Жизнь шла своим чередом. Новый образ мыслей укреплялся во мне, и соответственно ему выстраивался и новый модус вивенди, который в свою очередь давал направление мысли. Относительные подъёмы сменялись относительным упадком душевных и интеллектуальных сил. Я уже окончательно распростился с религией, заключив этот период моей жизни следующим стихотворением:
Как будто младенец невинный
Придушен своей пуповиной,
Я маялся в паутине
Мнений о божьем сыне.
Я прятался в тёплый домик,
И в каждом удобном месте
Я рисовал там крестик,
А сам превращался в нолик.
Но привкус у рая горек,
Запах у неба скверный,
Я вышел и хлопнул дверью
Божественных новостроек.
Входили в бытовую колею и мои отношения с Варей. Закончился 2010-й год, начался 2011-й. Весной 2011-го Варя закончила институт. Презентация дипломных проектов превратилась в какое-то публичное распятие, поскольку преподавательница (та самая, что в пол кланялась «русскому купцу») закатила истерику перед стоявшими по струнке выпускниками и преподавателями. Так уж привык наш интеллигент к начальственному окрику, что берёт под козырёк при звуке команды прежде, чем успевает понять, а от кого исходит эта команда и стоит ли её исполнять. Никто не посмел проронить и слова, пока окончательно свихнувшаяся искусствоведша кричала что-то о любви к русской культуре и необходимости всенародного покаяния.
В итоге всем дипломникам оценки снизили на балл. Запуганные выпускницы в нарядных платьицах не смели шелохнуться. У многих по щекам бежали слёзы. Искусствоведша сорвала голос, её отпаивали водой.
Потом слово взял приглашённый на защиту преподаватель из Санкт-Петербурга. Он заговорил в примирительном тоне, предложил обратить внимание не на дипломные произведения, а на то, какие красивые девушки их делали, он подошёл к каждой, погладил их по голове, а кое-кого «по старой художнической традиции» и приобнял. И в итоге оценки были восстановлены.
Варя осматривалась в поисках работы. Я не торопил её и настаивал, что она не должна забывать и о творческом саморазвитии. Пока моей зарплаты хватало на двоих. Культурная жизнь в Культурном центре шла сонно, табуретки перевешивались с места на место. Пятрас больше не разговаривал со мной. Я читал Лифшица и слушал Шуберта, про себя твердя как иисусову молитву: «О, Революция, где ты?»
Год был рок-н-ролльным годом: вышел новый альбом неистовых американских панков «Дропкик Мерфис» (мне рассказал об этом анархист Денис); появился интернет-трибьют to «Ария», на котором, однако, не было ни одной достойной песни (это признал даже Бивис); свой последний альбом выпустила группа «R.E.M.» (за их творчеством всегда внимательно следил мой бывший коллега Никита).
Лично я следил за выходом альбома группы «Ляпис Трубецкой», которая перед этим выпускала весьма бунтарские антиглобалистские альбомы. Но вот новый релиз «Весёлые картинки», хотя музыкально и не уступал предыдущим, но оказался совсем не протестным, а отвлечённо благостным. «Я верю в Иисуса Христа, я верю в Гаутаму Будду», — запел лидер группы Михалок. За такое ренегатство группа оказалась мигом облизана критиками из официозных изданий, которые признали, что «ляписы» повзрослели, возмужали и заматерели. Песни были неплохие, но они оказались шагом в сторону от левого радикализма и, как выяснилось впоследствии, в объятия мистицизму, либерализму. Если тебя хвалят «Коммерсантъ» и «Лента.Ру», значит, ты в чём-то очень неправ. Но смена ориентации «Ляписа Трубецкого» была важным симптомом: левое и конкретно антиглобалистское движение в России умирало, молодёжь из коммунистических и анархистских групп и сект переходила в либеральный лагерь.
Помнится, я заглянул в рок-клуб «Фидель», недавно переименованный в «Фокси-клаб», и застал там Рэйбана, он хрустел чипсами за барной стойкой:
— Привет, Рэйбан! — сказал я ему.
— Зови меня теперь Гриндэй, — ухмыльнулся он.
— А чё так?
— Да кому нужен этот хард-рок? За скейт-панком будущее! А ещё на Украине группа «Время и стекло» появилась — вот это форевер.
Я заметил, что волосы бывшего Рэйбана стали заметно короче. Стало быть, он не пощадил свой трёхлетний хайр, которым так гордился и так оберегал.
— Значит, с анархией завязал? Стал системным парнем? — решил поддеть я его.
— Я теперь суперсистемный, — ответил он со смехом.
— Так а сюда ты на что пришёл? — спросил я его.
— Ну, тут тоже есть с чего приторчать по кайфу. Ща будет выступать одна альтернативная команда ваще крейзи.
— Ну-ну. Хавай, чувак, хавай.
Я оставил его в покое.
Наши семинары с анархистами продолжались, хотя и не слишком регулярно, причём инициаторами переноса сроков всегда выступали они, видимо, считая эту деятельность для себя не главной и не основной. Они анонимно публиковали статьи на каком-то своём анархистском ресурсе. Я тоже периодически писал для «Герпеса» и для местного литературного журнала. Я уже начинал ощущать себя уверенно в журналистике и без страха вступал в полемику со столичными критиками.
