Направление. Часть 2. Фрагмент 3

В Аркашиной душе боролись два разных человека, равных друг другу по силе. Один мечтал сбежать от свободы, другой желал её сохранить; один себя ненавидел, другой жалел себя, один хотел избавиться от себя, а другой за себя боялся. И ещё больше он боялся, как бы Мила не догадалась о том, что происходит в его голове, поскольку никак не мог разобраться в том, который же из этих двух соседствующих в его мозгу персонажей — настоящий Аркаша.

В такие минуты ему всегда приходил на помощь Летов. Вот и сейчас он явился из плеера, как джинн из волшебной лампы, чтобы исправить мир и всё расставить по местам:

А злая собачка умерла восвояси,

Безусловно являясь тринадцатым апостолом,

А народ расходился, укоризненно цокая,

Справа налево, слева наоборот.

И никто не боялся до дрожи, до сумерек,

Только злая собачка и дырявая форточка,

Чёрно-белая карточка и финальная точка.

Монетка упала третьей стороной

Монетка упала третьей стороной

АРМАГЕДДОН-ПОПС!

Перед прямотой и максимализмом Летова не могла устоять путаница мелких забот, внутренний взор становился ясным. Мир и правда находится в лапах глобальной попсы и под этим руководством идёт навстречу собственной гибели. Всё раздавлено, всё разрушено попсой: искусство, религия, людские души и отношения. Летовские образы вызывали в памяти фильм Киры Муратовой «Астенический синдром», виденный в далёком детстве и надломивший нечто в его психике. А может быть, фильм ни в чём и не виноват, а просто настала тогда для него такая пора — пора ужасаться, страдать и задаваться вечными вопросами.

По пробуждении Мила уже ничего не помнила — ни своего припадка, ни даже кто и чем угощал её в клубе. Аркаша пробовал завести с ней разговор на тему того, к тому ли она стремилась, но оказалось, что Мила всем очень даже довольна: её коллеги — артменеджеры и диджеи, и в любое свободное время она может поехать на Невский и фотографировать там старинные здания.

Аркаша предпочёл не затевать ссору, он даже не испытал отвращения, лишь уважение к Миле заменилось жалостью. Куда обиднее было то, что Мила стала время от времени смотреть в контакте видеозаписи с её «бывшим», музыкантом группы «Нескучно». Аркаша и до знакомства с Милой считал эту группу бездарной, впрочем, и Мила смотрела у них теперь не всё подряд, а только самые тоскливые сентиментальные песни. Видимо, представляла, что в этих песнях музыкант вздыхает по ней.

Когда Аркаша приходил домой, Мила зачастую собиралась и шла гулять. Аркаша догадывался, что она тайком курит, но это бы ещё полбеды. Хуже было то, что она и правда привыкла гулять в одиночестве, крутила свой собственный роман с Питером. Она всё меньше нуждалась в Аркаше. Ну, как… Жила она по-прежнему вместе с ним в той же комнатушке, продукты по-прежнему покупал Аркаша: как-то неловко было просить денег у Милы. Дух времени и места неизменно и настойчиво требовал от него «быть мужчиной», «стоять на своих ногах», «пробивать себе дорогу». И ни в коем случае не рассчитывать на помощь извне, на поддержку окружающих. Все должны стоять по-одиночке — каждый на своей клеточке. Не искать ни помощников, ни виноватых. Твои проблемы — это только твои проблемы. И решаются они только путём зарабатывания денег.

А если так, то нужно быть позитивным, весёлым, производить впечатление успешного человека.

Поэтому Аркаша неизменно делал радостные посты в соцсетях, и на вопросы приятелей о жизни в столице всегда отвечал нечто восторженное и доброе. Они завидовали ему и мечтали тоже перебраться в Питер, чтобы жить так же весело, как и он. В свою очередь друзья рассказывали, как всё прекрасно у них, и каждый думал, что у остальных всё так и есть, и только он один такой лузер. Музыканты строили творческие планы относительно концертов и записи альбомов, обещали вскорости тоже перебраться в Питер. Кое-кто из знакомых даже уже перебрался. Например, тот самый Павел с круглого стола в Доме творчества. Он поступил в какой-то местный институт. Аркаша предложил встретиться, но Павел пока был чем-то занят.

Зато пара других Аркашиных знакомых, гитарист Денис и его девушка Даша, радостно откликнулись на предложение провести вместе время, и Мила охотно присоединилась к Аркаше в этом визите. Ей было очень интересно, в каком районе живут эти новые старые знакомые, какая у них квартира, где они работают. Денис и Даша жили в историческом районе, где высились серые, угрюмые дома, в окнах которых даже днём мерещились привидения.

