Благодарение мудрой природе: личного бессмертия нет, и все мы неизбежно исчезнем, чтобы дать на земле место людям сильнее, красивее, честнее нас, — людям, которые создадут новую, прекрасную, яркую жизнь и, может быть, чудесною силою соединённых воль победят смерть.Радостный привет людям будущего!
(Максим Горький)
Дороги, дороги… Они зовут нас вперёд, они уводят назад. Кто-то так стремится на Запад, что оказывается далеко на Востоке. Правое гордо именует себя левым. Борьба со вчерашним днём приводит воиетеля в день позавчерашний. Из-за всей этой путаницы иные мудрецы и вовсе говорят, что и нет никакого движения, что нет ни завтра, ни вчера, ни ближе, ни дальше, что есть только вечное возвращение или незыблемое равновесие, единая мера и одно измерение.
Короче, он решил ехать. В Питер. А что? Все ведь едут. А те, кто не едут, без конца говорят о том, как они собираются уехать. По крайней мере, среди его знакомых. Иногда они возвращаются, и от них исходит мистический свет: они побывали там, они вдохнули тот воздух и навеки возвысились над толпой безликих провинциалов.
Те, у кого родители побогаче, едут прямо в Европу или США. Но это он считал предательством родины. А в том, чтобы переместиться из провинции в Санкт-Петербург, ничего непатриотичного нет. Даже наоборот: ведь истинная Россия где? Вообще, что такое истинная Россия? На этот вопрос он давно себе ответил.
Вопрос о России вставал перед ним непрерывно на протяжении многих лет — в виде скинхедов, которые горланили «Слава России» на рок-концертах, а потом подкарауливали и били «волосатых» на выходе или в туалете; в виде нацистских газеток, которые подсовывал ему студент-историк; в виде пьяных гопников, почему-то именно ему желавших отомстить за смерть русских солдат в Чечне.
Для себя он решил: Россия — это русская культура. Стало быть, Россия — там, где в данный момент читают Достоевского и слушают Чайковского. И уж конечно, в Питере этим занимаются куда чаще, чем в его городе. В его городе знаменитые писатели останавливались лишь пару раз, да и то проездом. На некоторых домах висят мемориальные доски, но на них значатся имена ненавистных упырей-революционеров или каких-нибудь купцов местного значения. Никаких тебе Достоевских или хотя бы Высоцких. Правда, ходила легенда, что Высоцкий однажды был в их городе и даже исполнил несколько песен для горожан с какого-то гаража. Но из гаража, который даже и не сохранился, легенду себе не сделаешь. Местные церкви тоже ничем не прославились. Хотя, в один из храмов, кажется, заходил царь, в честь чего кресты были украшены золочёными коронами, но и это не особенно вдохновляло.
Другое дело — Питер. Этот город является средоточием не только старинной, классической, но и современной культуры. Это город Гоголя и Гребенщикова, Достоевского и Шевчука… Причём, если тебя больше интересуют Гоголь и Достоевский, то ты валишь в Санкт-Петербург, а если Гребенщиков с Шевчуком — то в Питер. Аркаша, конечно, собирался в Питер. Перед писателями прошлых веков он преклонялся в школе, сейчас же в его сердце царствовали русские рокеры. Когда Егор Летов ревел: «Лишь рок заставляет меня оставаться живым и открытая дверь», или БГ нашёптывал: «Пограничный господь стучится мне в дверь, звеня бороды своей льдом», казалось, что они знают нечто такое, недоступное обычным людям, какую-то тайну жизни и смерти, способную сделать его, обычного смертного Аркашу Сухорекова, бессмертным. Сколько таинственности, сколько божественной отстранённости было в этих эстрадных идолах, пророках с электрогитарами. А Аркаше как раз нужен был такой всезнающий гуру, чтобы выпутаться из западни, в которую он попал.
Да, он чувствовал себя в ловушке. Эта ловушка состояла из его окружения, из обстоятельств, из его города и из всех людей, населяющих этот город, а, может, и вообще из всего, что есть на свете. Аркаша чувствовал, что задыхается, что он чужой во всех местах, в которых он бывал, в которых работал, чужой со всеми знакомыми ему людьми, что есть в нём что-то, не находящее применения и выхода, какая-то птица, которая не смогла вовремя вырваться на волю, задохнулась в нём и теперь гниёт.
