Молодая, эх, молодая
К концу университета идея переезжать в деревню окончательно меня оставила. Я стала понимать, что, несмотря на всю мою горячую симпатию к деревенским, среди тамошнего пьянства и грубости я либо зачерствею и ожесточусь, либо полностью ассимилируюсь с местными и стану совершенно такой же, как они. Ни того, ни другого мне совсем не хотелось. К тому же шли слухи, что школу в Павловщине собираются закрывать и возить ребятишек на уроки в соседнее село.
Не стремился в деревню и мой новообретённый супруг, и потому мы оба нашли для себя работу в городских пределах – в Черёмушках.
Мы с Николаем поселились в широкой панельной девятиэтажке, на первом этаже которой обильно разрослись магазины и конторы. Отдельную комнату в двенадцать квадратов нам любезно предоставили дед с бабушкой – хозяева в меру уютной трёхкомнатной квартиры, которую им некогда подарил за труды на благо советской Родины завод КрасМАШ. За удовольствие спать на панцирной кровати, пользоваться собственным столом, двумя стульями и шкафищем в полстены мы отдавали в 2009 году всего пять тысяч рублей.
На двоих у нас была одна подушка, одно синтепоновое одеяло, одни домашние тапочки и один купленный в кредит ноутбук. Окно в комнате было, конечно, тоже единственное.
Из него я видела убегающие вдаль трамвайные пути, которые терялись на горизонте в густой листве высоченных тополей, избушки и коттеджи Суворовского посёлка, автобусную остановку и синий ларёк с мороженым.
Школа располагалась немного подальше, через километр с лишним от дома. В первый год моей самостоятельной жизни меня взяли в «углублёнку» – одну из тех школ, которые называют «хорошими» и куда ответственные родители стремятся устроить своих чад-первоклассников.
Уже на первой нашей встрече директриса так обрадовалась, что даже слегка напугала меня своим бурным проявлением чувств:
– Вот хорошо, что молодые учителя приходят, новая кровь! Я молодёжь люблю! – без стеснения признавалась мне Тамара Егоровна. – У нас в этом году географ, информатик, это самое… физик, хореограф – вот сколько! А Вы у нас кто?
– Филолог я. По русскому…
– Ну да, ну да! А что – по русскому тоже надо учителя, что ли? Ну да, Яшунина-то в декрете, всё правильно. Ну, Леночка! – она вдруг хлопнула меня по плечу, отчего я даже вздрогнула. – Пойдёмте-ка смотреть рабочее место! Вера, дай от 309-го ключик!
Мы прошли в кабинет на втором этаже.
– Духота! – директриса быстрым движением открыла окно. – Фу, какие рамы старые. Надо всё это менять. Лена, будешь менять!
Я только успела подумать о том, что никогда не училась на монтажницу окон, как взгляд мой упал на доску с нестёртой до сих пор надписью «Двадцать девятое мая».
Золотой солнечный свет ложился на крышки широких парт, портреты писателей, плакаты, зелёную стеклянную вазу.
Я представила, как в этом кабинете на месте пустых стульев окажется двадцать пять или даже тридцать юных человек, готовых меня слушать. Можно ли мне их доверить – людей, настоящих, живых?..
– Доверим тебе классное руководство, – тон моей начальницы сменился с непринуждённого на строговатый. – Класс хороший, 5 «Б», без особых хулиганов.
Она ещё рассказала мне о школе, о том, сколько стараний приложили учителя, чтобы заслужить её нынешний престижный статус. Следующую нашу встречу начальница назначила на 17 августа.
***
– Где Вы были? Я Вас искала.
Завуч отчитывала меня семнадцатого числа, не раз упомянув, что из-за моего отсутствия убирать 309-й кабинет пришлось «другим». По тону её голоса я сообразила, что этим невезучим другим, наверное, оказалась она сама, и пыталась оправдаться:
– Но Тамара Егоровна сказала приходить 17-го… И я принесла все бумаги.
– Не знаю, – сухо бросила завуч. – Как семнадцатого, когда шестнадцатого была приёмка школы.
– И как, приняли? – встряла я.
Моя собеседница свысока промолчала.
Чтобы не вносить путаницу, сообщу прямо сейчас, что, вообще-то, завучей у меня оказалось целых три: Демьянкина, Кузнецова и та, о которой я сейчас веду речь. Честное слово, я совсем забыла её имя, зато отлично помню, что она всегда ходила в красивых деловых костюмах и на шпильках, которые звонко цокали по мраморному школьному полу. Поэтому впредь я так и буду называть её: Завуч на шпильках.
