Властелин Колец — фашистская утопия. Часть 4.

Толкин на страже буржуазных ценностей

Какие же ценности защищает автор «Властелина Колец»? Многие не особенно вдумчивые комментаторы писали о том, что произведения учат добру и борьбе со злом. Бесспорно. Но что же является добром, защищать которое призывает нас автор «Властелина Колец»?

Не в последнюю очередь речь идет о том самом добре, от которого «добра не ищут», то есть о частной собственности. Частная собственность является важной составной частью того порядка, который герои Толкина стремятся спасти и уберечь от «сил разрушения». Например, солидная часть сюжета «Властелина Колец» и «Хоббита» посвящена борьбе за обладание поместьем Торба-на-Круче. Поместье принадлежит Бильбо, а он передаёт его Фродо. При этом нигде в текстах не указывается, что Фродо или Бильбо трудятся – их собственность обслуживают работники, например, слуга Сэм.

Собственность в мире Толкина ценится бесконечно высоко, вопрос о праве собственности не снимается даже тогда, когда речь идет о жизнях целых народов. Например, Толкина очень волнует, честно или нечестно Бильбо заполучил Кольцо Всевластья – украл или выиграл – по праву ли он им владел. Хотя, казалось бы, какая разница?

В толкиенских героях даже под мантиями королей и рыцарскими латами видны буржуа ХХ века.

Охранительные и реакционные настроения охватили европейскую литературу, как только буржуазия укрепилась у власти. Ещё Добролюбов писал: «И современные, хоть бы французские писатели сочиняют: один – мелодраму – для доказательства, что богатство ничего не приносит, кроме огорчений, и что, следовательно, бедняки не должны заботиться о материальном улучшении своей участи; другой – роман – для убеждения в том, что люди сладострастные и роскошные чрезвычайно полезны для развития промышленности и что, следовательно, люди, нуждающиеся в работе, должны всей душою желать, чтобы побольше было в высших классах роскоши и расточительности»¹.

Певец праздности и паразитизма

На самом деле Толкин не очень-то понимает психологию древнего человека, и наделяет своих идеальных персонажей прикрашенными психологическими чертами современных буржуа (потому они и нравятся читателям). Ницше, отмечал, что герои Вагнера «если только предварительно снять с них героическую шелуху, до крайности похожи на госпожу Бовари». Так же и толкинские герои ужасно смахивают не на витязей и принцесс, а на оксфордских профессоров, у которых нет иных забот, кроме филологических рассуждений.

Рыцари у Толкина не обсуждают качество своего оружия или приёмы владения мечом, но готовы бесконечно рассуждать о названиях своих мечей, короли говорят не о податях, а о собственных родословных, то есть в действительности обсуждают вторичные, надстроечные вещи, которые интересуют современных буржуазных узкоспециализированных интеллектуалов-гуманитариев.

Люди раннего средневековья были, что называется ближе к земле, то есть понимали, откуда произрастает хлеб, и были озабочены вопросами его добывания. Это буржуа ХХ века получает все товары в готовом виде, оторван от производства и живёт в мире идеологических фикций. В сущности, Толкин воспевает праздность и паразитизм ныне свойственные буржуазии, а ранее бывшие атрибутом аристократии. Поэтому мир Толкина так близок и понятен современным буржуа. Именно эта оторванность современного буржуа от основ жизни – от производства – и делает его лёгкой добычей различных шовинистических, фашистских идеологий.

В Хоббитании, какой мы её видим в романе, никто не работает – все лишь справляют праздники, ходят друг к другу в гости да судачат по кабачкам. Именно такой представляется деревня современным дачникам. Джордж Оруэлл писал по поводу любви английских писателей к деревне: «Большинство ребят из среднего класса росли неподалёку от фермы и, естественно, им была близка живописная сторона сельской жизни — пашни, страда, молотьба и прочее. Пока сам этим не занимаешься, трудно почувствовать, какая это нудная и тяжёлая работа — полоть турнепс или доить в четыре часа утра коров, у которых задубело вымя»².

