Что случилось. Глава 15.

Дмитрий Косяков

Что случилось

Глава 15, в которой Васенька собирает плоды.

Ключей он лишился, но субботним утром мать была дома. Она впустила его и ни о чём не стала расспрашивать. Отец же, напротив, непременно устроил бы «допрос с пристрастием». Однако родители давным-давно разведены, так что папа хозяйничал только в васенькиных воспоминаниях, зато деликатность матери граничила с равнодушием. Порой Васеньке хотелось, чтобы мать или кто другой заинтересовался его проблемами, вмешался в его жизнь и помог бы привести её в порядок или, точнее, помог нарушить установившийся порядок, бесцветное и безвкусное течение дней. Только не сегодня, нет, только не сегодня…

Юность, влюблённость и ванная вернули ему бодрость, и вскоре Васенька отбыл к Танечке, снова с чрезмерным запасом времени. Всю дорогу он очень волновался: никогда нельзя угадать, в каком настроении он застанет даму своего сердца. Как правило, немилость её вызывалась не непосредственно его поступками, а постепенным брожением и превращением мыслей об этих поступках в танечкиной голове, так что она могла внезапно рассердиться на него за слова произнесённые месяц назад. А тут ещё воздействие матери и бабушки, друзей, подруг и даже телепередач. Но на этот раз небосклон танечкиной души был ясен, и она встретила Васеньку очаровательной и даже кокетливой улыбкой.

Несмотря на такое многообещающее начало, по дороге на дачу Васенька почти не говорил с Танечкой, поскольку понимал, что в любой разговор сразу влезет сопровождающая их Алина Авангардовна и непременно начнёт спорить, чтобы показать свой ум. Поэтому Васенька предпочитал сразу общаться с танечкиной матерью — так было и вежливее, и осторожнее: уж лучше непосредственно спорить с ней, чем дать ей возможность внезапно вмешаться и срезать его неожиданным вопросом. Васенька старался быть учтивым, вообще пробовал относиться к ней как к будущей тёще. Однако он не удержался, когда Алина Авангардовна заговорила о гомеопатии — главном источнике её авторитета и власти над дочерью.

Она принялась подробно перессказывать содержание телепередачи о чудесных свойствах воды:

— Вода умеет передавать информацию, — объясняла она почтительно согнувшемуся к ней Васеньке. — Например, одно племя на островах в океане прославилось долгожительством именно потому, что пило воду, в которой находились кораллы, и кораллы передали через воду информацию о своём долголетии.

Васенька ещё не вполне оправился от бурной ночи, и его раздражало слепое доверие к телевизору этой женщины и её дочери, тем более, что он уже немного понимал, каким образом создаются новости и передачи. Но он нашёл в себе силы ответить не резко, а прикинуться дурачком:

— Вот как? А почему же вода не содержала в себе информацию о планктоне, который живёт по нескольку дней? — и, не дав собеседнице опомниться, сразу задал второй вопрос. — И информацию о чём таком семидесятилетнем содержит вода, которую пьют обычные люди?

— Вот вы иронизируете, а между тем способность воды передавать информацию доказана экспериментально!

И Алина Авангардовна подробно изложила содержание опыта, во время которого стакану воды сыграли музыку Баха и тяжёлый рок, признались ему в любви и обозвали дураком.

— Ух ты! — воскликнул Васенька. — Значит, молекулы воды понимают наш язык?

— Конечно, нет. Воде передавались эмоции говорящего. Разве вы никогда не слыхали про материализацию мысли?

— Я впервые слышу о столь доверчивом стакане воды, — восхитился Васенька. — Ведь очевидно, что экспериментатор был неискренен, когда признавался ему в любви и ненависти.

Он бросил на Танечку торжествующий взгляд, но Алина Авангардовна заметила это и рассерженно поджала губы.

— Вот как? Стало быть, вы у нас учёный? Профессор? Так, не глядя, отметаете научные теории!

— А учёные каких наук и какого научного института проводили эесперимент, о котором вы рассказали?

— Международный институт воды!

— Ну, Алина Авангардовна, такие институты сегодня открываются и закрываются по пять штук в день. Так что, пожалуй, и я завтра могу сделаться профессором института любви к стаканам.

