На входе я уже как знакомому кивнул блюстителю порядка, изображая взглядом: «Ох, уж эти митинги! Но такая наша работа». Мой диктофон на этот раз не вызвал никаких вопросов.
К своему разочарованию, на этот раз на площади людей было не намного больше, чем на первом митинге. Разве что молодёжи было больше. Какие-то парни, может быть, знакомые мне панки попробовали развернуть плакат, но я даже не успел рассмотреть, что на нём было — какие-то череп и кости — как их взяли за локти ребята в штатском и повели в сторону микроавтобуса.
«Ну, — подумал я. — С идейными я и потом поговорить смогу. Собственно, их взгляды соответствуют сайтам, на которых они духовно пасутся. Сейчас надо обывателя разведать».
Одинокий паренёк в сверкающих очках и пальто скрестил на груди руки, как бы отстраняясь от происходящего и несколько потерянно оглядывался по сторонам. Оказалось, что он учится в колледже на олитолога.
— Что привело вас на митинг, — спросил я.
— Просто пришёл посмотреть.
— А выборы?
— Да, и это тоже.
— Вы выступаете за проведение выборов?
— Да, так.
— А считаете ли вы, что выборы, даже если провести их без вбросов, могут всё изменить?
— Нет, конечно. Разве только потрепать нервы нашим чиновникам, — улыбнулся он. — Но и это было бы неплохо.
— Каких убеждений вы придерживаетесь? Вы же политолог, вам проще самоопределиться.
Молодой человек поправил на носу очки:
— Я демократ.
— А какие-то партии поддерживаете из существующих?
— Ещё не разобрался в них, сохраняю нейтралитет.
— Правильно я понимаю, что и опыта протестной активности у вас нет?
— Да. Опыта протестной активности нет.
Я понял, что большего мне от него не добиться. И тут я заметил возле трибуны Снегирёва, подошёл к нему, чтобы переговорить. Снегирёв был воодушевлён, но не нервничал. Митинги были ему не впервой. В этой обстановке он чувствовал себя, как рыба в воде.
— Как настроение? — спросил я, протягивая руку.
— Отлично.
— Пункты, которые мы обсуждали, будут? Про образование, про профсоюзы скажешь?
— Всё будет хорошо. Скажем, как надо, — улыбнулся он и стал разговаривать с другим выступающим, давая понять, что ему сейчас некогда. Таким он стал важным сейчас перед выходом на трибуну. Помимо него планировали выступать комсомольцы, зелёные, кто-то ещё. Анархистов на трибуну не пустили, а коготковцы (в моём лице) туда и не рвались.
Я подошёл к молодой женщине, одетой неброско, неярко, но со вкусом. Она стояла одна, скрестив руки, подняв плечи, нахохлившись, как мёрзнущий воробей, и с прищуром смотрела на происходящее. Что-то меня привлекло в ней. И я угадал: наткнулся на молодую учительницу, преподавательницу математики. Она отвечала мне с внутренней настороженностью и как бы с вызовом, засунув руки в карманы:
— На митинг привело то, что власть себя ведёт… неправильно, желание показать, что, если они и дальше будут играть по своим… «неправилам», то им это может выйти боком.
— Боком? Вы считаете, что митинги могут что-то изменить?
Она немного растерялась и ещё раз окинула прищуренным взором площадь, несколько красных знамён и чёрные шеренги бронированных охранников режима:
— Нет, не могут. Разве что сознание тех, кто на них приходит…
— А выборы? Вы считаете, что честные выборы поменяют обстановку в стране?
Он снова удивлённо взглянула на меня, а потом задумчиво опустила глаза:
— Боюсь, снова нет. И это самое страшное…
— Тогда зачем вообще за них бороться?
— Ну, всё-таки правила объявлены. Уж лучше пусть они играют по плохим правилам, чем…
— Это я к тому, что, может быть, нужны иные формы борьбы с несправедливостью власти? Как вы считаете, нужно ли людям объединяться, создавать какие-то организации для защиты своих интересов?
— Да, нам нужно всё это. Нужно… гражданское общество, — она обрадовалась, что ей в голову пришло такое правильное, такое умное и солидное слово, которое звучало в интернете и по телевизору в компании других таких же солидных слов из уст солидных, успешных и уважаемых людей. Но я решил толкнуть её чуть дальше этого:
— Я имею в виду создание независимых профсоюзов, которые могли бы отставивать права работников.
