, ты не любил меня. Ты любил Элю. Электру.

Поэт проводит рукой по своей щеке: Электра… электротерапия… электрошок… (хватается за голову) Нет, здесь нельзя любить. Здесь за тобой каждую секунду следят, как в телешоу.

Аня гладит его по голове, успокаивает.

Аня: Но ведь любовь, это единственное, что имеет смысл. Больше мы ни зачем не нужны.

Поэт: Любовь это нечто большое. Такое, что и не поместится в этих стенах… И даже, если их чуть-чуть подвинуть, всё равно не поместится. Скажи, а каким я был? Я был счастливым?

Аня: Ты был всегда немного заносчивым и одиноким. Даже на детских фотографиях ты выглядел задумчивым, отрешённым. Я иногда смотрела в твои глаза, и вдруг понимала, что ты уже не рядом. Что ты улетел. Так было, пока ты не повстречал своих товарищей — Клирика и Патрона…

Поэт: Я улетел… Да. Наверное, я просто улетел. Однажды в окне я видел птицу… Скажи, а там, где я раньше жил, помнят меня?

Аня: Помнят. Но… про тебя наговорили много ужасных вещей. Почти все друзья отвернулись от тебя. Но я знаю, что это неправда, и теперь никому не верю. Когда кого-то ругают, мне кажется, что он хороший человек. И наоборот.

Поэт: Друзья отвернулись от меня?

Аня: Не все. Клирик пропал без вести, про него по телевизору говорят ужасные вещи. Как и про тебя. Мне кажется, это значит, что его постигла твоя участь. Патрон тоже пропал, но про него пока молчат. Может быть, он что-то готовит? Стационар обносят дополнительной стеной. Опасаются, что тебя захотят спасти. Они объявили карантин, хватают кого попало и увозят. Только не сюда, а куда-то за город. В самом городе становится неспокойно… Мне трудно сложить всё это в целую картинку. Ты был прав, когда говорил, что мы ничего не понимаем, потому что ни в чём не участвуем.

Поэт: Нет, никто меня не спасёт. Тут некого спасать. Я уже давно улетел.

Аня: Я знаю. Мы оба давным-давно улетели вместе.

Люди любили друг друга в июле,

Им было весело, а мне грустно:

Ночью мне снилось, что ветры подули,

Листья опали и стало пусто.

Люди любили друг друга повсюду,

А я ходил и твердил им об этом,

Время пройдёт, и тепла не будет —

Землю и душу покинет лето.

А я ходил и твердил им об этом…

Люди молчали и говорили

Что-то ещё о природных капризах,

Меня уважали, но не любили,

Как зимнюю тень, как холодный призрак!

А может быть, есть в мире жаркое место,

А может, куплю я одежду тёплую,

А может, мы все соберёмся вместе

И сентябрь согреть попробуем.

А может, мы все…

Аня распахивает свой плащ. На внутренних сторонах плаща прикреплены динамитные шашки и взрывной механизм. Раскинувшая руки, она напоминает распятие. Взрыв.

Дмитрий Косяков, 2009.

Комплекс Че Гевары. Действие 2

Комплекс Че Гевары. Действие 1.