Например, в статье «Нищета литературного процесса» я выступил против набиравшего популярность «электронного поэта» Мориса Вкусненького, который ругался на литературных критиков за то, чем грешил сам. Я был не прочь щёлкнуть по носу столичного хлыща: «Вкусненький негодует на то, что Лукин в своей статье «пренебрежительно высказывается о Борисе Рыжем» и «ставит через запятую таких разных поэтов, как Кибиров, Гандлевский и Ватутина». Где же опровержение? Где подробные разъяснения о величии Рыжего и перечень отличий Кибирова, Гандлевского и Ватутиной? Ничего».
В статье я приходил к тому выводу, что современные критики громят всякого поэта, имеющего какие-либо взгляды и убеждения, за «тенденциозность» и «плакатность», а сами хвалят лишь тех, кто пишет изысканную чепуху, избегает сколько-нибудь серьёзных и важных тем, а свою интеллектуальную стерильность и общественную трусость прикрывает изящными или заумными фразами.
И заключал статью такими словами: «Не знаю, хватит ли у Кутенкова и подобных ему смелости чётко и внятно озвучить свои человеческие и эстетические принципы. Ясное дело, на пустоту ярлычок не повесишь».
Поводом для другой статьи стали протесты, развернувшиеся в нашем городе летом и осенью 2011 года. Поводом для протестов стали обнародованные планы по строительству в нашем городе нового завода. Политики чего-то не поделили с торгашами или между собой и в итоге спор по поводу завода сперва вылился в медийное пространство, а потом разросся и до уличных манифестаций.
Трудно сказать, было ли это какими-то закулисными нитями связано с выборами, прошедшими той же осенью 2011 года, но можно уверенно сказать, что чисто эмоционально он был связан с протестами по итогам выборов и предварил их.
Летом и осенью только и разговоров у нас было, что про «ядовитый завод», машины разъезжали с жёлтыми наклейками «Нет яд-заводу!» и «Не дадим травить воздух!» Меня удивляло, почему это вдруг именно теперь мои земляки так озаботились экологией, на которую так откровенно плевали в прежние годы?
«Есть у нас гораздо более вредные производства [я перечислил их], находящиеся в черте города и выделяющиеся в атмосферу фтористый водород, бензапирен и смолистые вещества. Тем не менее против них протестанты выступать не намерены. Не собираются они бороться и с автомобильным загрязнением воздуха, хотя его уровень за последние десять лет в Красноярске существенно возрос», — недоумевал я в своей статье.
Следующим этапом после наклеек стали митинги. Я побывал на одном из них. Тут в народном внимании купались «зелёные». Какой-то нелепый кругленький человечек в больших очках взбирался на трибуну и высоким голоском клялся, что не допустит, чтобы все жители города превратились в мутантов из-за нового завода.
Тут же были расставлены плакаты с агитацией против завода. Фактов на этих плакатах было мало, зато черепов и противогазов — хоть отбавляй. Лидер «зелёных» не был похож на трибуна и производил жалкое зрелище, меня же как марксиста интересовало другое, почему горожане протестуют против нового производства в их городе? Ведь столько лет подряд промышленный потенциал страны последовательно уничтожался, а завод — это как-никак квалифицированные, высокооплачиваемые рабочие места. Я всматривался в толпу и старался понять, кто все эти люди? Таксисты? Предприниматели? Почему им не нужно новое производство? Поэтому в моей статье появился следующий пассаж:
«Чем сегодня занимаются мои земляки? Какую общественно-полезную функцию выполняет большинство населения города? Работают продавцами в бесконечных торговых центрах, менеджерами в разнообразных конторках, мелкими чиновниками в непомерно раздутом бюрократическом аппарате, дизайнерами да парикмахерами. Ведь это мыльный пузырь, который вот-вот лопнет. В городе уже идут непрерывные сокращения штатов, закрываются конторки, пустеют торговые центры. Посчитайте-ка, сколько ваших знакомых сейчас ищут работу? Даже реформа мили-полиции привела к бесчисленным увольнениям. И это только начало!»
Я действительно тогда думал, что мы сидим на вулкане, что вот-вот почва задрожит под нашими ногами. Знал ли я, что запаса прочности системы хватит ещё на целых десять лет! Я отправил свой материал в «Герпес», там проявили к нему интерес, но предложили его существенно углубить и доработать: проанализировать имеющуюся информацию по проекту завода, оценить имеющиеся экологические риски и т. д. Всё это я проделал с увлечением прилежанием. Но редакция журнала всё ещё по непонятной мне причине затягивала публикацию.
Строительство завода было в итоге отменено, а экологическая повестка быстро сменилась политической после состоявшихся в конце лета выборов в Госдуму. Конечно, никто не ожидал от этих выборов чудес: Госдума уже давно превратилась в России в говорильню и контору для «подмахиванья» президентских бумажек. Также все понимали, что четыре одобренные Кремлём партии — Единая Россия, ЛДПР, КПРФ и «Справедливая Россия» останутся в числе лидеров, а всякие там «Яблоки», «Патриоты России» и «Правые дела» останутся на обочине.
