Они не пройдут. Часть 2

Давид Михалыч: Напротив, господин офицер, я свою Родину люблю. И, в отличие от вас и этих солдат, отлично представляю, что это значит.

Офицер: Вы ходите против своего президента?

Давид Михалыч: У нас не феодализм.

Офицер: Вы ходите против своего народа?

Давид Михалыч: Вы так отчётливо знаете, чего он хочет?

Офицер: Народ хочет проживать в мире и успокойствии.

Давид Михалыч: Последние несколько тысяч лет ему это плохо удавалось.

Офицер: Ведь это вы начали войну.

Давид Михалыч: Лучше…

Офицер: Лучше умереть стоя, чем проживать на коленях? Я слышал это.

Давид Михалыч: Теперь не так. Проще. Лучше умереть стоя, чем на коленях.

Офицер: Ты хочешь умирать?

Давид Михалыч: А у меня есть выбор?

Офицер: О, безусловленно! Проименуйте своё задание и должность, помогите нам — и проживайте в успокоении!

Давид Михалыч: Нет.

Офицер (его голос снова превращается в рык): Хочешь умирать стоя, ты говоришь? Заставить его стоять!

Николай и Виктор поднимают Давида Михалыча и поддерживают его.

Офицер: Снять долой повязку!

Николай: Господин офицер, рана ещё не…

Офицер: Молчать! Трибунал! Повязку!

Виктор поспешно сдирает повязку с ноги Давида Михалыча. Поддерживаемый солдатами пленник постепенно слабеет.

Давид Михалыч: Я не боюсь смерти, господин офицер. Я уже достаточно пожил. Единственное, что меня огорчает, это видеть моих учеников послушным тестом в грязных руках.

Офицер: Вы передали свою Родину и её народ. Вы хотели восхождения насилия. Дурацкие фанатики своих ненастоящих идей. Вы пристегнулись к инопланетным захватчикам и вызвали в стране кризис, разруху и смерть. Из-за вас повелительству пришлось ввести военное положение, пытки и другие непопулярные меры. Всё обвинение ложится на вас. Кровью мёртвых младенцев омыты пути из глубин космоса в сердцеточие тёплой красной человеческой потаённости. Испуганный взгляд Господа Бога на холодных камнях зимой. Рёв раненых монстров за переборкой бессознания. Все они врут, но я должен знать! Мы должны знать! И это ПРИКАЗ ВОЕННОГО ТРИБУНАЛА.

На последних словах Николай и Виктор вытягиваются, как заколдованные, а офицер бросается к Давиду Михалычу, присасывается к его ране. Давид Михалыч вскрикивает и оседает в руках солдат.

Офицер (поднимается, его рот испачкан в крови): Смирно! ЕЩЁ СМИРНЕЕ!

Николай и Виктор вытягиваются и роняют тело Давида Михалыча, вытаращенными зачарованными глазами смотрят на офицера.

Офицер: Смерть предателям!

Поднимает тело и уносит с собой. За сценой шорох, это уходят другие солдаты. Николай и Виктор вдруг расслабляются, как будто прошло наваждение.

Николай: Что это было?

Виктор: Что?

Николай: Что вот сейчас происходило?

Виктор: А что? Что такого?

Николай: А то, что этот офицер – чёртов инопланетянин, вот что!

Виктор: Ты уверен? Он же не зелёный…

Николай: Да кто тебе сказал, что они должны быть зелёные? Ты видел хоть одного инопланетянина?!

Виктор: Ну, вообще, нет.

Николай: Так вот что я тебе скажу, господин без-двух-минут-заместитель, этот офицер был чёртов инопланетянин, с которыми мы, якобы, воюем!

Виктор: Послушай, но он же на нашей стороне. Значит, он хороший инопланетянин. Тем более офицер. Кого попало в офицеры не назначат. Он за нас, понимаешь?

Николай (передразнивает): Нет, не «понимаешь»! За кого это «за нас»?

Виктор: За людей, за Россию. Нельзя же судить о человеке по цвету кожи. Главное, что у него внутри. Главное, это то, что нас объединяет.

Николай: Что же меня объединяет с инопланетным кровососом?

Виктор: Ну… наверное… любовь к нашей земле. Он же за неё воюет. К нашей истории… и…

Николай: И литературе? Ты это хотел сказать? Ну, договаривай: «К истории и литературе»!

Виктор: А что такого? Может, и к ней.