В свободное время он кружил по улицам города, словно искал что-то и никак не мог найти. Во всех разговорах со знакомыми он неизменно сворачивал на споры о смысле жизни, но знакомые либо разинув рот слушали его разглагольствования о смерти и о боге, либо противопоставляли его философской казуистике что-то мелкое, приземлённое. Друзья в лучшем случае мечтали о славе поп-певцов, в худшем — вообще ни к чему не стремились и не заглядывали дальше послезавтра. Да и вообще все амбициозные люди уезжали из города в тот же Питер или в Москву. В Москву — за деньгами, в Питер — за богемной жизнью. А те, кого Аркаша видел вокруг, вызывали в нём жалость или презрение.
Жалость вызывали глуповатые, добрые, придавленные жизнью, которые просто вечно боролись с обстоятельствами, никому не делали и не желали зла, наслаждались своими маленькими радостями и удачами.
К ним относился, например, металлист Назаретх (так он произносил название любимой группы). Сутулый, шаркающий стоптанными башмаками, с отвисшими на заду джинсами и в мешковатой куртке он был фанатом местных метал-групп, таскался к ним на репетиции и в качестве единственного слушателя тряс под их инструментальный долбёж копной нечёсанных и немытых курчавых волос. Он быстро надоедал, поскольку не был горазд на пьяные выходки и собеседником был никчёмным, вообще говорил сильно заикаясь, и тогда его выгоняли. Он не спорил, только хлопал своими воловьими глазами с загибающимися ресницами и уходил, а через некоторое время появлялся на репетиции у другой метал-группы. В принципе, провинциальные музыкальные команды не существуют дольше трёх лет. По истечении этого срока группа либо уезжает и бесследно исчезает в столицах, либо обзаводится семьями и распадается. Появляются новые группы с молодыми и самоуверенными участниками, которые играют точно такой же долбёж, как и все предыдущие. И снова у них на репетициях сутулый, преданный Назаретх. Кстати, говорили, что он работает на каком-то заводе и вроде бы даже получает неплохие деньги, которые тратит на лечение больной матери. Эх, достоевщина…
Были вокруг и ловкие, успешные ребята, такие, которые всегда носят рубашки и пиджаки и шутят по любому поводу. Пошутят там, пошутят здесь, глядишь — а они уже помощники депутата в местной администрации. Вот их Аркаша презирал. Хотя и пришибленные добрячки вроде Назаретха вызывали в нём брезгливость.
Эти два типа — добренькие лузеры и успешные ловкачи — являли собой противоположные концы одной оси, между которыми, как бусы были нанизаны все, кого знал Аркаша. Даже девчонки.
Было дело, Аркаша увлёкся девушкой из церковного хора. Он познакомился с ней в православном молодёжном клубе, приходил на церковную службу слушать её пение, провожал, читал стихи… И в тот момент, когда она первый раз склонила голову ему на плечо, он с ужасом убедился, что в её жизни нет ничего, что эта жизнь бесцветна, холодна и дурно пахнет. Люди представлялись ему дверями, за которыми скрывались некие помещения — их жизни. Вот так, познакомившись с церковной певчей, он словно бы заглянул в тёмный сарай: родители её были бедны и неласковы, книг она не читала, ничем, кроме религии, не интересовалась. Но в тот самый момент, когда она положила голову ему, Аркаше, на плечо, он вдруг понял, что религия ей нужна лишь как подпорка в унылой жизни, и что она с радостью избавится от этой подпорки и обопрётся на Аркашу, на их совместный быт. Он, конечно, мог бы поделиться с ней всем тем, чем был наполнен сам: приучить к своей любимой музыке, заставить прочесть кой-какие книги, но… вылепил бы собственное зеркало, к тому же ещё и кривое. Скучно. И страшно. О, это ужасное чувство, когда на твоё плечо ложится голова девушки!