— Да, — легко согласилась она, но тут же прибавила. — Это нормальная, культурная форма.
Ах, ей так хотелось оставаться в рамках нормальности и культурности!
— Как учитель что вы думаете о клерикализации образования?
Женщина снова втянула голову в плечи:
— Можно я не буду отвечать?
Мне и этого было достаточно, чтобы угадать и её отрицательное отношение, и её пассивную позицию.
— Хорошо, — сказал я. — А как вы относитесь к вступлению России в ВТО?
— А по Сеньке ли шапка? — таинственно сказала она.
— Вы хотите сказать, что вступление в ВТО слишком высокая честь?
— Я хочу сказать, не слишком ли дорого нам придётся платить за то, чтобы формально принадлежать к какому-то сообществу?
Я не очень понял, что она хотела сказать, разговаривать с ней было трудно. Она как будто боялась собственных убеждений, сама же зажимала себе рот. Я решил задать последний вопрос:
— Есть ли какие-то политические силы, которые отражают ваши интересы?
Она ещё раз беспомощно огляделась по сторонам, скольнула взором по трибуне, по флагам и снова ответила загадкой:
— Вот и здесь я стою возле флага коммунистов, не разделяя их убеждений.
Я оставил насторожённую дамочку в покое. Тем более, что тут как раз начались выступления ораторов.
Первым на трибуну поднялся Снегирёв. Он тащил с собой какую-то картину — не то портрет, не то икону Сталина. Во всяком случае на картине сталин был изображён с жёлтым кругом вокруг головы и с крестиком в руке. Над Сталиным витал голубок, изливая на уши вождя золотые лучи.
— Братья и сестры! — возгласил он. — Наша партия создана для того, чтобы поддерживать граждан Российской Федерации, поддерживающих программу и цели нашей партии, а также представлять интересы пролетарского класса в органах местной власти. В борьбе с оппортунизмом и всеми формами эксплуатации мы поддерживаем требование честного электорального процесса, равного доступа к образовательным услугам и свободы профсоюзной деятельности…
У меня аж зубы заболели, и я с болью оглянулся на толпу. Народ недоумённо внимал оратору, силясь вникнуть в значение слов «диктатура пролетариата», «империализм» и прочее. Так и не дождавшись от выступающего знакомых и понятных слов, люди стали говорить между собой, отвернулись от сцены. А снегирёв ещё немного поругал Зюганова, припомнил семнадцатый год, вздохнул по СССР, поздравил всех с наступающим праздником Симеона Ветхого и сошёл со сцены. Публика не проводила его ни единым звуком.
Далее на сцене оказался эркасээмбэшник, юный комсомольский раскольник. Выглядел он занятнее Снегирёва — не так солидно и более брутально: в чёрной кожаной куртке, чёрных джинсах, чёрных блестящих камелотах и без шапки. Прадва, был он раза в два толще.
— Фактически! — крикнул он в микрофон, подняв пухлый кулачок.
За этим последовала пауза. Все удивлённо ожидали, что же последует за этим.
— И практически! — продолжил, наконец, комсомолец, не внеся ясности в своё первое высказывание.
— Настало время революционной защиты классовых интересов небуржуазных слоёв в буржуазном обществе! И молодёжи тоже! Социальных и политических прав! Массовые классы в духе пролетарского интернационализма и классовые массы против идеализма и ползучего эмпиризма!
Все ошалело смотрели на комсомольца, точнее, на его поднятый кулак, которым он потряхивал, словно собираясь что-то сделать. И все ждали, что именно. Комсомолец же, ещё потряс кулаком и прибавил:
— И прочего мракобесия! Будучи сплочены и облечены… единой сознательной и для всех обязательной… и неотъемлемой!
Я не мог понять, то ли он пытается читать рэп, то ли это какой-то перфоманс… В общем, комсомолец снова крикнул, сходя на визг: «Неотъемлемой!», — потряс в последний раз кулаком и сошёл с трибуны. Впрочем, ему кто-то даже аплодировал. Может быть, свои.
«Да что же они творят? — негодовал я и сам же себя одёргивал. — Сам-то хорош. Где ты со своей правильной позицией и грамотной речью? Ты внизу. Ну, и нечего пенять на тех, кому, может быть, завтра эти речи ещё и припомнят».
