Аркаша часто обращал свой взгляд вспять, на свою малую Родину. Чем более Аркаша и Мила отдалялись друг от друга, тем чаще он вспоминал о тех, кого оставил в далёкой Сибири. Он писал электронные послания Сонечке, Жанне и Насте, следил за обновлениями их страничек.
Сонечка иногда выкладывала записи своих новых песен. «Берегите, как ока зеницу, свой виноградный сад…» — напевала она, и Аркаша представлял себе Сонечку в её загородной резиденции в окружении цветущих деревьев. Жанна и Настя выкладывали всяческие приколы, а Настя ещё и собственные фотографии. Жанна по-прежнему чуралась фотографироваться из-за своих суеверий, только выкладывала фотографии индийских храмов и изображения индуистских божеств.
Завести разговор с Жанной и Настей было проще — достаточно было начать шутить. Острословить Аркаша умел, но завоевать чьё-либо сердце по интернету было непосильной задачей — как вывезти женщину с двумя детьми из ссылки.
Одиночество пожирало его ещё и потому, что он не знал, что делать с собой, куда себя применить, кому сбыть себя с рук. Он зашёл в парочку литературных кафе и встал в длинные очереди на возможность выступить.
В одну из свободных минут заглянул в церковь, не в большую и старинную, каких было много в центре, а в маленькую, новую. Она показалась ему более похожей на уютные храмы, в которых он молился у себя в провинции. В полумраке стояли люди. Откуда-то доносилась монотонная скороговорка священника, в которой выделялись лишь возгласы «аллилуйя», а «господи, помилуй» произносилось столь поспешно, что получалось «оспа… оспа…»
Аркаша встал среди молящихся и стал креститься вместе со всеми. Он старался не думать о земном, только уговаривал нарисованного бога: «Забери меня отсюда или научи, как надо жить, только избавь от свободы, от неясности, от неопределённости, от тоски! Что же это за жизнь, когда сам себе опротивел, когда никто тебя не любит, не уважает, когда не с кем человеческого слова сказать!» Бог молчал. И люди вокруг тоже молчали, каждый думал о чём-то своём.
«Как знать, — думал Аркаша, — может, эти люди думают то же, что и я. Но ведь не подойдёшь к ним вот так запросто, не спросишь…» Размышляя, он пропустил начало проповеди, но это было немудрено, ибо священник и проповедь говорил крайне неразборчиво, Аркаша разобрал лишь «слово божие есть слово священное». И то получилось похоже на: «слово божие есть слово священников».
Аркаше это показалось забавным: если слово божие — это слово священников, тогда и воля божия есть воля священников, да и сам бог — это духовенство, заведующий по части богословия, всецерковный староста, завхоз, снабженец своего святого воинства. Аркаша сам убоялся своих кощунственных мыслей и поспешно покинул храм. На улице ему почему-то стало легче: чем меньше он думал о боге, тем лучше он о нём думал.
Он стал думать о Миле. Да, он понимал, что ей хочется видеть рядом с собой кого-то уверенного и сильного, а не запутавшегося и несчастного человека. Но что же делать, если он именно запутавшийся и несчастный, что делать, если таких большинство?
Хуже того, ведь и он не нашёл в Миле того, что искал.
Как-то ему приснился сон, будто Сонечка, очень похожая на Сатанессу, манит его из-за двери прекрасного дворца или собора. Он кинулся за ней, но внутри нашёл тесную и пустую комнатку. Никаких тебе сводчатых потолков, никаких тебе витражей и росписей. От темноты отделился скомканный человечек, которого он также видел в снах о Сатанессе.
— Это мёртвая зона, — проговорил он глухим голосом и, усмехнувшись прибавил. — Неужели ты думал, что в этом смысл твоей жизни?
Аркаше послышался шорох в углах и он разглядел копошащихся там тараканов.
— Я мечтал о свободе, о свободном соединении в любви! — выпалил Аркаша.
— А тут тоже свои правила и законы, которые установил не ты, а исполнять будешь ты.
И тут же он увидел Сатанессу, которая была похожа сразу и на Сонечку, и на Милу, она уже стояла в отдалении на каком-то холме (они уже были не в комнате) и держала наготове свору скалящихся собак.
— Ничтожество! — сказала она и отпустила повод.
Аркаша проснулся в холодном поту и потом так толком и не заснул до утра. А утром он уже топал к метро, всматривался в безразличные и усталые лица утренних пешеходов и мучительно размышлял о том, как, чем взломать клетку, в которую он угодил. Единственным его оружием было слово, и он вновь и вновь пытался заклясть и расшифровать непреклонную действительность:
На пути к небесам стоит Антиспам,
Горящим мечом режет всё пополам.
Золотыми крылами над землёю махнёт,
И нарцисс увядает, и вишня цветёт.