– Кабинет у Вас, конечно, не очень, – поделилась впечатлением Завуч на шпильках. – Менять надо окна, менять линолеум… А финансирования не будет. Собирайте деньги с родителей.
– Как собирать?
– На родительском собрании. Так, у Вас всё? Я пошла.
– Погодите, – жалобно попросила я. – А какие у меня классы? Мне ведь так ещё и не сказали.
– Ну, 5 «Б» у Вас… Не знаю… Надо посмотреть. Через час заходите ко мне.
Я закрыла за ней дверь и осталась совсем одна в своём старом кабинете с вытертым линолеумом и антикварными окнами. День был тусклый. Я забралась на подоконник и стала смотреть, как пацаны во дворе гоняют мяч. Их фигурки казались такими маленькими, что трудно было угадать, сколько лет этим мальчишкам – десять или все пятнадцать.
«Может, это мой 5 «Б» там играет?» – подумала я.
В учительском столе нашлось много разных рефератов, листов и листочков. Мне было жаль всё это выкидывать, но завуч уже заявила, что ничего нужного в 309-м не осталось, а места под будущие мои собственные тетради, планы и конспекты требовалось, наверное, немало.
Через час Завуч на шпильках сообщила, что русский язык и литературу мне предстоит вести в 8 «Б», 8 «Г» и, разумеется, 5 «Б». Добавлялись ещё занятия по журналистике, региональный компонент в седьмых классах и какой-то неведомый электив в 11-м.
– Что мне сейчас делать? – поинтересовалась я.
– В смысле?
– Какая на ближайшие дни работа?
– Ну, вообще-то, писать рабочие программы! Вы имеете представление о том, как это делается?
Я вновь почувствовала себя двоечницей, как в старом добром восьмом классе на геометрии.
– Неа…
– Держите флешку. Там, правда, по истории, но структуру посмотрите. Журналистику и электив я Вам скину попозже готовые.
– А завтра конкретно что делать?
– Окна помойте в своём кабинете… Как следует.
***
Назавтра я, вооружившись тряпкой, губкой и порошком, приступила к наведению чистоты. Мыть окна мне нравилось, процесс шёл ходко, как вдруг в дверь кабинета кто-то постучал.
Я спустилась со стула и раскатала рукава кофты.
– Входите!
– Можно? – внутрь заглянул средних лет мужчина с пакетом в руках. – Мне сказали, вы классный руководитель в 5 «Б».
– Да-да…
Это оказался отец одной из моих будущих учениц. Он принёс мне документы и, не откладывая в долгий ящик, решил рассказать, где и как раньше училась девочка, почему они развелись с её матерью – словом, всё очень серьёзные вещи. А я отлично понимала, что с хвостом на макушке, в джинсах и жёлтой тряпочной толстовке смотрюсь просто катастрофически несерьёзно.
«Ну что тебя принесло, милый человек! – сердилась я на дядьку про себя. – Пришёл бы, как положено, на перекличку – я бы хоть выглядела повзрослее, глядишь, больше тебе понравилась!»
За тот день я покончила с уборкой в кабинете и уже вечером всецело отдалась писанию рабочих программ. Составлять их оказалось не так уж сложно, однако муторно и долго.
В школе на следующий день я не знала, куда себя деть. По коридорам ходили учителя, обсуждали учеников, зарплату, новшества в программах. Меня никто не знал и не приглашал к себе. После дружного весёлого университета я почувствовала себя тоскливо и одиноко.
Я решилась сама заглянуть к одной учительнице, чтобы спросить, как мне вести себя в первые дни, и что ещё, кроме программ, предстоит сделать.
– А, Вы новенькая? – признала она. – Ну, добро пожаловать!
Это была пожилая преподавательница – словесница, как и я. Усадив меня за первую парту, она принялась рассказывать, какие хорошие ученики были в восьмидесятых годах, и как сложно ей было однажды вести сразу два классных руководства.
– А я вот сейчас прямо не знаю, что мне и делать, – призналась я.
– Ой, да со всем скоро разберётесь! – махнула рукой учительница. – Ну, извините, мне сейчас надо проверить тут кое-что.
И завтра, и послезавтра повторилось то же самое: ходьба учителей по коридору, обсуждение учеников, перекладывание бумаг. Казалось, что каждый был занят какими-то делами, но я никак не могла понять смысла всей происходящей суеты.
– Добро пожаловать в Матрицу, – поприветствовала я себя, в очередной раз переступая школьный порог.
Проведя в школе ещё один бестолковый день, назавтра я решила в неё просто-напросто не идти и лучше посвятить драгоценное время рабочим программам, которые предстояло сдавать уже в ближайший понедельник.
Около одиннадцати утра мне позвонила секретарь.