Но Толкин заботится не о сельской бедноте, а именно о зажиточных хоббитах-хозяевах, ведь бедняку такое описание вряд ли подходит: «Лица их красотою не отличались, скорее добродушием – щекастые, ясноглазые, румяные, рот чуть не до ушей, всегда готовый смеяться, есть и пить. Смеялись до упаду, пили и ели всласть, шутки были незатейливые, еда по шесть раз на день». Ясное дело, что это описание не задавленного податями средневекового крестьянина, и даже не крестьянина-батрака XIX века, а именно сельской буржуазии – крестьян-кулаков.

Также стоит отметить такую черту Толкина, роднящую его с буржуазным сознанием, как жажда стабильности, неизменности миропорядка, а потому настороженное отношение к прогрессу и знанию. Этому будет посвящена отдельная глава.

Всевластье филологизма

Ещё одной фундаментальной ценностью мира Толкина является филологизм. Я уже упоминал, что не только расы, но и языки Средиземья делятся на «высокие» и «низкие, тёмные». Язык является дополнительным средством сегрегации, закрепления иерархии. Знание хоббитами Бильбо и Фродо эльфийского языка делает их «друзьями эльфов», повышает их в статусе.

– Спасибо тебе, о Гаральд из колена Славуров, – сказал Фродо и поклонился. – Элен сейла люменн оменнтиэяьво – звезда осияла нашу встречу, – прибавил он на древнеэльфийском языке.

– Ого, друзья! – смеясь, предостерег своих Гаральд. – Вслух не секретничайте: с нами знаток Древнего Наречия. Бильбо-то оказался прекрасным учителем! Привет тебе, о друг эльфов!– сказал он, поклонившись Фродо³.

Важным становится не только знание «благородных» языков, но и умение правильно, куртуазно строить фразу, а в конечном счёте – писать стихи. То, что Кемпбелл – поэт, наверняка прибавило ему толкинских симпатий.

Сочиняют или по крайней мере декламируют стихи почти все персонажи трилогии. Умение правильно говорить с королями сразу завоёвывает их благосклонность, правильно попросить о милости – значит, получить её.

Все как на подбор

Эльфы, впрочем, как и орки, используют свой язык для тайных переговоров при посторонних. Когда же орки и прочие приспешники злых сил говорят на понятном нам языке, то их речь переполнена просторечиями, то есть оказывается речью низших классов. Так её и передавали отечественные переводчики:

– Тише лежи, а то ведь не выдержу, пощекочу немножечко, – прошипел он. – Еще чухнешься – я, пожалуй, и приказ малость подзабуду. Ух, изенгардцы! Углук у багронк ша пушдуг Саруман-глоб бубхош екай! – И он изрыгнул поток злобной ругани, щелкая зубами и пуская слюну.

А вот описание встречи хоббитов с приспешниками Сарумана, которых они увидали в Хоббитании.

Шесть здоровенных малых, косоглазых и желтолицых, привалились к стене трактира.

– Все как на подбор вроде того приятеля Бита Осинника в Пригорье, – сказал Сэм.

– Я таких навидался в Изенгарде, – буркнул Мерри.

В руках охранцы держали дубинки, на поясе у каждого висел рог, но больше вроде бы никакого оружия у них не было. Они словно бы нехотя отошли от стены и преградили хоббитам дорогу.

– Это куда же вы намылились? – спросил самый дюжий и с виду самый злобный из них. – Слезайте, приехали. Ширрифы-то ваши драгоценные – где они?

– Поспешают не торопясь, – сказал Мерри. – Ножки у них устали. Мы их здесь обещали подождать.

– Едрена вошь, а я что говорил? – обратился главарь к своим. – Говорил же я Шаркичу: ну ее, мелюзгу, к ляду! Наши парни давно бы уже их приволокли.

Эту особенность отмечали многие комментаторы. Например, Каменкович и Каррик, комментируя сказку «Хоббит», отмечают, что «речь троллей у Толкина намеренно уподоблена речи “рабочего класса” в Англии 30-х гг. – правда, как отмечают наиболее ехидные исследователи, это не столько действительная зарисовка с натуры, сколько плод далёких от реальности представлений оксфордского профессора о том, как разговаривают представители пролетариата»⁴ (лишнее доказательство того, насколько творец Средиземья презирал и даже ненавидел бедных людей и людей труда).