Аркаша всё соизмерял себя с этими домами, а Мила энергично щёлкала фотоаппаратом.

— Посмотри, какая красота! — то и дело восклицала она.

— А у меня такое ощущение, что здесь уже случилось всё, что только могло произойти, и больше уже ничего не будет. И мы этим стенам совершенно не нужны.

Мила лишь неопределённо хмыкала в ответ.

Даша и Денис приняли гостей в своей комнате с высокими потолками. Оба они были людьми творческими: Денис заделался организатором концертов, Даша фотографировала какие-то стаканы, но работала пока официанткой, как и Мила. Денис — щупленький, белобрысый, нервно моргающий и заикающийся, но улыбчивый, располагающий к себе. Даша, напротив, крупная, высокая брюнетка при всех женских статях. Болтали о том, о сём: о дальних планах и первых впечатлениях, о работе и об общих знакомых; пили сидр. Денис работал в основном по ночам, уже пользовался доверием арт-директоров клубов и некоторой любовью публики. Это выражалось в неплохих заработках, дешёвых наркотиках.

Когда Аркаша, поглядывая на Милу, мягко заявил своё неприятие наркотиков, Денис философски ему ответил:

— Жизнь должна приносить удовольствие. Ради чего же ещё мы живём, как не ради удовольствий? Кто-то читает комиксы, кто-то играет в компьютерные игры.

При этом он сильно подмигивал и заикался, и нельзя было понять, шутит он или нет.

— Да и куда ж без этого, если работать приходится исключительно по-ночам, быть всегда навеселе, заводить публику?

Даша рассказывала забавные истории из своей официантской жизни, делилась творческими планами. В целом посидели душевно и весело. Хозяева приглашали их ещё непременно приходить, провожали их улыбками, и Аркаша с Милой тоже улыбались в ответ. Но уже на улице они погрузились каждый в свои мысли и до самого дома почти не разговаривали.

А уже на следующий день Аркаша узнал о смерти дедушки. Отец сообщил ему об этом сокрушённо, но сдержанно. Аркаша похолодел, но не нашёлся, что сказать в ответ. Просто принял к сведению. Потом он прислушивался к своим чувствам, пытался понять, чувствует ли что-то по этому поводу, но расстояние, телефонное общение притупили его восприимчивость. Смерть дедушки по отцовской линии показалась такой же далёкой и блёклой, как и смерть дедушки по материнской. Больше у него не осталось дедушек. Да и некогда было чувствовать и думать: надо было искать работу.

Жаль, конечно, что так и не поговорили толком. А ведь дедушка тоже писал что-то. Какую-то историю, какую-то повесть, собирался о чём-то поведать людям и, может быть, лично ему, Аркаше…

* * *

Антид Ото сошёл с поезда налегке промозглым осенним утром. Носильщик ему не потребовался: всё своё имущество молодой человек легко мог унести в одной руке. Лондон был окутан туманом. У здания вокзала дремали кэбмены на своих высоких двухколёсных повозках. Внимание провинциала привлекли трамвайные рельсы, убегавшие к далёким, терявшимся в белой дымке старинным башням. Он бы, конечно, предпочёл этот современный вид транспорта, но в сей ранний час трамвай ещё не работал, так что пришлось растолкать одного из кэбменов. Сунул ему бумажку с адресом, тот кивнул, коснувшись рукой котелка, и повозка застучала по лондонским улицам.

Всё должно было потрясать новичка в столице мира: масштабы и своеобразная архитектура зданий, и мосты, и уличное освещение, и непривычная для россиянина чистота улиц. «Вот ведь! Европейцы-то догадались всё-таки лошадиный навоз с улиц убирать!» — отметил он. Но всё это отмечалось лишь по ходу дела: сейчас Антид Ото горел главной мыслью — добраться до назначенного адреса.

Ехать оказалось недалеко. «Holford Square!» — объявил кэбмен. Это оказалась небольшая площадь, окружённая аккуратными трёхэтажными домами. В одном из них жили мистер и миссис Рихтер. Конечно, это были ненастоящие имена, как и то, что было написано сейчас у Антид Ото в паспорте. А с другой стороны, какое имя считать более настоящим: то, что было тебе дано при рождении, или то, каким удостоили тебя товарищи по борьбе, то, как привык называть тебя благодарный народ (если ты ещё заслужишь его благодарность)?

Вот и Рихтера русские революционеры именовали не иначе как Старик. А Антид Ото за время своей журналистской деятельности в Сибири успел приобрести ещё одно имя — Перо. Так которым из них представляться Старику?