– Елена Михайловна, Вы почему не на работе?
– А я… Я рабочие программы пишу. Планы.
– Вы должны планы писать в свободное от работы время! – было мне объявлено решительным тоном. – Приезжайте сейчас же!
«Какое уж там свободное, – ворчала я про себя, нехотя собираясь на службу, – с этим планированием и минуточки свободной нет!»
Рабочие программы я старалась написать как можно лучше, добавить в них разные интересные штуки собственной выдумки, и потому была разочарована, когда завуч Кузнецова просто приняла их у меня и пометила в своей тетради галочку – даже не полистала!
«Ну, ничего! – утешала я себя. – Первое сентября уже совсем скоро».
***
Погода в первый школьный день выдалась ясная, светлая. Нарядным был не только разукрашенный лентами и шарами фасад школы, но и зелёные с прожелтью клёны, и блестящие от солнца крыши домов.
Ученики из подопечного 5 «Б» теснили меня со всех сторон. Не без помощи завуча Демьянкиной нам удалось встать в более или менее ровный строй и продержаться в таком состоянии целых полчаса, пока с крыльца напутствовала школьников директор Тамара Егоровна и демонстрировал своё искусство местный ансамбль.
В классе я заранее положила каждому на парту подготовленную стопку учебников. Подопечные быстро заняли места, кто какое хотел, сложили руки и стали пытливо смотреть на меня.
В классе на секунды повисла такая тишина, что я даже немного растерялась – показалось, будто ребята напуганы и потому не решаются даже пошевелиться. Знать бы мне тогда, что такое бывает только в первые два урока, пока детишки изучают нового учителя!
Я провела перекличку, потом программу первого классного часа, взятую из книжки для классных руководителей. Развлекательное действо у меня порядком затянулось, начали уставать дети и, наверное, совсем изнемогали родители, которым всё это время пришлось торчать за дверью кабинета.
Наконец долгий классный час закончился, папы и мамы с цветами вошли внутрь. И тут меня ждал неприятный сюрприз, когда одна мамочка спросила:
– А куда мы сегодня пойдём отмечать первое сентября?
О таком я совершенно не думала. Мне казалось, что вполне достаточно классного часа, но другая родительница поддержала первую:
– Мы всегда на первое сентября ходим праздновать! С Любовь Аркадьевной в кафе ходили.
Мне пришлось объяснить, что никакого похода на сегодня я не предусмотрела. Немалая часть родителей и детей ушла явно разочарованными, а я почувствовала себя виноватой.
– Ничего, – ободряюще сказала мне мама Васильева. – Ещё только первый день, обязательно потом куда-нибудь сходим. Вы такая молодая! Дети любят молодых учителей. Успехов Вам.
Я поблагодарила её за участие, но настроение у меня оказалось уже подпорчено.
Назавтра в мой 309-й кабинет к первому уроку пришёл 8 «Б». Так же, как пятиклашки, они дружно встали поприветствовать меня, скромно заняли свои места за партами. Многие ребята в этом классе – и парни, и девочки, – были очень рослыми и развитыми.
«Ну, эти уже какие большие, серьёзные», – подумалось мне.
– Здравствуйте, – кивнула я им ответно. – Меня зовут Басалаева Елена Михайловна. Я буду вести у вас русский язык и литературу.
– А стоит ли?
Я оглянулась на того, кто задал этот вопрос. Худой мальчишка с длинными руками и кипенно-белыми волосами смотрел на меня, пытливо прищуриваясь.
– Конечно, стоит, – ответила я с некоторым раздражением и хотела продолжить урок, но меня перебило сразу три или четыре человека.
– Как, как Вас зовут?
Спасибо завучу Демьянкиной! Это она ещё перед перекличкой подсказала мне, что все фамилии, даты, названия нужно писать на доске. А я-то не хотела верить и думала, что всё прекрасно понятно и на слух.
Молча показав рукой на доску, я наконец вернулась к теме занятия.
Русский прошёл нормально, хотя по глазам детей я видела, что мои разглагольствования на тему общего происхождения языков от единого индоевропейского корня не очень-то им интересны. Незаметно для себя иногда я начинала говорить точь-в-точь как наша преподавательница по старославянскому – по-институтски; спохватываясь, ловила себя на этом и старалась изъясняться со своими учениками попроще.
На перемене восьмиклассники расспрашивали меня о том, где и как я училась, где живу, откуда у меня на платье серебристо-оранжевый значок, почему я пришла работать в их школу. Я с удовольствием отвечала им и думала с беспримерной наивностью: значит, им всё-таки понравился урок, раз они подошли пообщаться.