Я задумался над тем, что бы я сказал, если бы оказался на трибуне, что я мог бы, что я должен был бы сказать:
«Друзья, вы хотите честных выборов. Но честными они должны быть не только в подсчёте голосов, но и в допуске кандидатов. Посмотрите, есть ли в списке хоть кто-то, кто скажет то, чего мы хотим? А чего мы хотим? Прежде всего, чтобы нефть, никель, уголь, леса — все природные ресурсы страны — были возвращены в собственность народа. Чтобы они не принадлежали непонятно по какому праву кучке каких-то ловкачей. Чтобы они не выкачивали наши богатства, разрушая экологию, и не продавали это всё за рубеж, а в бюджет за это платили мизерные налоги с гигантскими льготами и поблажками, а остальное тратили на яхты и дворцы. Абсолютно все доходы от использования природных богатств должны поступать в бюджет и тратиться на развитие промышленности, модернизацию оборудования, на зарплаты трудящихся, на бесплатное здравоохранение, образование, пенсии и так далее. И то же самое с заводами, объектами энергетической инфраструктуры, чтобы с нас не драли втридорога за воду и свет. Согласны с этом? Согласны.
Но если все эти деньги поступят в бюджет, то разве мы доверим распоряжаться ими нашим дорогим чинушам? Они же разворуют это всё опять же себе на дворцы и яхты. Нам нужно совсем другое правительство. Которое не указывает нам, что нам делать, а которое отвечает перед нами и исполняет то, что мы, как народ, ему поручили. Нам нужно правительство, которое мы можем контролировать, которое мы можем выбирать сверху донизу. Согласны? Согласны…» А дальше я их призвал бы к революции, и они бы разбежались, а меня бы посадили в тюрьму. И поэтому я молчу, а со сцены несут всякую чушь.
Потом выступали экологи, и под их речи о каких-то там нормах вредных выбросов народ стал потихоньку разбредаться. Митинг закончился, я чувствовал опустошение. Оставался ещё один, последний, митинг, который должны были провести наши либералы.
На этот раз люди стали собираться заблаговременно, и к нужному сроку на площади собралась внушительная толпа. Около тысячи человек — это для нашего сонного северного города было солидно. На День пива, конечно, собиралось больше, но ведь тут как-никак политика. Было много молодёжи с восхищёнными собственной дерзостью лицами, была солидно одетая публика. Позже выяснилось, что этот митинг был поддержан столичными информационными каналами, потому и привлёк так много народа.
Но и организован он был лучше: была качественная звуковая аппаратура, видеотрансляция московского митинга. На установленном над трибуной экране были видны толпы с белыми шариками и плакатами, немало было и красных знамён, но они терялись в общей пестроте. Видео производило впечатление: создавалось впечатление ещё большей массовости мероприятия, а главное, включённости в большое общероссийское движение… либеральное движение за честные выборы.
Я присмотрелся к толпе в поисках возможных собеседников: люди с белыми ленточками, трёхцветные флаги, флаги ЛДПР и «Солидарности». Решил начать с совсем молоденького парнишки. Оказалось, что он и вовсе школьник. На первый вопрос он ответил, как и все, дипломатично: мол, на митинг привело любопытство — интересно посмотреть, что и как.
— Верите ли вы, что митингами можно что-то изменить? — я решил обращаться к нему на вы, как ко взрослому, чтобы придать уверенности.
— Нет, не верю. Митингами тут ничего не сделаешь. Соберёмся, пошумим, а завтра что?
— А что может изменить?
— Не знаю… — задумчиво протянул он и, внезапно вздрогнув, от возникшего в голове страшного слова, которым их из года в год пугали историчка с русичкой, прибавил, — но точно не революция. А если революция, то точно не как Октябрьская.
— Почему? — с улыбкой спросил я.
Тут он заговорил, как по писаному:
— Я считаю, что Октябрьская революция была громандной исторической ошибкой. Большевики на немецкие деньги смутили народ, чтобы убить царя и украсть у него генофонд нации. А надо было оставить в России всё так, как есть.
— А сейчас тоже всё надо оставить, как есть?
— Сейчас всё по-другому: народу живётся плохо, а там наверху жируют.
