Мастер и Маргарита XXI. Гл. 8. Дохлый и Грибоедов

После исчезновения Переделкина у Бори Дирижёроваа настала горячая пора. Конечно, он был самым очевидным преемником директора музея, но исход дела всецело зависел от министерства культуры, и первым делом, когда стало ясно, что Миша пропал надолго, Дирижёров бросился на аудиенцию в ведомство. Он договорился о встрече с заместителем министра. Но вовсе не потому, что сам министр был недосягаем для заместителя директора крупнейшего краевого музея. Напротив, министр Анна Волочёва была очаровательной молодой женщиной, любительницей выпить и потанцевать. О, её ямочки на щеках и зажигательные танцы на корпоративах кружили головы высшим чиновникам и бизнесменам. Собственно, после одного из таких корпоративов она и проснулась министром. А как трогательно и непосредственно она в интервью путала Вертинского со Стравинским!

Пойти на встречу с Волочёвой было бы очень даже легко и, безусловно, приятно, но, увы, бессмысленно. Дирижёров договорился о встрече с заместительницей Паулиной Грачёвой. Паулина Сергеевна в своём заместительском кресле пересидела трех министров, и держала в руках очень многие вопросы.

Дирижёров прошёл в указанный кабинет. Это было довольно тесное помещение с забитыми бумагами шкафами, громоздящейся на столе оргтехникой. Грачева, пожилая, но сильная и свежая женщина, поднялась ему навстречу и указала на пристроенный в углу диванчик.

— Как видишь, Боря, я тут на бивуаках. Мой новый кабинет ремонтируют, а это временная палатка.

Тут же явился ушастенький мальчик-секретарь и принёс кофе и бутерброды с красной рыбой. Грачёва, казалось, совсем не торопилась и не имела срочных занятий, не спеша и со знанием дела расспрашивала Борю про его проекты, планы, даже про семью. Раньше Боря не слишком часто общался с ней, в основном этим занимался Переделкин. И вот сейчас ему показалось, что она довольно умная и приятная собеседница.

Наконец, Грачева сама подвела к главному вопросу — пропаже директора музея.

— Я и сам теперь думаю, как нам быть. Вот, пришёл с вами посоветоваться, — сказал Дирижёров.

Грачева пообещала ему, что директором Дирижёров будет, если сохранит в силе кой-какие переделкинские договорённости. Дирижёров пообещал это и даже более того. Пока же, не откладывая дела, составили министру Волочёвой документ о назначении Дирижёрова временно исполняющим обязанности, чтобы он мог войти в кухню, привыкнуть к месту. Дирижёров также пригласил Грачёву в музей и обещал полный отчет и радушный директорский приём.

В ответ Грачёва ласково полопала его чуть выше колена. И этот жест несколько озадачил Борю. Очевидно, с ним заигрывали, но означает ли это, что ему непосредственно придется спать с Паулиной Сергеевной? Вернувшись в музей, он всё ещё прокручивал в голове состоявшийся разговор и, задумавшись, забрёл в экспозиционную часть, и опомнился только, когда на него наплыл грохот завода.

Экспозиция была посвящена индустриальной тематике, и при входе в зал срабатывал сенсор, включавший заводской шум. Выставка называлась «Ощущения извне» и заявлялась как «поиск метафизической сущности русского завода». Дирижёров получил за нее неплохие деньги, экспозицию выдумали и оформили из собранных по помойкам материалов первокурсники местной школы дизайна, а подходящую концепцию выдумали девочки из бориного отдела. Умницы сумели идейно обосновать даже то, что фотографии были развешены криво.

И вдруг Боря заметил подозрительного гражданина неформальского вида, поправлявшего одну из фотографий.

— Эй, вы что делаете? — строго прикрикнул Дирижёров.

— А вы, вообще кто такой? — развязно отвечал гражданин, обернувшись.

Боря присмотрелся к нему: одет в чёрное, потёртая кожаная куртка, длинные волосы ниже плеч, квадратные очки на пол-лица, бородка, ехидная ухмылочка.

— Я? Я директор этого музея! — в запальчивости сорвалось у Дирижёрова.

— Тоже мне, директор нашёлся, — не поверил субъект. — Завтра, небось, под пьяным забором валяться будешь.

— Вот я сейчас охрану вызову, тогда узнаете, кто я такой! — задохнулся Боря, а сам подумал: «Охрана-то ещё не в курсе, что меня назначили. Да пока и не назначили, в общем».

— Ладно-ладно, верю. Какой сердитый, — уже миролюбиво сказал волосатый. Он улыбнулся, показав свои неровные зубы.

— Вы почему экспонаты трогаете? Кто вам разрешил?

— Да я сам, если угодно, художник. И мне такая халтура претит.

— А фамилия ваша, конечно, слишком известна, чтобы её называть, — съехидничал Боря.

— Моя фамилия Дохлый. Иван Дохлый.

Собеседник Бори и правда выглядел отнюдь не физкультурно, даже, пожалуй, болезненно.