Приятная филологу архаика

Слова вообще управляют миром Толкина: борьба между Голлумом и Бильбо принимает форму игры в загадки. У всего в мире есть свои имена, и герои с дотошностью оксфордского профессора могут перечислять, как и на каком языке называется конкретная гора. Имена даются даже мечам. Наделение именем как бы оживляет меч, наделяет его собственной волей, и при описании битв Толкин уже говорит не о действиях фехтовальщиков, а о действиях мечей. Ещё очень часто герои сопровождают каждый свой удар, каждую атаку каким-нибудь выкриком, заклинанием, словно бы врагов ранит не оружие, а священное слово.

Да, древние люди действительно верили в силу слов, не в плане убедительности доводов или эмоционального воздействия, а в плане магического приказания. Этим архаичное сознание и приятно филологу Толкину.

Все самые любимые персонажи Толкина – филологи: Том Бомбадил постоянно говорит рифмами и стишками, с помощью рифм и стишков он повелевает природой; Бильбо пишет стихи, записывает старые песни, пишет мемуары, обожает читать географические карты. Магия в мире Толкина также основана на словах: волшебники просто произносят нужные слова на определённом наречии. Так Гэндальф открывает двери в царство гномов Морию, решив лингвистическую загадку. В этом царстве Гэндальф разбирает записи экспедиции короля Балина. Гэндальф – тоже филолог.

Эльфы Лориэна не нападают на хранителей, потому что Леголас спел подходящую песенку, а гном Гимли влюбляется в Галадриэль после того, как она произнесла несколько слов на древнем гномском наречии.

Сам Толкин утверждал, что выдумал весь свой фантастический мир ради разработки вымышленных языков. «Изобретение языков является основой. Скорее “Истории” были созданы для того, чтобы обеспечить мир для языков, чем наоборот. Для меня имя изначально, а история следует за ним»⁵.

Как видим, Толкин – узкий специалист. Он слабо разбирается в окружающем мире и потому сочиняет для себя такой мир, в котором филология объясняет всё и является самой главной наукой.

Кровожадный добряк

За пределами своей компетенции Толкин наивен, как младенец, но это не мешает ему судить и рядить о политике в своих письмах и выносить приговоры целым народам и социально-политическим системам.

Изучение иных культур или иных политических систем представляется Толкину опасным. Врага нужно уничтожать, а не искать с ним приемлемый компромисс. Персонажи Толкина настолько косны, настолько закрыты и догматичны, что даже стараются лишний раз не упоминать о своих врагах, не произносить их имён, чтобы не оскверниться⁶.

Зло вызывает у них лишь фанатичную ненависть и суеверный страх. Маг Саруман поддался искушению и перешёл на сторону зла только потому, что изучал методы и приёмы своих противников.

В этом сказывается страх перед притягательностью идеологий (коммунизма, фашизма), сомнения в твёрдости собственных консервативных идеалов. Наверняка Толкин замечал, как те или иные неглупые и образованные люди, начав изучать марксизм, постепенно становились его горячими сторонниками. Поэтому сам Толкин старался этого не делать.

Стоит отметить, что и нацистские начальники рекомендовали своим офицерам и солдатам не вступать в дискуссии с русскими: «Русского вам никогда не переговорить и не убедить словами. Говорить он умеет лучше, чем вы, ибо он прирожденный диалектик и унаследовал “склонность к философствованию”. Меньше слов и дебатов»⁷.

Убивать и не «препираться»

Также и цари Средиземья считают переговоры с врагом бессмысленными. Красноречием, умением убеждать других отличаются именно злодеи – Саруман и Грима Гнилоуст. Характерно, что на довольно аргументированную речь Гримы, обличающую Гэндальфа, волшебник отвечает не конраргументами, а грубой бранью: «Без остатка сгнило твоё нутро. Замкни же смрадные уста! Я не затем вышел из огненного горнила смерти, чтоб препираться с презренным холуем!»

Переговоры для них – признак слабости. Они выгодны только врагу – для обмана и запугивания. Герои никаких переговоров вести не хотят – они хотят только войны на уничтожение. Помнится, и Гитлер утверждал, что ему нужен «не мирный договор, а смертный приговор» и «никакая ловкость здесь не поможет, решение возможно только при помощи меча»⁸.