Это понимал даже я, человек, грызший гранит политэкономии и эстетической философии, но далёкий от механики политических игр, которые разыгрывал для уважаемых телезрителей кремлёвский официоз. Сколько-нибудь яркие и радикальные партии вроде «РОТ-фронта» или лимоновской «Другой России» не были даже допущены до выборов, и это косвенно подтверждало, что само правительство признаёт за ними серьёзный уровень народной поддержки. А так голосовать было не за кого.
Лимонов призвал протестно настроенных граждан бойкотировать выборы, а знаменитый ныне блогер Алексей Навальный, напротив, призвал идти на выборы и голосовать за кого угодно, только не за «Единую Россию».
Я спросил у Романа, в чём он видит причину такого расхождения со стороны самых видных российских оппозиционеров. Роман предположил, что в данном случае либерал Навальный явно подыгрывает власти, срывая тактику Лимонова и фактически спасая явку на выборы.
Я заглянул в публицистику Коготкова. Он ещё в 2010 году предупреждал, что введение «антиэкстремистского» законодательства, запрет «несанкционированных» митингов, то есть фактически любой уличной активности любой оппозиции — всё это элементы общего плана по закручиванию гаек перед выборами. Но в целом он считал современные буржуазные выборы фарсом, рассчитанным на отвлечение общественного внимания и сохранение власти в прежних руках.
Читая статьи Коготкова и проникаясь чувством его правоты и желанием что-то сделать для грядущей революции, я решился наконец написать самому Коготкову на электронную почту его сайта «Марат».
Я рассказал о себе, отдал дань уважения тому, что делает Коготков и предложил свою литературную и публицистическую шпагу к его услугам и к услугам его сподвижников. Я также счёл необходимым рассказать о своих сомнениях, о своих недостатках, чтобы они абсолютно понимали, с кем имеют дело, и куда меня можно употребить. Почти в тот же день мне ответил некий посредник, который пообещал переслать моё письмо по назначению. Я был несказанно обрадован.
Прежде, когда ещё был православным, я писал письма моим рок-кумирам — Гребенщикову, Ревякину, Никольскому. Мне казалось — и они сами поддерживали эту иллюзию — что они обладают мистическим знанием, что они причастны к потусторонним тайнам. И я надеялся, что они выведут меня из состояния растерянности, недоумения и тоски. Но, конечно же, сколько бы я ни ждал и как бы искусно ни составлял свои послания, «пророки» не отвечали. Не только из лени и высокомерия, не только потому, что им приходило великое множество подобных писем, но и попросту оттого, что им нечего было ответить. Конечно, они не были пророками, они были более или менее начитанными интеллектуалами и их уровень знаний не превышал уровня моих университетских преподавателей, которых я не слишком уважал. Они кое-что довольно бессистемно читали, но главное, их жизненный опыт и круг общения с момента превращения в шоуменов-профессионалов был до жалкого беден: продюсеры, звукозаписывающие студии, концертные туры. Их богатая приключениями андеграундная молодость прошла в давно исчезнувшем СССР. Что они знали о жизни молодёжи и бедной интеллигенции в современной России, чему они могли научить?
Ещё более молчалив был бог, к которому я обращал свои горячие ночные молитвы. Весь прежний период моей жизни был опытом пустоты и безмолвия. И вот теперь этот немедленный отклик «с той стороны» был для меня сродни библейскому чуду. Ещё через день я получил и ответ от самого Коготкова. Николай Владимирович, по-отечески и в то же время уважительно называя меня по имени (но на вы), написал, что он давно про меня знает от моего питерского друга Павла, следит за моими действиями.
Ответ Коготкова был обстоятельным, он постарался ответить на те экзистенциальные и практические вопросы, которые задавал в своём письме. По поводу практической работы в текущих обстоятельствах он сказал, что широкая агитация сейчас невозможна и бессмысленна, ибо мы находимся где-то на подошве волны, в самом начале нового революционного цикла. В данной ситуации целесообразно заниматься теоретической деятельностью, а счёт кадров идёт на единицы.
Я был в полнейшем восторге. Мне ответил сам Коготков — человек, к которому я успел проникнуться глубочайшим уважением и абсолютным доверием. Первым делом я кинулся отвечать Коготкову — написал, что, хотя и не преувеличиваю своих теоретических способностей, но готов послужить, чем смогу общему делу. А потом я написал Павлу по поводу полученного письма.
Павел поздравил меня, подтвердил, что он действительно говорил про меня с Коготковым, что они уже какое-то время состоят в переписке, и что у Николая Владимировича имеется небольшой кружок последователей, что Роман уже состоит в нём, а теперь и меня приглашают присоединиться к этому сообществу, именовавшему себя «коготковцами». Разумеется, я был счастлив узнать, что у меня имеется множество единомышленников, более того, что эти единомышленники уже объединились и что-то затевают.
Что случилось ... 