А их, конечно, намного больше интересовала я, чем урок. Я была новой, диковинной, неизученной: в модном платье из «Планеты» (его мне купила мама), со значком СФУ, недавно
приехавшая в Черёмушки из далёкого и неведомого Западного микрорайона. Знаю французский, ездила в Томск на олимпиаду. Ни дать ни взять Аэлита с Марса.
На первой литературе в этом же классе меня подстерегала новая и очень неприятная неожиданность. Я добросовестно подготовилась к занятию по учительской методичке, записала к себе в тетрадь схематичный план.
Темой урока была литература Древней Руси, а начать занятие предстояло с простого вопроса:
– Какие произведения древнерусской литературы вы изучали в прошлом году?
В классе повисло молчание, которое через пару секунд грубо оборвал визгливый звонок чьего-то сотового телефона.
– Неужели никто не помнит?
– Эта была… Катя, помнишь, про Петра и Февронию? – спросил мальчик на первой парте у своей соседки.
– Да, да… Про Петра и Февронию! – радостно подтвердила та.
– Ну, как же произведение называется? – мне хотелось получить полноценный ответ, как предполагала методичка.
– Эта… Как.. – терзался мальчик. – Повесть!
– «Повесть о Петре и Февронии Муромских», – сказала наконец девочка с длинной косой.
– Я тоже помню! – неожиданно обрадовалась другая ученица, в белом свитере. – Там было про любовь. Я про любовь только люблю читать. А про всякое другое не люблю.
– А ещё у нас была тоже интересная книга в прошлом году! Про Оливера Твиста, – вспомнил кто-то.
– Да ну, отстой…
– Всё, хватит, хватит! – почти закричала я. – Мы с вами сегодня ведём речь о древнерусской литературе.
Я напомнила ребятам произведения, которые он должны были изучать в 7 классе, но никто не мог сказать о них ничего внятного. Дальше оказалось того хуже: не помнили они и того, что такое композиция, и в каком веке возникла литература Древней Руси, и тем более, что такое житие, – хотя методичка уверенно утверждала, что всё это знать мои ученики должны.
***
Вначале я списывала всё на летние каникулы, за которые неизбежно отвыкают от учёбы. Но уже через пару недель мне стало понятно, что ребята запоминают не больше 20% от всего, что я пытаюсь до них донести.
Научиться объяснять как можно проще и доступней стало для меня жизненно важной задачей. Дома я стала не только составлять планы уроков, но и пыталась придумывать фразы,
какими буду говорить.
Всё, что казалось мне таким интересным и интригующим, было для ребят непонятным и скучным, а порой и хуже того – запутывало. Например, как-то на русском мне представился случай рассказать, что слова «стол» и «столица» когда-то были однокоренными, и князь правил в стольном граде Киеве. После этого случая несколько учеников уверенной рукой выделили в слове столица корень стол-, не в силах понять, что одно дело – 12-й век, а другое – 21-й.
Обожаемую мной этимологию пришлось совершенно забросить, чтобы не пошёл прахом морфемный разбор. А ведь я надеялась рассказать столько детективных историй о происхождении слов!
Однажды после уроков ко мне зашла завуч Демьянкина.
– Лена, как у Вас идут дела?
Я пожаловалась, что планирую урок до мелочей, а детям всё равно не интересно.
– Вы им, наверное, слишком много говорите. Понимаете? Надо, чтобы они работали, они сами. Тогда им и не будет скучно. Нагружайте их побольше, нагружайте. И надо чередовать виды деятельности.
– Да я чередую.
– А как они слушают?
– Честно говоря, не очень…
– Дисциплина – первое дело, – заметила Людмила Антоновна. – Постоянно, постоянно их занимайте, чтобы некогда было отвлекаться. Высокий темп урока надо поддерживать постоянно.
С дисциплиной дела у меня становились всё хуже. Если бы я сразу знала, что первые два урока – это драгоценные девяносто минут, когда ученики составляют о тебе впечатление раз и навсегда! За это время они решают, кто ты такой, чего от них ждёшь, стоит ли тебя уважать и слушаться. И чтобы не заставлять их гадать, лучше всего сразу оговорить правила, которые устанавливаешь в этом кабинете именно ты, учитель.
Позже я узнала, что некоторые педагоги придерживаются принципа: не улыбаться новым детям до Нового года. Хотя я до сих пор не считаю, что надо быть настолько категоричным, этот подход не такой уж дикий, как может показаться. Наслушавшись в университете про открытость, демократичность и совместное творчество с учащимися, я поняла всё это превратно и воплотила на уроках самым плохим образом.
Дети, особенно в восьмом классе, стали считать меня (иногда они сами говорили об этом) умной, интересной, даже талантливой, но так и не восприняли, как настоящего учителя.