Кэбмен показал ему нужную дверь и назвал цену. По-английски Антид Ото пока понимал с пятого на десятое, да и денег у него попросту не было ни гроша. Поэтому он кое-как объяснил извозчику, что придётся секундочку обождать, и принялся с энтузиазмом колотить в дверь, проигнорировав пуговку звонка. Право, какие могут быть церемонии между соотечественниками за границей?

Дверь отворилась, и на пороге показалась женщина лет тридцати. Кажется, в юности жена Старика была красавицей, сейчас же её трудно было назвать особенно привлекательной. У неё тоже был псевдоним, и не один. Из них Антид Ото больше всего понравилось «Галилей» — необычное прозвище для женщины.

Разобравшись, в чём дело, она велела гостю проходить и крикнула мужу: «Перо приехал!» А сама вышла, чтобы рассчитаться с кэбменом.

Антид Ото вошёл в квартиру. Она состояла из двух комнаток. Обстановка была крайне бедна: пара стульев, стол… Гость без церемоний прошёл во вторую комнату и застал хозяина ещё в постели. Это был крепкий молодой мужчина, также лет тридцати с небольшим. Стариком его называли, конечно, в шутку — за то, что рано начал лысеть. Впрочем, была в этом прозвище и доля уважения, признание широты и глубины его познаний и даже в чём-то признание его первенства. Были в их сообществе и настоящие старики, ещё более авторитетные и почтенные. Но в том-то и дело, что их авторитет, скорее, держался на почтении к их возрасту и прежним заслугам.

Хозяин посмотрел на вошедшего приветливо, но и с определённым удивлением. Видимо, несколько отвык за два года от российской бесцеремонности. Как бы то ни было, он с интересом рассматривал вошедшего.

— Так вот вы какой, Перо! — сказал Старик, оценив романтическую внешность вошедшего молодого человека: непослушная копна волос, горящий взор за стёклышками пенсне, упрямая, даже капризная складка губ…

Старик сходу засыпал Антид Ото вопросами о России, о делах в движении, о настроениях среди ссыльных и многом-многом другом. Отвечая на эти вопросы, юноша как будто открывал для себя нечто новое в собственном опыте. Старик умел слушать, а Антид Ото любил говорить. Он говорил и сам прислушивался к своему голосу, старался посмотреть на себя глазами собеседника: кого тот сейчас видит перед собой — наивного юнца, новичка, неотёсанного провинциала? Это заставляло его делать презрительный вид, говорить с апломбом.

Вошедшая в комнату «мадам Рихтер» застала их на высоте теоретических абстракций и сочла необходимым вернуть мужа и гостя на землю:

— Этот плут хотел содрать с вас втрое больше, а тут ехать всего ничего, пешком дойти можно. Рады облапошить приезжего, — сказала она и предложила мужчинам классический жидкий революционный чай. Антид Ото был рад разделить стол со знаменитыми эмигрантами.

— Я читал вашу последнюю книгу, — сказал он Старику.

— Вот как? И что скажете? — Старик сощурившись посмотрел на молодого человека.

— Я разделяю ваши идеи. Я пришёл к тем же мыслям. Я считаю, что прогрессивное сознание должно быть привнесено в массы извне. Без революционной воли и теории рабочие не поднимутся выше чистого экономизма. «Нельзя так жить!» — говорит рабочий, но сам себе не может толком разъяснить, как именно «нельзя жить», и что нужно делать. Вот именно, что делать? Этот вопрос себе задаёт всякий неравнодушный человек в современной России. И тут к услугам рабочего человека является либерал и говорит ему: «Конечно, так жить нельзя, надо добиться небольшого увеличения заработка и небольшого сокращения рабочего дня, и тогда жить будет можно». И этот голос легко может сбить с толку и увлечь неопытных рабочих. Революционер же должен сказать рабочему: «Дело не только в заработке и в рабочем дне, но и в твоём человеческом достоинстве. Пока ты бессловесный раб, пока твоя судьба зависит от хозяев, от нанимателей, от чиновников, ты и не будешь иметь ни хлеба, ни отдыха. То, что дадут сегодня, легко отнимут завтра». Поэтому я считаю правильным сейчас бороться с либеральными иллюзиями, со сползанием к чистому экономизму, к чистому профсоюзничанью.