Николай: Слушай меня, господин заместитель, ни хрена он не знает ни о нашей культуре, ни о нашей истории. Как, кстати, и мы с тобой. Чихать ты хотел и на Онегина, и на Печорина, и на Сусанина. И воюешь ты не за церкви и кремли белокаменные, их по России столько гниёт, и никому они не нужны, кроме как в качестве сортиров! Тебе за тачку свою необкатанную боязно, да за кегельбан, да за то, чтобы под таких, как ты, тёлки ложились ради элитной жилплощади.

Виктор (испуганно): Послушай, я просто хочу, чтобы всё снова было, как раньше!

Николай: А я не хочу! (Виктор испуганно моргает) Не хочу я, как раньше! Опять идти охранником устраиваться, чужое добро стеречь. Я помню, одна старуха при мне в магазине пыталась булку хлеба украсть, а у самой руки трясутся. Не хочу я, как раньше! Стоять навытяжку целые сутки и всё завтраками себя кормить: вот стану я начальником охраны супермаркета, вот стану я телохранителем депутата, вот женюсь я на дочке олигарха. А они едут мимо в своих железных саркофагах и в упор тебя не видят. Не хочу я лыбу каждому прохожему показывать только потому, что завтра он может моим начальником стать. Не хочу я, как раньше, потому что оно было вашим.

По ходу монолога Виктор нервно теребит кобуру пистолета. Винтовка Николая лежит на земле.

Виктор: Да ты рехнулся, что ли? Когда иначе-то было? Всегда ж так было!

Николай: А мне плевать.

Виктор: Да ты уж не надумал ли к ним уйти?

Николай (смеётся): К кому «к ним»? К зелёным тварям?

Виктор (не находит слов): Да ты… да ты…

Достаёт пистолет и направляет на Николая. Оба медленно пятятся в разные стороны.

Николай: Ну, давай. Они не пройдут. Выживает сильнейший. Давай!

Виктор: Тупое быдло. Я всегда вас ненавидел. Вы ничего не можете и только завидуете тем, кто всего добился сам. Вот кого надо уничтожать. Вы мешаете нам жить.

Николай: И быстро ездить? Ага. Об нас тормозит ваш прогресс. А потом приходится оправдываться в суде. Так и мою мать однажды задавил ваш прогресс… на огромном джипе. Тогда суд встал на сторону прогресса. Прогресс заплатил денег… Только здесь не будет суда, здесь не надо будет платить… деньги. Стреляй за прогресс, сволочь! Стреляй, чтобы всё неслось вперёд, то есть назад, в твоё прекрасное прошлое! Стреляй за кегельбан! Ну!

Виктор стреляет. Николай падает рядом с винтовкой. Какое-то время всё неподвижно. Внезапно Николай вскакивает и стреляет. Виктор падает, какое-то время слабо шевелится и замирает.

Николай: Страйк.

СЦЕНА 3

Ночь. В лесу у костра Николай со снайперской винтовкой. Рядом его гитара. Он снова напевает свой неизменный мотив, потом вдруг берёт гитару.

Николай (сочиняет на ходу или вспоминает):

За кого воюешь? За кого умрёшь?

На кого работаешь? Для чего живёшь?

Вокруг воюют люди, и ты не в стороне…

Та-да-да… наши руки прикованы к войне.

Ты хочешь быть нейтральным, но это ерунда,

Во все века молчанье означает «да»!

Так…

За кого воюешь? За кого умрёшь?

На кого работаешь? Для чего живёшь?

Нет, всё-таки как трудно соображать самому, искать своё место на свете. Особенно когда идёт война. Конечно, и там, и там есть командиры, есть приказы. Но раз начав задавать себе вопросы, уже трудно остановиться. Трудно не требовать ответов. Как будто у тебя появился дополнительный желудок, и он постоянно требует правды.

Мне говорил мой папа: «Одумайся, сынок!

Неужто жалким трусом ты проживёшь свой срок?

Что значит быть мужчиной — смотреть на жизнь в окно

Или встать рядом с теми, с кем ты заодно?

За кого воюешь? За кого умрёшь?

На кого работаешь? Для чего живёшь?

Чёрт подери, может, я и правда рехнулся! Мне хочется петь, прыгать, как в детстве, ей-богу. Хотя и в этот дозор я не просился, и эту войну не начинал.

