Исаак Дойчер. Послесталинское брожение идей (Ч.1)

Источник: Isaac Deutscher «Heretics and Renegades and Other Essays», Hamish and Hamilton, London, 1955. В сокращённом виде было опубликовано в «Таймс» в ноябре 1954, вызвав целый ряд полемических откликов.

Брожение идей в России, вышедшее на поверхность после смерти Сталина, продолжается. Уже более года российская интеллигенция погружена в споры, каких она не знала почти четверть века. Учёные, литераторы, артисты, педагоги — все обсуждают волнующие их вопросы и делают это порой с усердием, показывающим, что они все-таки потомки старой российской революционной интеллигенции. За этой полемикой стояли то дерзкие, то робкие попытки «переоценки ценностей», унаследованных от сталинской эпохи.

Именно в этом, пусть временном, торжестве дискуссии о конформизме особенно отчётливо сегодня проявляется разрыв России со сталинской эпохой. Теперь речь идёт не о расчётливых, механических ходах партийных начальников, политиков и дипломатов, ходах, которые по-прежнему не означают сколько-нибудь существенных перемен в политическом устройстве или общественной обстановке Советского Союза. Когда некоторые общепринятые стандарты мышления и поведения, а также некоторые священные догмы сталинизма решительно и даже страстно оспариваются учёными, писателями, художниками и даже партийными деятелями, когда вся российская интеллигенция охвачена неустанными и небезопасными нравственными исканиями, уже невозможно сомневаться назревшей потребности перемен и реформ, и лишь тот, кто не знаком с российской историей, может по-прежнему утверждать, что это идейное брожение никак или почти не влияет на практическую политику России.

Во всех последних диспутах слышится протест советской интеллигенции против умственного бесплодия и посредственности, на которые их обрёк сталинизм. Экономисты выражают негодование ортодоксией, согласно которой они были унижены до роли сталинских грампластинок. Биологи выступили против позора, в который их вверг Лысенко. Физики объявили, что устали от господствовавшеего до недавнего времени великорусского чванства и от разрыва с западной наукой. Художники и скульпторы восстали против того «социалистического реализма», который заставлял их фальшиво рядить Сталина и его окружение полубогами. Писатели и поэты возмутились шаблонами, в которых цензура стремилась запереть их творческое воображение, а также принуждением к сочинению драм без настоящего конфликта, романов без живых людей, поэзию без искреннего чувства. Некоторые открыто выкрикивали: «Хватит с нас ваших Сталинских премий, безумных гонораров и привилегий, развращавших нас и наши умы». Российская молодёжь, московские, ленинградские и киевские студенты восстали против ханжества и чёрствого формализма сталинского культа. В едином порыве слились два поколения: старики, большую часть своих жизней со страхом и кротостью влачившие бремя сталинской ортодоксии, и молодёжь, рвущаяся сбросить это бремя на пороге взрослой жизни. Даже в концлагерях Заполярья, если верить недавно возвратившимся оттуда, изгнанники объединялись в различные группы, вырабатывали собственные политические программы и планы на будущее и спорили между собой, чего не было в течение примерно двадцати лет.

Отношение сталинских преемников к этим изменениям противоречиво. Как будто в теле маленковского правительства живут две души. Само правительство открыло дорогу нынешнему брожению умов, когда вслед за Сталиным похоронило и сталинский культ, когда приказало партийным агитаторам начать наступление на «антимарксистский культ личности», когда внушило народу, что пришло время покончить с идолами и табу сталинской эпохи, когда представило яркую картину провалов сталинской политики в различных областях и когда распахнуло тяжёлые ворота Кремля для российской публики и молодёжи. Интеллигенция приняла все эти жесты и намёки как залог новой эпохи, как поощрение и призыв для мысли, отваги и достоинства. Неспроста Илья Эренбург дал своему новому роману название «Оттепель».