Впрочем, может быть, он из стыда сгущал краски, и сбежал от той девчонки потому, что, прознав о ней, его снова поманила к себе Соня, любви которой он безнадёжно добивался вот уже несколько лет. Сонечка была с ним холодна и капризна, но, как только он исчез с горизонта, вдруг стала писать жалостливые эсэмэски и зазывать в гости. А уж впервые испытав прикосновение сонечкиных горячих, вечно чуть обветренных губ, он на следующий же день разорвал не успевший начаться роман с хористкой. Он понимал, как ранил этим влюблённую девочку, но серьёзное чувство к ней в нём так и не пробудилось, зато с неожиданной силой зажглась прежняя страсть к Сонечке.
Сонечка была совсем другой. Она не собиралась ничем жертвовать, она знала себе цену. Даже более того: эта цена постепенно неуклонно росла. Сонечка читала книги — фантастику религиозно-философского содержания: Толкиена, Льюиса, Честертона, Булгакова, Шмелёва; закончила музыкальную школу по классу фортепиано, также недурно играла на гитаре, сочиняла стихи и песни, просто музыку, рисовала мультики на компьютере, короче, развивала в себе различные таланты, любила танцевать и наряжаться в длинные платья и вообще тянулась ко всему изысканному и изящному. Родственники обожали её и заботились о ней. Получалось, что она может не только развлечь себя сама, но и украсить, может быть, даже усложнить и запутать, жизнь того, кто будет рядом. Она была бы в состоянии понять не только самые сложные аркашины идеи, но и нахвататься где-нибудь иных ещё более бредовых идей. То она рассказывала ему про музыку сфер, то про нотные шифрограммы Баха. Пожалуй, ей даже и не нужно было аркашиных идей, ей было довольно собственных, она упивалась, любовалась собой. И Аркаша почувствовал, что его мягко подталкивают к роли той же невзрачной девочки-хористки, которая своей пустой душой, как губкой, всасывает чужие идеи. Но его душа уже была переполнена! Он сопротивлялся, становился капризным, обидчивым, терял уверенность и обаяние, пробовал увлечься другими девушками. Ничего не выходило: Сонечка сидела в его сердце, как заноза.
Да, пора было валить, спасаться бегством от любовных вавилонов, которые он успел тут нагородить.
Покидать рабочие места было не жалко: с ними получалось, как с девушками, их было много, и нигде не получалось ничего серьёзного. По полставки в пресс-службах двух учреждений культуры, да спецкурс в одной гимназии — разве можно это сравнить с уделом Пелевина или Высоцкого? Но Пелевины и Высоцкие бывают только в столицах. Ничего не поделаешь, надо ехать. Все едут или говорят о том, как уедут.
Надо только порвать нити обязательств, отпроситься или уволиться с работы, раздобыть откуда-нибудь много-много-много-много-много денег на три дня в поезде или изыскать какой-то иной способ путешествия и — туда, где нас нет! Ну, не сию минуту, конечно: сперва хорошо бы излечить свой вечный насморк, помочь родителям выкопать картошку, отдать и собрать долги.
Да, он немного иронизировал над собой и над своими мечтами, но в глубине души всё равно надеялся. Надеялся и всё тут. А как же иначе? Не для того ли телеэфир был заполнен фильмами и передачами о людях, которые пробили себе дорогу из самых низов? Главное, верить в себя и в свои силы, и тогда у тебя всё получится! «Вся жизнь впереди — надейся и жди», — повторяли на разные лады новые герои нового мира. Только место доброй феи занял рынок. Про Билла Гейтса рассказывали, что он первым додумался создать оперативную систему для домашних компьютеров, когда никто и представить себе не мог домашнего компьютера, Стив Джобс якобы первый догадался тыкать пальцем в экран, и рынок обдал их золотым дождём. Русские рокеры несмотря на суровые советские времена сидели в подвалах и пели свои запрещённые песни. И так истово повторяли они «У-у-у, транквилизатор…», что рухнула тоталитарная безбожная империя, и в трещины железного занавеса хлынул всё тот же золотой дождь свободы и вознёс рокеров на вершины успеха и славы. И разогнули спины интеллигенты, и ударили в колокола новоявленные попы, и диссиденты вынули из карманов свои фиги и радостно подняли их к солнцу, и режиссёры, наконец, показали по телевизору сиськи, и писатели, наконец, стали писать с матом и про бога. В общем, наступил полнейший духовный ренессанс.