— Алина Авангардовна задохнулась от негодования и готова была уже ответить что-то резкое, но тут в разговор вмешалась Танечка:

— Неправда, Вася, вода действительно передаёт информацию, иначе как бы я выздоравливала от гомеопатии?

Васенька ожидал от любимой Танечки по крайней мере нейтралитета в идущем споре и такой удар в спину застал его врасплох. Всё-таки она встала на сторону матери, и настал черёд Алины Авангардовны смотреть победительницей. Да и что мог сказать Васенька? «Ваша гомеопатия имеет эффект плацебо, а мама твоя пудрит тебе и твоим клиентам мозги»? В этой точке разговор грозил перейти в серьёзную ссору.

— Ну, может быть, — сказал он, почесав затылок.

«Наедине я Танечке всё объясню. Она должна понять». Васенька даже обрадовался, когда Алина Авангардовна принялась подробно перессказывать очередную телепередачу на похожую тему, и, сделав вид, что слушает, стал глядеть в окно.

Наконец, они покинули автобус, обогнули тюрьму, уютно втиснутую между жилыми домами, и двинулись к окраине, лавируя между лужами. Город упирался в крутой холм, на склоне которого и располагались дачи. Все трое начали восхождение. Тут уж стало не до разговоров. Васенька взял у Танечки её сумку, но Алина Авангардовна отказалась сдать ему свой багаж, заявив, что Васенька надорвётся: слишком уж хлипок. Васенька обиделся, но снова смолчал и устремился вверх. Подниматься в гору он предпочитал «кавалерийским наскоком» — то есть одним рывком — зато наверху свалился на траву и долго не мог совладать с дыханием.

Вид с холма открывался великолепный: город был, как на ладони, и даже более того — видны были зелёные холмы по ту сторону. Город гудел в низине, придавленный серым куполом смога. Отдышавшись, Васенька оставил сумки и стал спускаться, чтобы помочь дамам. Втащив наверх Танечку, он повторно устало опустился на землю, на этот раз рядом с ней. Танечка любовалась видом, а Васенька теперь уже не видел ничего, кроме своей возлюбленной. Он мог сколько угодно любоваться, как дрожит от ветра пушок на её шее, прядью волос, заправленной за ушко, подрагивавшими губами, на которые просилась улыбка, чуть влажными глазами, в темноте которых тонула отражённая голубизна неба. Всё принадлежало его жадному взору, пока по склону продолжала подниматься отставшая отказавшаяся от помощи Алина Авангардовна.

Почувствовав его нескромный взгляд, Танечка повернула к нему лицо и, слегка покраснев (а может она раскраснелась от подъема), полустрого-полунасмешливо спросила:

— Ну, что?

На этот раз Васенька не был застигнут врасплох и ответил ей четверостишием:

Город клубился вокруг, словно дым,

Город молился своим небоскрёбам,

Город за нами следил из витрин,

Как в лабиринте скитались мы оба.

При чтении он смотрел ей в глаза, говорил нараспев, так что Танечка почувствовала себя приятно загипнотизированной и, бросив осторожный взгляд на склон, по которому шла мать, приблизилась и поцеловала Васеньку в щёку. У Васеньки аж голова закружилась, а осень сразу превратилась перед его глазами в цветущую весну. Даже появление Алины Авангардовны не смутило и не расстроило его: он чувствовал себя вознаграждённым за всё. Мама Танечки строго и подозрительно посмотрела на него, и все трое пошли по дороге между заборами дачных участков. Приподнятое настроение Васеньки выкрасило весь пейзаж в светлые, нежные краски. День был погожим, солнечные лучи вплетались в тёмную листву деревьев, окрестности таяли в золоте, в воздухе носился птичий щебет и возгласы дачных обывателей. Вскоре они приблизились к нужной калитке.

Крыша одноэтажного домика с крыльцом и верандой была опушена листвой близстоящих вишнёвых деревьев и ранеток. Часть земли была занята картофельными грядками.

— Мы пришли! — объявила за всех Алина Авангардовна, обращаясь к дому. На крыльце появился кругленький черноволосый мужчина среднего роста. Распахнутый серо-лиловый халат придавал ему сходство с жуком. Из халата торчали кривые ноги и длинные руки, покрытые чёрным волосом. Это был брат Алины Авангардовны, его представили Васеньке, но юноша тут же забыл его имя и отчество и стал про себя называть его «дядя Тани».