— Есть ли у вас какой-то опыт политической активности?
— Конечно! — парень выпятил грудь. — Я ещё на прошлый митинг хотел прийти с плакатом «1 россиянин = 1,46 россиянина».
— А что это значит?
Он с удивлением посмотрел на меня:
— Да ведь это известный мем! Его даже на английский перевели!
Я решил не уточнять, чтобы не выглядеть совсем тёмным человеком, не разбирающимся в мемах.
А на сцену уже выбежал первый либерал. Это был крупный мужчина в пуховике с довольно глупым лицом. Кажется, я видел его где-то на местном телевидении, то ли в качестве ведущего, то ли в качестве гостя. То ли просто он был похож на всех людей с телеэкрана.
— Пчёлам мёд! Медведь сосёт! — крикнул он первым делом в микрофон, вызвав в толпе смех и хлопки. Очевидно, под мёдом подразумевались государственные средства, а под медведем правящая партия. Мужчина заставил собравшихся проскандировать этот лозунг трижды. В общем, налицо была попытка «креативно» подойти к проведению митинга, привлечь симпатии публики.
Я стал оглядываться в поисках собеседника, но собеседник, точнее, собеседница, нашёлся сам. Старушка желала изложить свою позицию. Вообще мне не очень хотелось говорить с пенсионерами: что с них взять? Их время прошло. Ну, да лишним не будет. Тем более, куда её девать?
Оказалось, что старушка в прошлом работала учителем русского и литературы (Коллега!). И совершенно без намёков с моей стороны заговорила о Марксе:
— Я всегда была политически активной. Я ещё в школе с подругой прочитала «Капитал» Маркса. Я хочу сказать одно: надоели в России старцы и мошенники. Надо выбрать России молодого, богатого и порядочного президента.
Я быстро суммировал названные качества и увидел перед собой портрет популярного в либеральных кругах олигарха.
— То есть вы за Прохорова?
— Да! — решительно заявила старушка. — Не только я, но вся моя семья, все мои знакомые.
= Но ведь по Марксу Прохоров — капиталист, эксплуататор, — улыбнулся я.
Старушка сделала умное лицо:
— Знаете, что интересно насчёт Маркса? У него про капитализм написано понятно, а про социализм — ничего я у него не поняла. Что это значит?
— Что?
— Значит, что социализм даже в теории невозможен! Из школы я ушла из принципа. Теперь я чисто правая. Я за Немцова и Рыжкова.
Кое-как я отвязался от чисто правой бабушки. Лишний раз убедился, что с пенсионерами дела иметь не стоит. С другой стороны, она ведь могла бы ещё преподавать, тогда она оказывала бы влияние на юное поколение. А с третьей стороны, если бы она преподавала, она, может быть, и думала бы по-другому…
Я решил быстренько отыскать ещё кого-нибудь для разговора, но впопыхах снова наткнулся на пожилого, правда, работающего человека. Солидный, но не то чтобы богатый мужчина сказал, что работает «в сфере обслуживания». Вообще держался он настороженно, отвечал скупо. Я определил его как мелкого начальника.
— Что вас привело на этот митинг?
— То, что я против. Против нашей власти, — сказал он, глядя не на меня, а как-то в сторону.
— Вы считаете, что митингами можно что-то изменить?
— Можно, — убеждённо сказал мужчина.
— А как вы относитесь к перспективам революции?
Мужчина вздрогнул и ответил уклончиво:
— Она вполне может произойти. Как к этому относиться, ещё не знаю.
— А к вступлению в ВТО?
— К вступлению в ВТО отношусь положительно. Негативных последствий может и не быть. Всё зависит от наших государей.
— Имеете ли опыт протестной активности?
Мужчина ответил снова коротко. В его речи осторожность удивительно перемешивалась с вызовом, как будто его «против» боролось с его «не знаю»:
— 93-й год. Москва. Белый дом. Этим всё сказано.
А на сцену тем временем выбежал… Дыня! Я глазам своим не поверил. Воистину, ласковое дитя двух маток сосёт. Правда, тогда Дыня был с с красным бантом на груди, а теперь — с белой ленточкой на рукаве и в другой шапке.