Я пыталась следовать советам завуча Демьянкиной и загружать ребят «по полной программе». В пятом классе это более или менее удавалось. Но «большие и серьёзные» восьмиклассники, если я давала им на уроке больше двух письменных упражнений (скромного размера), начинали громко возмущаться, и дописывало задание меньше половины класса. Кое-кто жаловался, что с прошлой учительницей они якобы никогда так много не писали.
Если я переходила на устную работу, тут получалось ещё хуже. Поняв, что писать больше ничего не придётся, некоторые из учеников попросту складывали все свои пожитки в сумку и сидели сложа руки. Я вяло пыталась возмущаться, они могли снова достать тетрадку, но писать всё равно ничего не писали, стоило мне хоть на три шага отступить от их парты. По факту, работали у меня в этом классе только человек восемь, а то и меньше. Остальные просто для вида открывали учебник. Самое плохое начиналось, если кто-то из учеников задевал другого: случайно толкнул, забрал ручку. Обиженный немедленно вспыхивал праведным гневом, обзывал обидчика, тот не оставался в долгу… Остальные тут же пользовались моментом и принимались шушукаться.
Я кляла себя за бездарно упущенные первые уроки. Пыталась призывать всех к порядку, вызывала особо распоясавшихся к доске, запугивала близкой контрольной, но получалось у меня всё равно плоховато.
В конце сентября мне довелось ехать в автобусе вместе с одним из своих восьмиклассников, Пашей Левченко.
– О, это Вы, Елена Михайловна! – обрадовался улыбчивый Пашка. – Как Вам в нашем классе? Буйные мы, да?
– Да нормальные вы, – устало сказала я. – Это у меня не получается к вам найти подход.
– Просто Вы слишком добрая, – сокрушённо заметил Паша. – Вот все и пользуются. Надо строже с ними… со всеми! Надо строже, чтобы все сидели тихо. Вы же всё понятно объясняете.
– Понятно объясняю? – я постаралась не показать слишком явно свою радость.
– Конечно. Дурак, и то поймёт. И рассказываете интересно. Только они же не слушают вас.
Как сделать, чтоб меня слушали, и восстановить свой авторитет, я совсем не знала.
– Катя! – громко возмутилась я однажды одной ученицей, которая бурно эсэмэсилась с кем-то на литературе. – Телефон сейчас же убери!
Милая Катя Панина подняла на меня умоляющие чёрные глаза.
– Ну, Елена Михайловна, это жизненно важно. Очень, очень. Я уже скоро.
От того, что я трачу впустую столько сил, мне было уже плохо.
– Да что ж мне с вами делать, чтобы вы меня слушали?!
– А Вы крикните хорошенько на нас, – посоветовала Лена, моя тёзка.
– Вы что, издеваетесь?..
– Нет, нет! Вот другие учителя на нас знаете, как орут? О-о! На математике-то! И мы там тихонько сидим, – поделилась впечатлениями Катя.
– А Тамара Егоровна как орёт? – вспомнил Паша. – На всю школу слышно.
Директриса на самом деле обладала громоподобным голосом, так что от одного её приказа «Встать!» и у меня начинали бегать мурашки. Но орать благим матом на людей, которые уже получили паспорт, казалось мне чем-то неправильным, верней – откровенным унижением их, да и себя.
На пятиклашек я, правда, всё-таки иногда стала кричать. С ними занятия шли, конечно, получше, но образцовой тишины в классе всё равно не наблюдалось. Им было ещё интересно учиться, хотелось узнавать новое, хотелось отвечать, получая за это похвалы и хорошие оценки. Наперебой пытаясь высказаться, дети забывали поднять руку, перебивали друг друга, отчего порой опять же получались шум и гам.
– Тихо! Рты закрыли! И говорим по одному! – однажды закричала я во всё горло, когда ребята подняли гвалт. – Тишина!!
Народ притих и сложил руки на парты.
– Вот Вы молодец, Елена Михайловна! Вот так! – одобрила меня Даша Емелькина самым искренним голосом.
Но мне было нехорошо и как-то совестно.
Пятиклашки быстро привязались ко мне: прибегали на переменах поведать о разных своих делах, показывали свои игрушки и рисунки, наперебой интересовались, как мы будем праздновать Новый год и куда поедем на каникулах. Вместе с несколькими девочками мы украсили класс – пожалуй, довольно безвкусно, зато с невероятным энтузиазмом. На классных часах дети уверенно тянули руки, с азартом играли. Видя такую их отзывчивость, я надеялась, что со временем нам удастся найти общий язык, и я смогу стать для них настоящим авторитетом.