Чем вечно притворяться, что ты не на войне,

Не лучше ль разобраться, на чьей ты стороне…

Да… Да уж, дозоры эти! Со скуки свихнуться можно. Или наоборот? Волей-неволей соображать начнёшь. Спешить некуда, главное не проворонить, если кто с их стороны пойдёт. Пропустить нельзя. Ну, ничего, у меня не пройдут, глаз-то наметал уже. (в пространство) Ведь как всё было просто! Вы были правы, Давид Михалыч. А я не понимал ничего. Ведь главное, чтобы они не прошли. Главное, чтобы они не прошли внутрь. Для этого и нужно не покидать постов и не сбивать прицела! Главное, чтобы они не проникли за линию нашей обороны и не оказались там, внутри.

Я-то, дурак, раньше думал, что меня не объедешь, что уж я понимаю, что к чему и что почём. Потому и не заметил, что меня, нас, давно обошли со всех сторон. Потому мы и не поняли этой войны. Потому что враги были здесь задолго до пришествия. Потому что мы уже много лет не смотрели в прицел. А если и смотрели, то не на тех. А нас давно обошли. Надо было посмотреть внутрь. Прицелиться и — бах!

Не с той стороны окопа искали… Эх, Давид Михалыч, Давид Михалыч! Вы меня всегда ругали, что я опаздываю на уроки. Вот и в этот урок я врубился поздно.

Оставляет гитару, смеётся.

Николай: Ладно, всё. Это нервы. Свобода по мозгам даёт. А теперь — тихо: мы, дорога, они.

Берёт винтовку, осматривает окрестности. Вдруг настораживается.

Николай: Есть один. Ага… Как говорил откинувший сноуборды господин заместитель, шпион инопланетного происхождения. Ну, пускай только приблизится, дальше границы ему не пройти.

Николай проверяет готовность винтовки и прячется. Через некоторое время появляется инопланетянин с автоматической винтовкой.

Николай (появляется из укрытия): Мегив! Да ты живой!

Подбегает и обнимает инопланетянина.

А мы уж с товарищами думали, что ты погиб! Куруш и Серёга даже рвались отомстить. Где ты пропадал? Что с тобой было? Рассказывай!

Мегив с лёгким акцентом: Не тревожься, Николаи. При отхождении я потерял свою винтовку и вернулся её забрать. Вот. (показывает винтовку) К печали, хотя мне и пришлось скитаться поблизости от электростанции, я не добыл никаких дополнительных сведений.

Николай: Да не переживай ты! Командир ещё в детстве эту электростанцию всю облазил. У него отец на ней работал. Тогда она ещё энергию в город подавала, простым жителям. Это потом её переделали, чтобы нефтяные вышки снабжать. Тут ведь, как нефть и золото нашли, сразу такое началось! Военное положение, комендантский час. Губернатора в генералы произвели и войск сюда из столицы нагнали. Деревень двадцать в округе было. А потом, кто в город не подался, все исчезли неизвестно куда. Из Европы миротворцы припёрлись, мать их, тоже грабить взялись.

Мегив: Они и нас пробовались в это втащить. Мне очень позорно вспоминать об этом.

Николай: Да чего ты за старое? Вы же только прилетели тогда, не знали ничего ещё. На самом деле, война началась задолго до вашего появления. Просто её было не видно. Но она шла, в ней погибали люди. Я всегда это чувствовал. Каждый мой день был для меня войной. Я шёл на работу, как в окоп, я видел ненависть в каждом взгляде. Это была тихая и незаметная, но кровавая драка. Вся наша жизнь – была кровавая драка. Зато ваше появление сломало равновесие и обозначило стороны.

Мегив: Некоторые с нашего корабля не зажелали понимать правду. Они до сих пор помогают врагам…

Николай: Вот заладил! Вы-то тут причём? Я и сам, чего греха таить, сперва не с той стороны оказался по дурости. Эх, Мегив, марсианская твоя морда, как я рад, что ты живой! Серёга никому твои вещи трогать не разрешил. Давай, топай в штаб, обрадуй его. И командиру отрапортоваться не забудь.

Мегив: Не позабуду.

Николай: Постой!

Мегив: Что?

Николай: Гитару мою захвати, будь другом. А то руки больше к ней, чем к винтовке тянутся. А сейчас это не годится.

Мегив берёт гитару: Хорошо.

Николай: Погоди. Побудь со мной немного. Скучно тут одному, хочется поговорить с родной душой.

Мегив: Хорошо, я побуду, Николаи. Желаешь, я расскажу тебе про пространство? Я ведь сверх и не видел ничего.