Антид Ото постоянно запоздало ловил себя на том, что слишком часто начинает фразы с «я», и сердился на себя за это. А Старик внимательно слушал новичка. Юноша был несколько озадачен тем, что Старик ведёт с ним беседы на отвлечённые темы и не говорит о деле — о том, чем же Антид Ото будет заниматься здесь, как будут употреблены его таланты. Ведь в конце концов это именно Старик вызвал его сюда, не объяснив конкретной причины. Зачем? Для чего?

Но Старик отклонил разговор о журналистской работе:

— О делах мы поговорим потом. Я убеждён, что у вас полно замыслов, и мы их с вами обсудим завтра… то есть уже сегодня вечером. Приглашаю вас вместе прогуляться, я покажу вам Лондон. Примечательный городишко, знаете ли.

«Мадам Рихтер» хотела спросить Антид Ото о его жене и двух дочерях, оставшихся в далёкой Сибири, но проявила деликатность. Вывезти из ссылки женщину с двумя детьми — дело безнадёжное. Она понимала, что единственный шанс воссоединить всех разлучённых — это борьба за уничтожение деспотизма, в том числе деспотизма денег.

* * *

Старик сдержал слово: через пару дней обещанная прогулка по Лондону состоялась. Правда, и Антид Ото не терял времени и за эти два дня успел познакомиться с двумя другими членами редакции и прочими членами лондонской революционной диаспоры. Они жили в Лондоне по русской студенческой привычке коммуной, здесь царила доверительная, почти семейная атмосфера, хотя и не вполне рабочая.

Члены коммуны, как и полагается, во всём друг другу помогали, делились последним, но и не слишком церемонились: не соблюдали режим, сами спали когда придётся и не слишком заботились о сне других. Антид Ото удивился тому, что Старик поселился отдельно от всех и, хотя ему объяснили, что Старику неудобно заниматься редакторскими делами в несколько безалаберной обстановке коммуны, про себя всё же счёл его сухарём.

Как бы то ни было, Антид Ото и Старик отправились знакомиться с английской столицей. Молодой журналист был впечатлён Лондоном — крупнейшим городом Европы, а то и мира. В сущности, он прежде и российских-то столиц не видал, даже Москву и Киев видел лишь из окошка тюремной кареты да пересыльной тюрьмы, и теперь спешил приобщиться к мировой культуре и преодолеть свою провинциальность.

Старик знал Лондон превосходно.

— Дань подпольным традициям, — с улыбкой объяснил он, — первым делом внимательно изучать план города, в который прибываешь. Здесь мы, конечно, полицейской слежки или облавы пока не опасаемся, но привычка есть привычка.

Первым делом Старик повёл нового товарища к Британской библиотеке.

— Вот тут у них самая большая библиотека в мире. Это местечко всякому революционеру полезно знать, — сказал он.

— Здесь занимался Карл Маркс? — с благоговением спросил Антид Ото.

— Именно, — кивнул Старик. — И нам, грешным, этим пренебрегать не следует.

Антид Ото немедленно изъявил желание записаться, что они и сделали.

В центре они также посмотрели различные исторические памятники. «Это у них Биг Бен. Это у них парламент», — объяснял старик.

Антид Ото понял, что означало это «у них» в устах его провожатого: хотя Старик и вынужден был покинуть свою родину, где претерпел столько мытарств, хотя он и нашёл приют и куда более благоприятную обстановку для своей деятельности в европейской части мира, всеми своими мыслями он оставался в России, с её дикостью, неустроенностью, несчастьями, надеждами и мечтами, с её жестокостью и жертвенностью.

Антид Ото же ещё не решил для себя, где и с кем он. Его Мадонной была революция — куда она прикажет, туда он и обратит свой взор. Казалось, что здесь, в сердце мировой цивилизации, где старая культура достигла своего наивысшего расцвета, но уже и начала гнить, должен произойти взрыв, рывок к неслыханной свободе.

Здесь, на широких проспектах и мостах столицы мировой промышленности такими далёкими и призрачными казались улочки родной Одессы.

Старик показывал спутнику архитектурные памятники, рассказывал об их значении, отвёл его в музей, но исподволь следил за его реакцией. Антид Ото понял: Старик всё ещё присматривается к нему.

— Не доверяет он мне, что ли? — с обидой подумал юноша, но дело было не в этом. Старик оценивал новый кадр, чтобы определить для него место в организации. Он отнюдь не сомневался в качествах молодого пропагандиста, напротив, рассматривал возможность ввести его в состав редакции эмигрантской газеты и тем самым омолодить её состав, где Старик, по иронии судьбы, был самым младшим участником.

Литературные таланты в ту пору были в цене, через несколько лет им предстояло вершить судьбы России и всего мира…

(продолжение следует)

Направление. Часть 2. Фрагмент 2