По моей оценке, занятия в пятом классе шли всё-таки приемлемо, особенно в сравнении с 8 «Б», но родители моих подопечных оказались другого мнения. К концу первого учебного месяца ко мне подошла завуч Кузнецова и сказала:
– Лена, жалуются на тебя.
– Кто?
– В твоём 5 «Б» родители. Дисциплины нет. Досуг не проводишь, мероприятий не устраиваешь.
– Какой досуг…
– Главное, дисциплина. Вот заходи ко мне на урок в этом классе, и посмотришь, как надо.
Кузнецова вела у моих детишек историю. Дисциплина у неё и впрямь стояла железобетонная. Стоило только кому-нибудь пошевелиться, она могла так рявкнуть, что ученик мгновенно вытягивался в идеально прямую линию. Перед самым уроком она заставила всех выложить дневники и напомнила, что все нарушения поведения могут быть зафиксированы и показаны родителям.
– Вот видишь, Леночка? – многозначительно спросила она меня после занятия.
– Вижу…
– Дисциплина – это первое дело. Не будет дисциплины, ничего не будет. Надо, чтобы они у-ва-жа-ли. Нам, учителям, и так никакого уважения в обществе нет. Вот дневники собирай. Родители борзые стали – всё на нас вешают. Сами не умеют воспитывать и не хотят. А ты на них кивай. Балуется – р-раз, и в дневник. Потом мамаше предъявляешь: а он у вас нарушает дисциплину. Иначе так и будут всё на тебя сваливать. А ты говори: это не я плохой учитель, а дети ваши себя плохо ведут. Понятно?
– Угу.
Но мне не хотелось смотреть на детей, как на врагов. Мысленно возразила Кузнецовой:
«Нет, главное дело всё-таки во мне».
***
Совесть стала мучить меня от того, что дети, которые были настроены работать на уроке, ничего толком не могли услышать и понять, а виноват в этом был не кто иной, как я и только я. Те, кто хотел учиться (их в любом классе меньшинство, но обязательно есть хотя бы два-три человека), не могли этого делать полноценно, потому что им мешали.
Жалко мне было и остальных, этих мешающих. Всё-таки родители отправляли их в школу, надеясь, что там они научатся чему-то хорошему. А я только едва могла следить, чтобы они никуда не девались из кабинета да не швырялись друг в друга тетрадями.
Иногда мне всё-таки удавалось занять и увлечь, но, увы, лишь на несколько минут. Потом снова начинался шум, и, чтобы всех утихомирить, приходилось задавать письменное упражнение или начинать опрос с выставлением оценок в журнал. Уроки мои получались не очень-то захватывающими и интересными, о чём я столь вдохновенно мечтала в студенческие годы. Хоть бы тему как-нибудь донести!
В первых числах октября ко мне и 5 «Б» пришла на русский Завуч на шпильках.
– Я буду у Вас присутствовать на уроке, – коротко объяснила она.
Все сорок пять минут моя начальница делала какие-то пометки, а во время перемены подошла ко мне со своим объёмистым журналом.
– Ну, что я хочу сказать, качество преподавания у Вас довольно низкое.
Я молчала и внешне никак не реагировала – только внутри что-то глухо щёлкнуло, как транзистор в неисправном телевизоре.
– Вы владеете современными технологиями? Презентации хотя бы умеете делать?
– Да, конечно.
– Так делайте. Есть самые разные, между прочим, методики работы. Не только классическая, когда учитель объясняет, но и самостоятельное изучение материала, и проблемный подход, и работа в группах. Вы в курсе?
– Да, – ответила я неуверенно.
– Распишитесь.
Я бегло прочитала то, что Завуч на шпильках успела написать обо мне и моём злосчастном уроке русского языка.
«Смазан орг. момент».
«Учитель не владеет современными педагогическими методиками».
«Не используется работа в группах».
«Не используется раздаточный материал».
Мне пришлось вынужденно расписаться в собственной никчёмности и проводить Завуча на шпильках тоскливым взглядом.
Близился день учителя. Ради этого торжественного события Тамара Егоровна издала повеление сократить уроки до 30 минут, а в двенадцать часов устроить торжественное поздравление и концерт в актовом зале.
С утра ко мне пришли две родительницы 5 «Б» и вручили зелёную стеклянную вазу. Дети дарили шоколадки, девчонки обступали меня и обнимали. Я надеялась на то, что, может быть, сегодня у нас будут хорошие уроки.
Но вышло всё с точностью наоборот. Настрой у ребят был совсем не учебный. Все переговаривались о том, что подарят учителям и куда пойдут после школы. В 8 «Б» меня с порога обсыпали конфетти и вручили вафельный торт.