Ему можно то, что так трудно другим —
Он греет сердца и вправляет мозги.
Ежели ты нахватал вирусов —
Значит, систему под снос.
А ежели ангелы прячут лицо —
Просто задай им вопрос…
И мы будем там, на его берегах,
Мы оставим ему свой заносчивый страх.
Мы родимся сначала и навсегда,
Он возьмёт нас к тому, кто его загадал
Нам.
«Систему под снос… систему под снос…» — бормотал себе Аркаша, маршируя вдоль автострады и глотая удушливую гарь. Но сквозь эти слова пробивался внутренний голос, повторявший: «Ничтожество… ничтожество…»
Если бы он мог найти нормальную работу, если бы он зарабатывал хоть сколько-нибудь приличные деньги, то глаза Милы бы потеплели. Не видя иного выхода, он отправился устраиваться продавцом в магазин компакт-дисков.
Улыбчивый и самодовольный начальник допрашивал его в заваленной коробками подсобке, а Аркаша извивался как мог, измышляя свои сильные и слабые стороны. Наниматель вроде бы остался доволен и велел явиться к началу следующего рабочего дня. Аркаша решил пока ничего не рассказывать Миле, выдержать первый день и уж потом сообщить, что у него появилась полноценная работа.
Он догадывался, что будет непросто, но воспринимал этот шаг как жертву, способ вернуть себе самоуважение: теперь он будет не бездельником, не протирателем штанов, не жалким просителем, обивающим чужие пороги. Да, на десять часов в сутки (именно столько продолжалась смена) он превратится в истукан, в робота, но зато он будет получать деньги, он сможет себе многое позволить.
Например, можно будет снять квартиру, и уже не ютиться в углу у инженера Сизикова, не шмыгать виновато по его коридору. Можно будет вкусно поесть, а то и сводить Милу куда-нибудь…
Как Аркаша представлял себе работу продавца дисков? Он представлял себе уютный магазинчик, заваленный дисками и пластинками, себя, сидящего за прилавком с кружкой чая, редкого посетителя, заглянувшего в вечерний час, с которым Аркаша заводит неспешный душевный разговор о музыке, а потом рекомендует посетителю что-нибудь хорошее на свой вкус.
Однако, естественно, всё оказалось совсем не так.
Во-первых, его взгляду предстал не маленький уютный магазинчик, а довольно большое светлое помещение, с бесконечными стендами, на которых сверкали запакованные в пластик диски.
Во-вторых, работать ему предстояло не одному, а в компании ещё двух продавцов и под неусыпным надзором главного продавца.
В-третьих, работать предстояло не сидя, а стоя.
А что касается личных вкусов и предпочтений… Его первым делом проводили в подсобку, где выдали футболку с рекламой последнего альбома наипопсовейшей певички. С именем этой певички на груди и спине Аркаше предстояло стоять навытяжку дни напролёт, пока не закончится рекламная кампания певички.
Вообще торговые залы и подсобка составляли впечатляющий контраст: в залах всё сверкало и блестело, царил идеальный геометрический порядок, а в подсобке было темно, пахло едой и туалетом, на стеллажах бесформенными грудами лежали неликвидные товары и ещё что-то в перекошенных картонных коробках.
Нацепив футболку и бейджик, Аркаша вышел в зал. Коллектив встретил его отнюдь не тепло: рядовые продавцы лишь равнодушно кивнули новому собрату по несчастью, а главный продавец по имени Артём сразу решил внушить новичку должные чувства.
«Ты. Сюда», — резко сказал он, указав на то место, где подобало стоять Аркаше. Аркаше предстояло заведовать стойкой с фильмами. Он должен был запомнить, где какие фильмы стоят, имена их режиссёров и снимавшихся в них актёров. Он обязан был подходить к каждому клиенту и предлагать ему свою помощь. Кроме того его предупредили, что компания использует практику «секретный покупатель», подсылая в магазин под видом клиента специального ревизора, который потом докладывает о поведении каждого из продавцов. Камеры, установленные в магазине также были нужны не столько для борьбы с воровством, сколько для слежки за продавцами: чтобы они не лентяйничали, не вздумали садиться или оставлять клиентов без назойливого внимания.
На большом экране, предназначенном для демонстрации видеоигр, обычно шёл один и тот же фильм — «Кунг-фу Панда».
Первый день показался Аркаше просто бесконечным. Лишь небольшое разнообразие в него внёс обеденный перерыв. Аркаша сходил в ближайший продуктовый магазин, купил себе всё то же заварное пюре и съел его в подсобке. Домой он возвращался на негнущихся ногах. А ведь ещё предстояло проделать огромный путь от метро. Тем не менее его поддерживала мысль о том, как он расскажет Миле о своём подвиге.