Николай: Да, расскажи. Я в детстве тоже мечтал космонавтом быть. Мы все тогда об этом мечтали.

Мегив: Да. Мне желается рассказать тебе про космос так же красиво, как пишут в ваших книгах. Я не устаю впечатляться воображением и изобретательностью земных писателей. А посторонних я и не знаю, у нас была только научная литература. Я родился уже в пространстве, мы покинули свою родную землю несколько поколений назад. Она погубилась. И виной этой катастрофе мы, её дети. В погоне за бесчисленной выгодой мы отвыкли от сдержанности и самоограничения. И даже, когда стало наглядно, что планета не выдерживает наших аппетитов, что она просто погибнет, никто не мог остановить безумный процесс в одиночку, а бороться вместе мы давно отучились. И вот – годы в холодном чёрном пространстве в поисках новой земли. Мигали планеты, мигали датчики на устройной консоли. И планеты были так же безжизненны, как расцвеченные кнопки. Наш маршрут был посчитан давно, мы словно бы катились по монорельсу. Главный экран пульсировал холодным голубым светом, зато иллюминаторы озарялись всеми цветами радуги, там меняли свои очертания созвездия, словно бы они оживали и начинали двигаться навстречу друг другу, чтобы поделиться новостями о караване одиноких новопроходцев. Ты не представляешь, Николаи, каково это — ждать. Ждать с самого рождения. Чувствовать, что ты не в силах изменить движение, что маршрут установлен много лет назад и рассчитан на много расстояний вперёд. Всё, что ты можешь, это не терять надежды и вечно ждать, что по ту сторону холодных пространств, за чёрной стеной пустоты тебя могут встретить понимание и дружба.

Нас было много на корабле, но мы были поодиноки. Наше прибытие сюда показало, насколько чужими мы были товарищ товарищу. Одни, увидев на земле ещё не исчерпанные ресурсы и схожую с нашей экономическую взаимосвязь, поспешили занять в ней наиболее выгодные положения. Другие (ты их всех знаешь, Николаи) зажелали уберечь наш новый дом от неизбежной гибели. Вот ведь как выходит: многие годы, проведённые в единстве в одних железных границах, не сделали нас ближе. Наша Родина – старый разваливающийся корабль — слишком тесная для нашей дружбы и нашей вражды.

Николай: Это ничего. На Земле хватит места для вас. Много ли нам надо? Я помню, как отец первый раз взял меня на рыбалку на большое озеро. Мы отправились на маленькой резиновой лодке, как раз для нас двоих. Вышли мы вечером, и когда мы были на середине озера, начало темнеть. Горы на горизонте совсем пропали, слились с тёмно-синим небом. Дело было в августе, так что звёзды стали появляться почти сразу, и было их много-много. Так, что небо казалось живее земли. Там всё сверкало, и словно бы тоже колыхалось, как вода вокруг нас. В воде тоже отражались и звёзды, и луна, разрезанная волнами на ломтики. Всё вокруг дышало. Было тихо, мы даже перестали разговаривать. Только шлёпали хвостами рыбы, которых отец то и дело доставал из глубины. А вот у меня не клевало, или я просто не умел распознать шевеление лески. Мы рыбачили без удилищ, просто на леску с крючками. И это было так удивительно: живой, шевелящийся мир, где тьма и свет перемешаны непонятным узором, и я… держу длинную струну, протянутую куда-то в темноту, и жду, что она задрожит, подаст сигнал, отзовётся с той стороны. Как будто, как только это произойдёт, как только сигнал будет получен, мы сможем вернуться домой.

Мегив (присматривается к дороге): Николаи, это колонна! (Николай подбегает и смотрит, куда указывает Мегив) Они начали наступление.

Николай: Так. Быстро беги в штаб, предупреди их.

Мегив: А ты?

Николай: А я немножко их задержу. Попробую оттянуть их в сторону озера. (Мегив колеблется) Быстро, я сказал! Ничего со мной не случится. Скажи, что я попробую привести их к озеру.

Мегив: Понял. (убегает)

Николай (сам себе): Ничего со мной не случится. Я уже не боюсь. Я уже не боюсь.

Занимает позицию, начинает стрелять. Слышатся ответные выстрелы. Николай напевает: «За кого воюешь? За кого умрёшь?» Гул выстрелов нарастает.

Затемнение.

КОНЕЦ.

Дмитрий Косяков. Январь 2011 года.

Начало