— Хм, не слыхал, — с застывшей издевательской улыбкой сказал Дирижёров, хотя на дне его памяти как будто бы шевельнулось что-то.

— Как угодно. Однако же вы подписали с нами контракт.

— Что-о? С кем это, с вами?

— В первую очередь, с профессором Апрельским, а также со мной и моими товарищами. Вы предоставили на Красные залы и согласовали цикл мероприятий.

— Ничего я с вами не подписывал!

— Ну, тогда вы — не директор этого заведения.

Гражданин Дохлый сунул под нос Дирижёрову бумагу, внизу которой значилось: «директор КУК МУСИ» и корявая переделкинская подпись.

Боря поморщился: насчёт этих залов к нему подкатывал местный секретарь КПРФ, хотел отпразновать в них свой день рождения. Теперь, похоже, придётся ему отказать… В задумчивости он опустился на стоявший тут же стул, и в зале явственно запахло сортиром. Он и забыл, что стулья также были оснащены датчиками и запускали работу аэратора со специальными ароматами. Студенты не знали, какой запах бывает на заводе, и потому выбрали этот.

Тот, кто представился Дохлым, втянул носом воздух и проговорил:

— Весело на душе, радостно на душе. Кажется, я начинаю лучше понимать смысл новейшего искусства.

Боря решительно поднялся и направился к Красным залам. Он знал короткий путь и решительно нырнул за одну из колонн у стены. В её тени находилась маленькая дверца, а за ней — винтовая лестница. Волосатый субъект в чёрном остался позади. Но когда Дирижёров подошёл к высоким тяжёлым дверям «Красных залов», Дохлый уже ждал его там. Боря аж вздрогнул от неожиданности.

Разгорячённый ИО потянул ручку, дверь лязгнула защелкнутым замком и не открылась. Дохлый приложил палец к губам и знаком повелел Дирижёровуу слушать. Боря приложил ухо к щели и услышал отдалённый, приглушенный коврами и портьерами голос:

В детстве мы все носили колготки

И пели геройские песни,

И каждый из нас в 90-е годы

Жрал с голодухи плесень.

И кто-то играл за индейцев,

А кто-то играл за ковбоев,

Но нам предложат друзей или деньги,

И мы узнаем, что мы такое.

Спокойный бесстрастный голос шёл из глубины залов, словно бы говорили сами стены.

Вместе с Юрой Гагариным мы улыбались,

Мечтая о звёздных полётах,

А после над этим же издевались

В самых тупых анекдотах.

И можно реально качаться,

А можно вязать на спицах,

Но нам предложат любовь или деньги,

И мы проверим, что мы за птицы.

А Дохлый наклонился над бориным ухом и произнёс загадочную фразу:

— Ну, подумайте сами. Зачем им новый жирный кот, если им и самим мало?

У Бори возникло нехорошее предчувствие. Он побежал в свой кабинет. Встретив одну из своих девочек-искусствоведш, осведомился, знает ли она артиста Ивана Дохлого.

— Конечно, — сказала девочка. — Это же культовая фигура андеграунда. Он как раз умер недавно…

Боря похолодел. И тут в его штанах задребезжал телефон, и Дроздова сообщила ему, что милейшая Волочёва ни с того ни с сего проявила характер и повелела провести конкурс на освободившееся директорское кресло, что Дирижёров, конечно же, будет признан победителем, что в комиссии будут свои люди, что важно не кто как голосует, а кто как считает, и что Дирижёров должен будет подготовиться к участию и подготовить сам конкурс. То есть ему предстоит регистрировать желающих.

И вот тут для Бори начались суматошные дни, так что он напрочь забыл и про Дохлого, и про «Красные залы»: ему звонили, ему обещали и даже шантажировали. Всякому хотелось заполучить надёжный жизненный фундамент в виде крупнейшего культурного учреждения в городе. Друзья Бори, казалось бы, солидные состоявшиеся люди, добивались встречи лишь затем, чтобы напомнить ему какой-нибудь нелицеприятный эпизод из жизни и пригрозить разоблачением, появлялись какие-то увядшие бывшие любовницы и клялись в неувядающей любви. Всех их Боря старался отпихивать по мере сил и регистрировать лишь тех, в чьём провале он мог быть уверен. Всякие зелёненькие студенты присылали электронные презентации, в которых обещали превратить музей в истинный рассадник духовности и прибыли и навсегда покончить с его позорным прошлым.

Тем временем в «Красных залах» действительно что-то происходило: туда проходили группки какой-то нечёсанной сердитой молодёжи, оттуда доносились гитарные аккорды и голоса — то низкий, нутряной, то хриплый, залихватский.

Но Дирижёрова волновало иное: что задумали в министерстве, и за какую ниточку ему нужно потянуть, чтобы закрепить свои директорские перспективы. Он регулярно бывал у Грачёвой, она давала ему советы по подготовке к конкурсу, похлопывала по коленке. И всё так же являлся мальчик секретарь с кофе, бутербродами и своими оттопыренными ушами.