Первым делом он крикнул «иди на х…» в адрес предыдущего оратора. Тот уже снизу в ответ прокричал: «Сам иди на х..!» В толпе засмеялись. Даже в оцеплении появились одобрительные улыбки (тогда полицейские ещё не прятали лица). Затем Дыня по привычке крикнул: «Слава России!» и объявил, что власти продались Западу и решили всех русских людей продать американцам за доллары. Кто-то из толпы закричал ему «Долой!» Дыня отвечал.
А я подыскал себе другого собеседника. Молодой мужчина в очках оказался медиком. Я спросил, что его привело на митинг.
— Хочу честных выборов, — сказал он.
— Вы верите, что митингами можно этого добиться?
— Да, я верю, что митингами можно добиться перемен, что власть нас услышит и проведёт для нас честные выборы, — ответил он, поправляя очки.
— А кто-то из заявленных кандидатов выражает ваши интересы?
Он задумался и несколько обескураженно ответил:
— Нет, никто.
— Тогда зачем вам эти выборы? Хоть честные, хоть нечестные.
Он посмотрел на меня удивлённо. Словно бы в его голове соскочил ремень передачи. Пара секунду ушла на то, чтобы поставить этот ремень на место, а потом он нашёл нужные, «правильные» слова:
— Должен быть выбор, должна быть сменяемость власти.
— Есть ли у вас какой-либо опыт политической активности?
— Нет, — пожал плечами молодой медик. Вообще, похоже, вопрос про бесполезность выборов выбил его из колеи, огорчил, так что на дальнейшее он отвечал односложно.
— А как относитесь к вступлению в ВТО?
— Никак.
— Не считаете ли вы, что протестной волной воспользуются корыстные политики?
— Вполне возможно.
— Скажите, вы с оптимизмом смотрите в будущее?
— Со смешанными чувствами, — проронил он и отвернулся, давая понять, что разговор окончен.
На сцене уже выступал молодой и до женственности модный юноша (тогда их называли метросексуалами). Он начал с того, что он лично не согласен с тем, что тут говорил Дыня, но считает, что во имя гражданского единения надо объединяться всем и со всеми.
— А вообще, — сладко зажмурившись, сказал он, — надо проводить митинги ярко, надо, чтобы политические акции были настоящим шоу, чтобы митинги совмещались с музыкальными концертами, с цирковыми номерами.
— Ага! — крикнул кто-то снизу. — Чтобы между политиками клоуны выступали!
— А почему нет? — отвечал юноша. — Если в телевизоре творится цирк, то пусть и на митингах оппозиции клоуны выступают. Чем мы хуже?
Я подыскал ещё одного мужчину, чьё лицо мне показалось осмысленным. Он назвался инженером. Прекрасно. Общался он примерно так же, как и большинство мужчин — короткими осторожными фразами:
— На митинг меня привело желание высказать мнение.
— Какое мнение?
— В поддержку честных выборов.
— Вы считаете, что митингами этого можно добиться?
— Да.
— Кто из нынешних политиков вам симпатичен?
— Алексей Навальный. Я либерал.
— Как вы относитесь к вступлению России в ВТО?
— Положительно.
— Не опасаетесь ли, что это негативно повлияет на сельское хозяйство и промышленность, приведёт к закрытию предприятий?
— Наоборот, это очень хорошо на всё повлияет. Особенно на сельское хозяйство!
— Нужно ли людям объединяться в какие-то организации для защиты своих интересов?
— Конечно.
Я говорил и с другими, но ответы были примерно те же. Женщины, особенно пожилые, были чуть посмелее, больше говорили. Молодые люди, особенно парни, больше шутили.
Сразу какие-то выводы сделать было трудно, я долго не мог уснуть, думал, пытался обобщить полученные впечатления. И сочинил следующее:
В лучшем случае засмеют,
В худшем случае настучат —
Берегущие свой уют
На тебя с недоверьем глядят.
Их учили отец и мать
Свой кусок в одиночку есть,
За копеечку глотку рвать,
И что будет всегда так, как есть.
Мол, бока у того болят,
Кто собой затыкает брешь,
Так что лучше бежать с корабля
И желательно за рубеж.
Ну а ты прикуси язык:
Не пришло ещё время для драк,
А когда их погонят под штык,
Они всё разберут и так.
Ощутят на своём горбу,
Что слова твои были верны,
Ну а ты повернёшься в гробу
И увидишь прекрасные сны.
Что случилось ... 