Действительно, первыми разбили лёд ближайшие соратники и преемники Сталина. Но вскоре они задались вопросом, куда они приплывут на дрейфующей льдине. Они покончили с культом Сталина, который угнетал и их самих, со вздохом облегчения, но и не без задней мысли. Маленков, Хрущёв и Молотов, не говоря о Берии, обязаны Сталину своим положением и своей властью. В той или иной степени все они были его сообщниками. Открытое и решительное отречение от сталинизма угрожает подрывом и их собственных позиций. Они не могут открыть советскому народу всей правды о сталинской эпохе. Они не могут извалять в грязи труп своего хозяина, не запачкавшись сами. Поначалу тихо устранив культ, они не могли не попытаться сберечь его обломки. Отвернувшись от правоверного сталинизма, они неизбежно снова вернутся к нему.

Однако затруднительность их положения определяется не только этими соображениями. В наследии сталинизма имеются такие важные элементы, от которых не смогло бы отказаться ни одно коммунистическое правительство, будь оно хоть полностью составлено из людей, не запятнанных сталинизмом, если бы такое правительство только было возможно. Более того, от этих элементов не смогло бы отказаться и ни одно антикоммунистическое правительство. Невозможно демонтировать созданную при Сталине плановую экономику или допустить массововый исход крестьян из колхозов и восстановление мелкого хозяйства, не обрекая Россию на хаос, нищету и голод (как автор подробно доказывал это в одной из своих последних книг). А преемники Сталина, конечно, открыто привержены сохранению и развитию этих составляющих сталинского наследия.

Но вот глубочайший источник всех противоречий. Нынешний общественный строй Советского Союза укрепился настолько, что он не может быть разрушен, но всё же не настолько, чтобы существовать самостоятельно без принуждения свыше. Для выживания ему больше не нужен тоталитарный порядок, при помощи которого он устанавливался, но в то же время он не может отказаться от этого порядка. Правительство Маленкова методом проб и ошибок пыталось отыскать новую пропорцию принуждения и убеждения. Оно смягчило сталинистский строй, но оно бдительно наблюдает, чтобы проявляющееся недовольство и брожение не превратились в угрозу общественному порядку и положению правящей верхушки. Выражением этого сложного положения служит полемика в рядах интеллигенции и официальная реакция на неё.

Обратный путь к правоверному сталинизму закрыт, поскольку это правоверие и этот порядок принадлежат эпохе, которой настал конец. Они подходили для в сущности отсталого доиндустриального общества, вставшего на путь лихорадочной индустриализации и коллективизации. Они родились из попытки навязать мужицкой России идеал и образ жизни, к которым Россия ни материально, ни духовно не была готова. Пещерная магия сталинизма, обожествление Вождя, причудливые и изощрённые ритуалы сталинизма все проистекали из российской отсталости и культивировали эту отсталость. Поскольку предпринятое Сталиным обширное и быстрое преобразование всего российского общества не опиралось на волю и понимание людей, то его истоки приходилось возводить к сверхчеловеческой мудрости и воле Вождя. Оппозицию заклеймили как дьявольские козни, особенно если она вдохновлялась марксистской традицией, несовместимой с культом Вождя и примитивной магией. На протяжении сталинской эпохи правители, идеологи и даже полиция постоянно занимались переработкой современных марксистских идей в язык пещерной магии и переводом требований и запретов этой магии в марксистский словарь.

После десятилетий такой идеологической диеты советская интеллигенция явно испытывает нравственную тошноту. Это совсем не та интеллигенция, что застала восхождение Сталина к власти. Она происходит не из пассивной и беспомощной мужицкой России, а из второй промышленной державы мира, подошедшей к порогу атомной эры почти одновременно с Соединёнными Штатами. Конечно, в российской жизни сохраняется ещё много старой отсталости и варварства. Но если старая интеллигенция болезненно переживала разрыв между собственным интеллектуальным развитием и бедностью и отсталостью народа, нынешнее поколение интеллигенции ещё более болезненно переживает несоответствие между материальным прогрессом страны и затхлостью духовного климата.