Наконец, наступил решающий день. И все прошедшие предварительный отбор участники по очереди представали перед комиссией, состоявшей из Грачевой, Волочёвой и дремлющего старичка руководителя балетного училища. Ожидая своей очереда, Дирижёров слышал сквозь дверь, как местная писательница, вещает комиссии что-то про «Лето Господне». Наконец, она вышла, гордая и победоносная, и к барьеру пригласили Дирижёрова. Он со знанием дела принялся объяснять подготовленную девочками презентацию, сыпать англоязычными и даже немецкоязычными культуроведческами терминами: «Модерн музеум презентует из себя контемпорари арт-спейс, которое должно сурраундировать визитёров». Он перемежал своё выступление шутками и историями из его личных встреч с европейскими и столичными знаменитостями, но старался и следить за высокой аудиторией. Старичок благодушно посапывал, Грачёва сидела неподвижно и прямо, словно в строю, а Волочёва механически покачивала головой, словно марионетка, и Дирижёров всё старался разглядеть таинственные ниточки и угадать, куда они ведут.

Ему заявили, что решение будет объявлено чуть позже. С бурей в душе Боря вернулся в музей, и каково же было его потрясение, когда он застал там в директорском кресле того самого подай-принеси-мальчика из министерства! Внимательные пресс-секретарские глазки, острый носик, на голове аккуратный пробор.

— Что ты тут… делаете? — удивлённо проговорил Боря.

Мальчик с пристыжённым и растерянным видом выскользнул из кабинета. Боря скорее полез в сейф — проверить, всё ли на месте. Но в ту же секунду на столе зазвонил телефон — говорила Грачёва:

— Боря, было решено, что ты должен уйти. Конкурс выиграл Лёлик, он и возглавит музей. От меня тут ничего не зависело. Так решили наверху.

Боря оторопело застыл на стуле с трубкой в одной руке и ключами в другой. Стало быть, ниточки тянулись в Москву. Перед глазами у Бори встали кроваво-алые ковровые дорожки, распахивающиеся двери, блеск мраморных плит… Дверца сейфа отворилась словно сама собой. Внутри стояла бутылка дорогущего коньяку. Впервые за последние дни Боре захотелось напиться, сбросить напряжение и забыть обо всём. Тут же стоял директорский мишин стакан, и Дирижёров наполнил его до краёв…

И стоило несостоявшемуся руководителю допить стакан, как перед ним оказался один необычный персонаж. Странно, что Боря не слышал ни скрипа двери, ни шагов в приёмной. Мутнеющим взором он упёрся в посетителя. Своим неформальским видом тот напоминал Дохлого, но и сильно отличался от него: был одет в белую просторную рубаху, волосы имел тоже длинные и спутанные, но чёрные, В пол лица имел огромный тёмный синяк, придававший его физиономии зловещее выражение. Тем более удивительным показалось его появление, когда Боря увидел на его рубахе множество маленьких бубенчиков и колокольчиков. Персонаж улыбнулся и показал жуткий железный клык.

Боря даже с перепуга начал-было трезветь, но посетитель повелительно махнул рукой в сторону бутылки — мол, не ленись, пей, выхватил из-за спины гитару и плюхнулся на диванчик, наполнив кабинет перезвоном своих бубенчиков.

— Вы кто? — выдавил из себя Дирижёров.

— Степан Грибоедов, — отрекомендовался тот и так решительно ударил по струнам, словно хотел отрезать себе пальцы.

Грибоедов заиграл и запел своим сиплым голосом что-то стремительное и очень смешное, так что разгоряченный песней Боря лупил глоток за глотком, пил трудолюбиво, словно на кирпичном заводе вкалывал… Потом он пытался плясать в каком-то переполненном трамвае, горел какими-то неведомыми радостями и тайными тревогами… А потом уже позним вечером лежал в поле за городом без денег и документов и угасающим сознанием следил за появлением на небосводе первой звезды. Непослушными губами он пытался родить фразу: «Гори, гори, моя звезда».

На работе Боря больше не появлялся.

Дмитрий Косяков, 2018.

Мастер и Маргарита XXI. Гл. 1. Как здорово заводить новых знакомых.

Мастер и Маргарита XXI. Гл. 2. Шимон и Шауль

Мастер и Маргарита XXI. Гл. 3. Пластилин

Мастер и Маргарита XXI. Гл. 4. В Салоне ВХУТЕМАС

Мастер и Маргарита XXI. Гл. 5. Забанен и заблокирован

Мастер и Маргарита XXI. Гл. 6. Красные залы.

Мастер и Маргарита XXI. Гл. 7. Преображение блогера в журналиста

Мастер и Маргарита XXI. Гл. 8. Дохлый и Грибоедов

Мастер и Маргарита XXI. Гл. 9. Ниточки обрываются

Мастер и Маргарита XXI. Гл. 10. Антон становится героем чёрно-белого фильма