Он решил устроить небольшой праздник, забежал в магазин и купил тортик. Он уже думал, как скажет Миле с порога: «Поздравь меня: я нашёл работу!» Но Милы, к сожалению, дома не оказалось. Видимо, ушла гулять. Что же, тогда он приготовится к её приходу. Аркаша выложил тортик на стол, сходил в душ, чтобы смыть с себя ощущения первого рабочего дня. Он также обратил внимание, что в их комнатке наведён порядок, кровать застелена, стол убран. Значит ли это, что у Милы сегодня тоже праздничное настроение? Или…
Он бросился искать милины вещи. Но их не было. Она уехала! Он кинулся звонить ей — её телефон отказался отключен. Он стал звонить Денису и Даше и выяснил, что, действительно, они виделись с Милой, но лишь помогли ей сесть на поезд. Мила уехала ещё днём.
— Как?! Как?! — в отчаянии повторял Аркаша.
— Прости, — сказал Денис. — Она очень просила тебя не предупреждать, говорила, что уже всё решила, и так будет лучше.
Аркаша сел на кровать и стал лихорадочно соображать. Первые помыслы были о том, как всё исправить. До Милы дозвониться сейчас нельзя. Она уже в поезде… А куда она едет? Видимо, назад на родину. Он кинулся проверять её страничку ВКонтакте, но там всё было без изменений. И не было смысла искать скрытые намёки в её последних записях.
Через несколько дней, когда она будет в их городе, можно будет порасспросить их общих знакомых, а пока Аркаша настрочил Миле полное горечи и мольбы письмо.
Следом пришли мысли о том, а что он мог бы сделать. Побежать на вокзал? Уговорить? Рассказать о том, что теперь у него есть работа? Да, но для того, чтобы примчаться на вокзал, ему пришлось бы наплевать на работу…
Он сел за стол и безо всякого удовольствия одним махом съел торт. Следом за рассуждениями об исправлении положения пришло отчаяние. Чёрное, безысходное. Аркаша погрузился в него, как саморез в доску. Словно бы над ним с упорным нажимом работала небесная отвёртка, с каждым поворотом по спирали вгоняя его в тесную и тёмную глубину. Нажим, поворот, и он спускается глубже на ещё один виток спирали… Но, несмотря на тесноту и зажатость, он одновременно ощущал разрежённость пространства, будто он скован смертельной безразличной пустотой, а сам, словно космонавт, одет в толстый непробиваемый скафандр, и под этим скафандром вместе с ним угнездилось его горе. Чтобы выгнать горе, нужно открыть скафандр, но тогда жестокий космос убьёт тебя.
В этом же скафандре он лёг на кровать, которая теперь целиком принадлежала только ему — «всё теперь одному», как у Высоцкого — в нём проснулся утром и отправился на работу. Он ступал по земле, как по чужой планете, ощущал на себе воздействие враждебных биополей. Он явился на работу, переоделся в фирменную футболку, символ его рабства, и занял своё место в зале.
В какой-то мере горе и новая тяжёлая работа даже уравновесили друг друга: горькие мысли позволяли с лёгкостью сносить придирки Артёма и грубость некоторых клиентов, с другой стороны, работа помогала отвлечься от мыслей о Миле и о своём полнейшем одиночестве.
«Удивительно ли то, что теперь со мной происходит? — думал Аркаша. — Да чему уж тут удивляться — обычное дело, обычная жизнь обычных людей».
Вечером он снова отправился домой, и ему казалось, что всему городу не по себе, что всем людям в метро так же тяжело, как и ему. Ветер на пустыре сбивал его с ног, продуктовый супермаркет ничем не привлёк его, все полки ему показались пустыми.
И дни потянулись однообразной тоскливой чередой. Блеск витрин и стендов его магазина уже не обманывал Аркашу: он знал, что за полками копится грязь. Он привык отмерять рабочий день по тому, сколько раз успеет прокрутиться на экране мультик «Кунг-фу Панда». Он понемногу вызубрил описания всех фильмов на своих стендах. Артём почему-то благоволил к нему, но выражалось это в том, что главный продавец всегда ставил его работать вместе с собой, и с собой же таскал на обед. Аркаше приходилось выслушивать хвастливые истории Артёма о том, как он «поставил на место» того или иного человека, выслушивать, как Артём хамит продавцам при покупке еды. «Видал её лицо?» — обращался он после этого к Аркаше. И Аркашино замешательство радовало его не меньше, чем унижение продавщицы.
Артём даже хотел завести для Аркаши кличку, пробовал называть его Кашей, но Аркаша упрямо отказывался отзываться на что-либо, кроме собственного имени. По крайней мере, эту степень независимости он отстоял.