А со своими рассуждать тем более не о чем: подчинённые должны слушаться начальников, главное – чётко обозначить иерархию. Не дискутировать, не рассуждать – только действовать. Ни эльфы, ни Гэндальф, ни Том Бомбадил не хотят, да и не могут дать внятных ответов, в качестве напутствий одна пышная риторика. И к самостоятельному мышлению они тоже не поощряют. Размышлять можно только над деталями поставленной задачи, но не над правильностью постановки самой задачи.

Можно счесть антивоенным у Толкина следующее высказывание: «Может быть, именно гоблины изобрели машины, поколебавшие устои мира, в особенности — машины для убийства; в конце концов, им всегда нравились колеса, двигатели и взрывы»⁹. Однако на самом деле она совпадает с риторикой немецких реваншистов после Первой мировой войны. Они утверждали, что немцы потерпели поражение, потому что мировая война была «неправильная» — это была война технологий, машин, а не «духа и смелости»¹⁰. То есть получалось, что война сама по себе – дело хорошее, просто нужно её правильно вести, с пафосом, с героизмом и «духовностью». С этой точки зрения, Вторую мировую войну нацистские идеологи оправдывали тем, что она служила «сплочению нации» и «пробуждению духа немцев». Такую «священную» войну Толкин только приветствует. Он негодует на эксцессы (мародёрство, расправы над мирным населением), но не против войны, как будто второе бывает без первого. Кроме того, волноваться по поводу эксцессов он стал только тогда, когда Красная армия добралась до берлина, а не когда немцы устраивали резню на захваченных ими территориях.

Толкин даже сделал «шаг вперёд» по сравнению с фашизированным мифом о Зигфриде. В кинодилогии Ланга люди Запада предстают героями и столпами культуры, а люди Востока – примитивными и где-то наивными дикарями. Толкин же окончательно превращаят население Востока в нелюдей, нечисть, а народы Запада объявляет людьми и сверхлюдьми (эльфами). И этот шаг был вполне закономерен: Первая и особенно Вторая мировая война стали войнами на уничтожение, они велись не только против вооружённых сил противника, но и против мирного населения. Для успешного ведения такой войны противник должен быть расчеловечен.

Недобрые военные сказки

Вот, что пишет об этом соотечественник Толкина, историк Эрик Хобсбаум: «Одной из основных причин такой жестокости явилась непривычная демократизация войны.

Тотальные конфликты превратились во «всенародные войны» по двум причинам. Во-первых, это произошло потому, что гражданское население и его жизнь стали преимущественной, а иногда и главной стратегической целью. Во-вторых, потому, что в демократических войнах, как и в демократической политике, враг, как правило, демонизируется — его надо сделать в должной степени ненавистным или хотя бы достойным презрения»¹¹.

Антинемецкие плакаты Первой мировой войны

Ещё во время Первой мировой войны другой английский сказочник, Алан Александр Милн, сочинял не только сказки про Винни-Пуха, но и про немецкие фабрики по переработке трупов солдат кайзеровской армии. Всё это делалось для того, чтобы погасить антивоенные настроения, поддержать в солдатах и гражданах дух ненависти и вражды. Кстати, и Толкин делает своих орков людоедами.

Вот так милый кабинетный обитатель, попыхивающий трубочкой, оказывается, во всяком случае, на словах, кровожадным палачом. Точно также и потешные добрячки хоббиты к концу трилогии становятся безжалостными воинами веры. Закономерно ли такое превращение?

Вполне. Именно мещанин, обыватель, с его гедонизмом, фантазиями о собственной исключительности и стремлением оградить свой персональный мирок от прочих и оказывается опорой фашистских организаций. Узкий кругозор и страх перед внешним миром и переходят в звериную ярость. Напуганный за свое благополучие либерал мгновенно превращается в фашиста.

Дмитрий Косяков. Декабрь 2018 – февраль 2019.

«Властелин колец» – фашистская утопия. Часть 1

«Властелин колец» – фашистская утопия. Часть 2

«Властелин колец» – фашистская утопия. Часть 3

«Властелин колец» – фашистская утопия. Часть 5.

Примечания