– Давайте сегодня повторим, что такое лексика, – сказала я, едва затихла трель звонка.
– Давайте сегодня отдохнём! – предложила Катя Панина, в слегка театральной мольбе протягивая ко мне руки. – Сегодня же праздник.
– Ваш праздник!
– Мы Вас так поздравляем!
– Так вот вы и поздравьте меня, ведите себя прилично хоть сегодня…
Я начала тему, но через пять минут увидела, что меня никто не слушает: все передают друг другу какие-то записки.
– Так, убрали всё, – тщетно пыталась я навести порядок.
– Елена Михайловна, ну праздник же! – возражал Рома Асташонок. – Мы же в ансамбле. Нам выступать сегодня. Надо подготовиться.
– Так надо было раньше готовиться! – мне уже захотелось заплакать. – А не на уроке!
– Еленочка Михайловна! – встревожилась Панина, увидев моё лицо. – Вы не переживайте так. Мы вас любим. Завтра мы будем лучше себя вести.
– За себя отвечай! – хохотнул кто-то.
У меня оставалось чувство, что надо мной издеваются.
***
После уроков и концерта все учителя отправились отмечать праздник в школьную столовую. Учителя принесли с собой и выставили на квадратные столы майонезные салаты, резанные ломтиками колбасу и рыбу, фрукты, вино, пироги. У входа поставили микрофонную стойку.
Я ожидала, что Тамара Егоровна, как на первом сентября, заведёт длинную речь, но, к моему удивлению, она просто громогласно объявила:
– Поздравляю вас, труженики мои!
Нам спели романтическую песню два старшеклассника – юноша и девушка, а потом все уселись за обед. Меня пригласили за свой стол трудовичка Прокопьева и географы.
Ради сегодняшнего дня учительницы нарядились в красивые платья и костюмы, надели бусы и сделали причёски, но праздника в их глазах я отчего-то не увидела. Завели речь о подарках, которые принесли ученики. Кому-то презентовали белую скатерть, кому-то – чайный сервиз.
– Ширпотреб, – заключила обладательница новой посуды. – У меня вэшки все бюджетники, что с них возьмёшь. И на том спасибо.
Мои соседки стали обсуждать учеников, потом перешли на кулинарные рецепты. Мне скоро сделалось совсем грустно и скучно, и захотелось уйти поскорей на улицу, несмотря на то, что там поливал дождь. Но двери столовой были плотно закрыты, и выходить в самом разгаре этих праздничных посиделок показалось невежливо.
Пили белое за себя, потом за учеников, потом, как водится – за какую-то непонятную любовь.
Скоро включили музыку, и собравшиеся поднялись танцевать. Присутствовавших мужчин – двух физруков, физика и трудовика, конечно, ангажировали мгновенно. Сильно развеселившаяся Тамара Егоровна подхватила в пляс молоденькую хрупкую учительницу истории.
Я, как заворожённая, смотрела куда-то сквозь пространство, сквозь тёмно-жёлтые казённые стены столовки. Когда, очнувшись от магии ритмичной музыки, обернулась назад, на накрытые столы, внезапно оказалось, что больше половины народа ушло через запасные двери. Я тоже хотела схватить свою куртку, но меня поймала за руку внезапно появившаяся директриса.
– Леночка, нет! Посиди ещё!
Стараясь быть вежливой, я села вместе с ней да ещё учительницами шестью за стол. Всем Тамара Егоровна налила по стопочке водки.
– Девчонки! Дорогие мои! Давайте выпьем.
Я совсем не хотела пить, но почему-то, не повинуясь себе, проглотила острую, как молотый красный перец, ледяную жидкость.
– Ну как вам тут, девчонки, это самое? Хорошо в нашей школе работается?
«Девчонки» нестройно соглашались, кивали, и я поддакнула тоже.
– Знаете, если вдруг будут какие-то проблемы, – задушевным тоном продолжила директриса, – вы обращайтесь ко мне, прямо ко мне. И зовите меня мама Тома. Ведь я же вам всем мать. Правда, Надюша?
Наконец праздник закончился, широкие двери столовой отворились и выпустили всех в школьный вестибюль.
Я возвращалась домой, завязая каблуками туфель в раскисшей земле, забираясь на узкие тротуары, чтобы не угодить в лужу. Налетал порывами холодный ветер, грубо обрывая с тополей ржавую листву. От него меня не спасала лёгкая ветровка. В Суворовском посёлке яростно залаяла на кого-то дворовая собака. Её упрямое гавканье, свист распоясавшегося ветра, визгливая музыка из нижнего окна слились для меня в единый безобразный шум.