Так Аркаша и болтался между мучительным одиночеством и не менее мучительным обществом Артёма, вездесущим надзором видеокамер. Самым великим счастьем для него было получить задание запаковывать диски в целлофан. Тогда можно было сесть в подсобке, включить себе тихонько какую-нибудь хорошую музыку и просто сидеть и запаковывать коробки. Однажды Аркаша наугад выбрал для этого занятия концерты Альбиони и, услышав проникновенные, ласковые звуки скрипок и клавесина, залился слезами. Что-то живое, настоящее, подлинно человеческое и одновременно абсолютно недостижимое, втекло с этой музыкой в вонючую и тёмную подсобку, в которую в любой момент мог ворваться бдительный и жестокий Артём. Собственно, так и произошло: он вошёл и потребовал, чтобы Аркаша вернулся в зал.
Если Аркаше удавалось пообедать одному, или если он приходил на работу сильно заранее, то минут 10-13 он мог потратить на чтение. Читал, естественно, Достоевского, но вот то ли в каком-то предисловии, то ли в сноске наткнулся на такие слова: «Верно, что у Достоевского всё через самосознание — в чём тут дело? В том, что у Достоевского те люди, которые были раньше объектами наблюдения, становятся субъектом. Не их самосознание вообще изображает Достоевский, а их возмущённое, ищущее самого себя самосознание».
Эти слова на миг что-то зажгли в Аркаше, но снова пора было идти в зал под ненависный блеск ламп и под надзор видеокамер, так что эти слова комментатора не добрались до сознания юноши. И всё же они провалились в какой-то запасной внутренний кармашек его памяти, туда, где лежали подобные мысли и впечатления, присоединились к ним и вступили с ними в тёмное и неясное, но активное взаимодействие.
Чем же оставалось заполнять долгие рабочие часы? Чтобы убить время, Аркаша с остервенением накидывался на работу. Каждому работнику и всему магазину в целом компания выставляла специальные нормы по объёму продаж. Если работник недовыполнял норму, ему грозил штраф, если перевыполнял, то его хвалили. Если магазин перевыполнял общемагазинную норму, то все работники получали премию.
Вот этими процентами и старался забивать себе голову Аркаша. Продать. Продать побольше. Сколько продано сегодня? Вот об этом он и думал целыми часами.
Брякает входной колокольчик, в магазин входит клиент. Аркаша из своего угла приветствует его, но не двигается с места, хотя напрягается всем телом и мысленно устремляется к своей добыче. Как рыбак, он старается дать рыбке как следует зацепиться. Клиент должен сам пройти к какому-нибудь стенду и остановиться у него. Если это будет стенд другого продавца, то Аркаша не станет отнимать у него добычу, если же это будет стенд с фильмами, то Аркаша подойдёт сзади и спросит: «Может, вам подсказать что-нибудь?» Если клиент откажется, то Аркаша добавит: «Если что, обращайтесь».
Лучше всего у Аркаши продаются не новинки, а какие-нибудь старые картины: он умеет продать клиенту с ребёнком сборник советских мультиков, волосатому парню — видеозапись концерта «Led Zeppelin» в Лондонском королевском зале искусств, девушкам, приглядывающимся к разделу фильмов-ужасов, «Лестницу Иакова». Начальство хвалило его за успехи, Аркаша сделался самым активным продавцом, но в то же время от него требовали, чтобы он активнее продавал новинки, чтобы брал эти новинки домой и смотрел их на досуге. А Аркашу не привлекали ни пиксаровские лупоглазые мультяшки, ни супергеройские мордобои, ни мелодрамы о жизни богатых бездельников.
Однако два других продавца: субтильный Арсений и спортивный Иван умерили Аркашин трудовой пыл: «Если ты будешь слишком много продавать, то нам всем поднимут норму». Аркаша не хотел подводить товарищей, кроме того он ведь и правда не стремился непременно выслужиться перед начальством. Но чем же заполнить десятичасовую рабочую смену, кроме погони за продажами? Без этого ему в голову настойчиво лезли невесёлые мысли о Миле, которая стала бесконечно дорога, жизненно необходима ему именно теперь, когда она уехала. Чего она хотела? Почему она оставила его? Неужели только из-за денег? Ведь есть же теперь деньги!
Целые дни напролёт, стоя у своего стенда, он в голове составлял ей длинные письма. Он наблюдал, как по ту сторону сверкающих разноцветных стендов копится пыль и грязь. Его жизнь представлялась ему разорённым и сожжённым городом, городом, из которого он сам выбрался живым, но разутым и одиноким — вышел в широкое заснеженное поле и не знает, в какой стороне свои. Он почти физически чувствовал, как в нём угасает вера, его уже больше не тянуло зайти в храм, и он сам смотрел на это равнодушно и как бы со стороны. Где взять гордость, где взять презренье, чтобы возвыситься над обстоятельствами? Ведь это он, только он сам виновен во всём.
(Продолжение следует)
Что случилось ... 