Такое положение дел затрагивает советское общество в целом — не одну интеллигенцию. Оно влияет на функционирование национальной экономики, работу общественных институтов и эффективность управления не меньше, чем на науку, литературу и искусство. Монолитный идеологический контроль, который сталинизм применял, чтобы форсировать индустриализацию и коллективизацию и чтобы заставить советское общество смириться с сопутствующими невзгодами, теперь стал существенным препятствием на пути дальнейшего технического развития, правительственного и общественного устройства. Советское общество десятилетиями жило при собственной (победоносной!) разновидности маккартизма со своими проверками на преданность, обвинениями в антибольшевистской деятельности, охотами на ведьм и чистками, шпиономанией и манией к шпионству, и вот теперь оно из соображений самосохранения пытается восстановить инициативу и свободу действия и принятия решений. Слишком многие его общественные деятели, государственные служащие, учёные, интеллектуалы и рабочие превратились в запуганных и дрожащих тварей, лишённых творческих устремлений и притязаний. При таких обстоятельствах удивительны не провалы России, а её достижения в стольких областях. На самом деле, ещё недавно, например, некоторые ведущие российские авиаконструкторы разрабатывали свои лучшие аппараты в тюрьмах и местах ссылки, и их удел практически символизировал условия, в которых творческий потенциал России проявлял себя при сталинизме.

Но современная индустриальная нация не может себе позволить так сковывать свои творческие силы, если не хочет поплатиться за это совершенным застоем. Чем более технически развита нация, тем больше опасность, поскольку само её существование зависит от способности разработчиков и управленцев свободно рассуждать и исполнять свои обязанности. Теперь потребности развития России противоречат сталинистской магии неосредственнее и резче, чем когда-либо. Авиаконструкторов нужно освободить из тюрем в прямом и переносном смысле, если российское самолётостроение хочет соответствовать требованиям международной гонки вооружений – и это только один из примеров. Свобода исследований должна быть дарована и биологам, если сельское хозяйство намерено преодолеть своё существенное отставание от прочих отраслей экономики. Руководителей промышленности надо избавить от оков сталинистского сверхцентрализма, который ещё можно было терпеть на менее высоком и сложном уровне индустриализации, когда Политбюро ещё могло как-то вникнуть в дела каждого крупного предприятия и направлять их своими распоряжениями. Да и массу квалифицированных промышленных рабочих невозможно держать в полукрепостном состоянии, если необходимо повысить производительность их труда. И, наконец, что не менее важно, нужно снять намордник с писателей, художников и публицистов, если власть желает преодолеть или сузить моральную пропасть между собой и народом. Вот почему наследники Сталина не могут просто продлить старый порядок, как бы ни ужасали их последствия разрядки.

Изгибы и колебания их политической линии видны по превратностям судьбы сталинского культа. В течение месяцев после смерти Сталина его имя не упоминалось в официальной прессе. О Сталине молчали так, будто он умер сто лет назад, и смысл этого молчания подчеркивался решительным осуждением «антимарксистского культа личности».

Но было в этом что-то неестественное и неловкое. Было чуство напряжения и стыда от того, что новый скелет в советском шкафу был вездесущим божеством вчерашнего дня. По прошествии времени о Сталине заговорили снова, словно бы случайно. Последовали сдержанные упоминания о его заслугах, столь быстро забытых. Потом он тайком был полувосстановлен в линии апостольской преемственности Маркс — Энгельс — Ленин. Однако до сих пор место, отведённое ему в постоянно создаваемых, переписываемых и ретушируемых изложениях истории ограничивается лишь примечанием к эпической истории Ленина, революции и советского государства. Извлечённая из помойной ямы выпачканная и обезображенная фигура Сталина получила новую но довольно скудную долю идеологического достоинства. Эти посмертные превратности сталинского культа, вызывающие улыбку у иностранца, имеют зловещий смысл для советских граждан, поскольку означают, как далеко ему позволено (или не позволено) отклониться от старой веры и старого порядка.

Ниспровержение сталинизма сегодня явно поставлено под запрет. Но негласный отход от сталинизма продолжается во многих сферах. Там, где старая вера препятствует техническому прогрессу и производительности экономики, аноны сталинизма отбрасываются без лишних церемоний. В то же время антисталинистские настроения сдерживают и подавляют там, где они могут непосредственно посягать на политическую стабильность режима. Но провести черту между общественной производительностью и политической целесообразностью непросто, поскольку зачастую их требования противоречат друг другу.