Но важно учесть, что петь про транквилизатор надо обязательно в одной из столиц. Шевчук просиял, только после того как перебрался из Уфы в Питер, то же самое и с Башлачёвым, и с Суриковым, и с Ломоносовым. Пожалуй, один только Егор Летов сумел пробиться, не вылезая из Сибири… Короче, в Москву, в Москву! Точнее, в Питер, в Питер!
Первым делом предстояло решить две главные задачи: жильё и работа. Во-первых, ещё не объявляя широко о своём намерении, он стал активнее переписываться со знакомыми рокерами, которые уехали в Питер чуть ранее. Нужно было ненавязчиво выяснить их квартирные условия и подтвердить благодаря общению свой дружеский статус, чтобы не стыдно было напроситься пожить у них несколько первых дней. Ценную помощь неожиданно оказала мама. Оказывается, в Питере жил один знакомый её детства. Она написала ему, и тот вроде как обещал оказать содействие с жильём.
Ох, жильё-жильё… В этом плане Аркаша не так уж много терял, покидая родимый город. Он делил двухкомнатную секционку со своей сестрой, её мужем и новорождённой дочерью. Отношения с сестрой и раньше были неважные, а на почве квартирного вопроса они испортились окончательно. Общий коридор и санузел вечно становились полем битвы. Кто на какой крючок повесил одежду, кто как долго моется и как громко испражняется — поводом к перепалке могло послужить всё, что угодно. Каждое утро начиналось с того, что собирающийся на работу зять оглушительно харкал в раковину. Он знал, что Аркаше это неприятно (Аркаша сам неоднократно говорил об этом), но отговаривался тем, что у него пыльная работа и больное горло. Он вообще любил пожаловаться, всякая работа ему была непосильно тяжела, так что он работал лишь время от времени, большую же часть года проводил дома за компьютером, сражаясь с виртуальными монстрами. Перегородка между комнатами была тоненькая, так что был различим даже стук клавиатуры. Зять был толстый, весь заросший чёрным волосом, Аркаша вообще удивлялся, как в их комнатушке ещё оставалось место для его сестры и племянницы? Сестра и правда ходила постоянно какая-то пришибленная. Зачем же эта вечная отличница, прочитавшая немало умных книжек, вышла замуж за бесформенное волосатое животное не развитое ни интеллектуально, ни морально, ни физически? Как они планируют воспитывать появившееся у них крохотное существо? Постоянные раздумья о жуткой бессмыслице жизни людей за стенкой мешали Аркаше сосредоточиться, ему хотелось возвыситься или по крайней мере оторваться от того, что они воплощали, ему было страшно, что вот в такую же безысходность упрётся и его собственная жизнь, что через стенку к нему просочится апатия и проникнет в мозг. И это тоже прибавляло очков в пользу отъезда.
Проблема работы распадалась на две задачи: более сложную — отыскать вакансию на новом месте, и более простую — уволиться с текущих мест работы. Что и говорить, увольняться по собственному желанию (то есть дейсвтительно по собственному желанию, а не с такой формулировакой под давлением работодателя) — это одно из величайших и возвышеннейших наслаждений в современном мире. Чувство свободы, когда ды идёшь по коридору уже не как служащий, а как частное лицо, переполняет, выходишь на улицу, а там в любом случае — хорошая погода. Да, Аркаше было приятно сообщать о своём отъезде и видеть огорчение на лице добрых директрис гимназии, детской библиотеки и дома творческих союзов; приятно было на вопрос о причине ухода говорить с апломбом: «Вот в Петербург собрался». А они в ответ кивали с пониманием: конечно, все молодые и перспективные уезжают в столицу, нашими зарплатами их не прельстишь. Приятно было рвать корни.
А вот поиск новой работы не приносил такого удовлетворения, и вообще проходил совсем не так гладко. Вакансий в культурной столице было много, но все они были разбросаны по разным сайтам, так что приходилось регистрироваться на них и писать там резюме, более того, большинство работодателей требовали выполнения конкурсных заданий, ссылок на странички кандидата в соцсетях. Аркаша чувствовал себя конём на ярмарке, которому каждый норовит заглянуть и в зубы, и под хвост. Работодатели были исполнены важности и высокомерия, а Аркаша, хотя ещё не получил от них ни копейки, был обязан заискивать и писать подобострастные сопроводительные письма.
Дмитрий Косяков. 2016-2017 гг.
Что случилось ... 