Добравшись до девятого этажа, я со всей силы продавила кнопку звонка и нетерпеливо начала стучать в дверь. Старуха хозяйка долго шаркала тапочками по коридору.
– Ну чё так долбить-то…
Я прошла внутрь, бросила свои облепленные грязью туфли у тумбочки.
– Ты подбери хоть за собой! Куда пошла-то!
– Да погодите Вы! – взвинтилась я. – Отстаньте! Дайте отдохнуть!
Хозяйка пробубнила что-то явно неодобрительное и отправилась на кухню, а я – в свою комнату.
«Надоели!» – пронеслось у меня в уме с остервенением.
На столе оказалась красная роза и записка в пол-листа «Тебе в день учителя». Колька постарался.
Я взяла розу в руки и почувствовала, как к моему горлу подступает плотный, удушающий комок. Растворила настежь окно, чтобы глотнуть хоть немного воздуха.
«Тебе в день учителя». Да какой же я учитель, какой?! Никакой!! Я мечтала о том, чтобы мои ученики полюбили язык и литературу, чтобы слушали меня затаив дыхание, чтобы писали вдохновенные сочинения… и уж во всяком случае, приносили на урок и учебник, и тетрадь, и ручку, и линейку – всегда! А не забывали постоянно дома то одно, то другое!
Какой я учитель, если меня никто не слушает и вообще не ставит ни во что! А завуч! Завуч что говорит!
Я бросилась ничком на панцирную кровать и заплакала, пытаясь заглушить свои рыдания ватной подушкой. Слезам моим не было конца.
Вы скажете, что я чересчур сильно переживала то, что случилось за последний месяц? Но школа была для меня не просто работой, а мечтой, которой я только и жила почти целых три года, – мыслью о том, что скоро я окончу университет и наконец-то стану учить. И вдруг выяснилось, что учить я не могу, потому что не знаю, как, и совершенно ничего не умею.
Одним словом, под сомнение в тот день был поставлен весь смысл моей жизни. Становилось абсолютно непонятно, как и зачем существовать дальше. Всё, что я читала за годы студенчества, внезапно оказалось ни к чему не пригодным и никак не смогло мне помочь. Ни Дистервег, ни Шацкий, ни даже Макаренко не дали мне ответов на то, как завоевать внимание учеников и их уважение, – именно моих учеников из 8 и 5 «Б». Рассыпался в прах и опыт работы в летних лагерях, на который я возлагала столько упований.
А я-то думала! Считала, что пере лопатила всю русскую педагогику да нахваталась от великих самых передовых идей! Что уже умею находить подход к детям, ведь они так чудесно отдыхали под моим руководством в лагере! Что я отличница, комсомолка и просто красавица! Дура! Никчёмная дура! Недостойна я никаких подарков!
Перед глазами плыл густой туман. Я соскочила с койки, одним махом растворила настежь окно и вышвырнула розу прочь. Она плюхнулась в лужу на козырьке гастронома.
После потока слёз у меня наступило какое-то опустошение, как будто больше я была не способна ничего чувствовать. Нехотя повозив тряпкой в заслякощенном коридоре, я опять заперлась в комнате, в оцепенении глядя в окно на трамвайные пути.
«А зачем я стала учителем? – сам собой вдруг задался страшный в неотвратимости вопрос. – Чему это я собралась учить, такому глобальному?»
Перебирая в памяти вчерашние юношеские годы, я, конечно, быстро вспомнила старого Сковородникова с его восхищённым «Подвиг», бородатого философа Кириллыча с его«шелудивым мальчиком», колхозницу тётю Нюру из Павловщины. Настойчиво всплывало слово «послужить», брошенное кем-то из них. Кем же?
«Послужить, послужить… – соглашалась я с этим неотвязным словом. – Но каким образом-то?! И кому? И гожусь ли я вообще на это дело?»
В голове у меня поплыли строчки из песни альбома «Город дорог», который часто слушали старшеклассники в нашей школе:
И тут мне шепнут этиТрамвайные пути
На том ли ты пути и стоит ли туда идти.
И смогут ли эти люди
Пусть не дойти до сути,
Но хотя бы вникнуть в то,
Что хотим донести.
Скоро пришёл Николай.
– Привет, солнышко! С праздничком тебя. А где твоя роза?
Мне стало до жути неловко.
– А-а… Понимаешь, сегодня такой ужасно сильный ветер, я захотела проветрить, открыла окно…и того…её сдуло. Вот так.
– Понятно, – Николай пожал плечами.
– И это… Ты знаешь… Я цветы вообще не очень люблю. Мне их жалко. Ты мне лучше их совсем не дари.
Один раз ещё всё-таки подарил.
Что случилось ... 