Пожалуй, самая важная реформа была недавно провозглашена в сфере образования. Не только был урезан культ Сталина, засоривший все образовательные процессы. Сверх того система образования избавляется из тисков авторитаризма, и педагогику призывают вернуться к экспериментальным и более свободным идеям, вдохновлявшим советскую школу на заре советской власти. При Сталине образовательная система помимо технической подготовки и политграмоты прививала ученику привычку к беспрекословному послушанию. Отношения учителя и ученика строились в духе старорежимного патернализма, что отражало патерналистское отношение самого Сталина к «его» народу. Жёсткая классная дисциплина, обязательная школьная форма, многообразие строгих и крайне формализованных экзаменов сделали сталинскую школу по характеру и стилю преподавания практически неотличимой от старой семинарии царских времён. Совместное обучение, конечно же, не одобрялось и в конце концов было запрещено. Призрак Победоносцева, пресловутого идеолога реакции, словно витал в классных комнатах, злорадно улыбаясь.

Благодаря последней реформе совместное обучение было реабилитировано и заново введено. Учебная программа была расширена и стала менее жёсткой. Количество экзаменов значительно сократилось, а школьная дисциплина стала менее формальной. Патерналистская система уступает другой — в которой акцент делается на формирование самостоятельного мышления и характера ученика. И после почти четвертьвекового перерыва советская школа возобновляет эксперимент по «политехническому образованию», который нацелен на сближение классной комнаты с заводским цехом и фермой, на сочетание умственного и ручного труда. Этот же эксперимент в первые годы советской власти провалился, поскольку политехническое обучение требует высокомодернизированной промышленной среды, отсутствовавшей на тот момент. Кроме того Сталин относился к политехнической школе настороженно и враждебно из-за её модернистского и антиавторитарного потенциала. Послесталинская Россия нуждается в более современной и свободной системе образования, чем та, что завещана ей сталинизмом; и хотя такая система может стать рассадником политического брожения, требования производительности, похоже, в этом случае возобладали над требованиями политической целесообразности.

Меняется и «внутрипартийное обучение» то есть способы формирования коллективного сознания партии. Сталинистские технологии индоктринации частично отбрасываются ради более трезвой и непредубеждённой пропаганды чистого марксизма-ленинизма, как его понимают сталинские преемники. Для западного человека, привыкшего смешивать все эти «измы» в одну кучу, разница покажется слишком тонкой, чтобы иметь практическое политическое значение. Однако для советских граждан идея возврата к изначальному марксизму-ленинизму особенно привлекательна, как было, пожалуй, привлекательно протестантское возвращение к Библии для западноевропейцев, по горло сытых схоластикой средневекового богословия. При Сталине «чрезмерно» приверженного Марксу и Ленину члена партии обычно клеймили как еретика. Классиков марксизма, как правило, читали выборочно и с официально одобренными комментариями. В ходе больших чисток тридцатых годов Сталин даже издал формальный запрет на самостоятельное изучение Маркса членами партии. Чтение работ Маркса допускалось только в партийных образовательных кружках, состоять в которых были обязаны члены партии. Сталин чуял, что самостоятельное изучение марксистской классики, настраивало обучающегося на независимый поиск и критическое отношение к общепринятым истинам, так что Сталин разработал правила партийной идеологической обработки, которые не оставляли партийцу времени и возможности размышлять над текстами и делать собственные выводы. Маркс «посеял драконов», но Сталину были нужны бараны.

Преемники Сталина вряд ли нуждаются в новых драконах, но им нет толка и от сталинистских баранов. Принудительная индоктринация через посредство партийных ячеек и образовательных кружков отменена – теперь эти кружки посещаются по желанию. Членам партии разрешили и даже призвали их к самостоятельному изучения марксистской литературы и истории партии. Делаются всесторонние попытки освободить «идеологическую подготовку» от начётнической сухости и придать ей несколько более современный и деловой вид, хотя и крайне трудно искоренить в сознании партии (включая сознание её наставников) поповское клеймо сталинизма.

Окончание следует