— Прекрасно! Прекрасно! — возгласил он громовым голосом и уткнул в Васеньку мохнатый палец. — Вы-то и поможете нам с урожаем картошки!

Васенька приуныл: вместо романтических прогулок под сенью облетающих дерев ему предстояло перелопатить довольно обширный участок чёрной земли.

— Труд землепашца — самый почётный на Руси. Сейчас мы, как настоящие русские крестьяне, будем собирать дары земли. Надеюсь, вы патриот, молодой человек? — дядюшка протянул Васеньке здоровенную лопату. Затем он показал ему, как надо выкапывать картошку и побежал переодеваться.

Васенька отогнал грустные мысли: во-первых, он подумал, что ему, как потомку крестьян не пристало чураться «самого почётного труда на Руси», а во-вторых, он отнёсся к возложенной на него задаче, как к испытанию, своеобразной отработке права на вхождение в круг близких знакомых, права впоследствии претендовать на руку Танечки. Прикинув, что более умелый и опытный дядюшка, скорее всего, выкопает большую часть картофеля, он решительно принялся за работу, намереваясь поле, как и гору, одолеть с наскока. Кроме того, было обещано, что вскорости появится Володька, муж танечкиной сестры, и тоже присоединится к копщикам.

Увы, в отличие от Васеньки, дядя Танечки предпочитал всё делать медленно и основательно: Васенька успел в полном одиночестве пройти целый поперечный ряд, прежде чем он наконец появился на поле, с ног до головы облачённый в специальную одежду (сапоги, комбинезон, перчатки, соломенная шляпа) и с вилами на плече. «Бодрее, интеллигенция!» — сказал он, указал Васеньке на недостатки его работы и вонзил вилы под ближайший куст. Вынув вилы из земли, дядюшка с негодованием констатировал перекос зубьев. «Вот те на! Продали китайскую поделку», — воскликнул он. Оставив Васеньку работать, дядя отправился делиться с Алиной Авангардовной своим презрением ко всей китайской цивилизации, которой буддизм и красная идеология мешают делать нормальные вилы. Потом он со знанием дела внимательно и обстоятельно выпрямлял и точил свои вилы, измерял их линейкой, привешивал к ним отвес и прочее. «Пока он будет точить китайские вилы об свой русский менталитет, у меня хребет треснет, — думал Васенька. — Вот объявлю забастовку — будут знать». Но затевать конфликт на чужой территории он не смел: выходило так, что, хотя дядя и эксплуатирует его, но он всё-таки хозяин. Так что Васенька упрямо продолжал копать. Из краёв лунок, как зубная паста из тюбика, вылезали розовые дождевые черви, но обычно брезгливый Васенька уже свыкся с ними и даже жалел, что лишает их жилища. Руки горели, росла куча выкопанного картофеля. Изредка поднимая голову, он видел разбиравших сумки Танечку и Алину Авангардовну, дядюшку, который закончил возиться с вилами, но по пути к картофельной грядке почему-то увлёкся какой-то канавкой, принялся измерять её длинну шагами и рулеткой. Вот к калитке подкатил автомобиль и из него возник богатырский силуэт Володьки. Но и он не поспешил на помощь Васеньке: сперва долго и любовно мыл машину, а потом взялся жарить шашлыки. Васенька работал из последних сил — теперь его подогревала злоба. Он уже не хотел просить передышки и помощи у людей, которые так откровенно использовали его. «Самый почётный труд, — сквозь стук в ушах доносились до него собственные мысли. — Так что ж вы его на других повесили? А ещё удивляются потом, что народ таких вот дядюшек на вилы поднял». До него доносились громоподобный хохот дядюшки и Володьки, запах шашлыков…

Когда с картошкой было почти покончено, возле кучи урожая, как по волшебству, возник Володька и ловко, умело упаковал клубни в мешки. Потом они вместе с дядюшкой стали таскать мешки в автомобиль, а дамы встречали их радостными возгласами и аплодисментами. Васенька так устал и даже не сердился, что благодарность Танечки и Алины Авангардовны достаётся другим. Он сел на притаившуюся в кустах скамейку и бросил лопату рядом.

— Что ж ты инструмент от земли не очистил? — со снисходительной усмешкой спросил его Володька. — Так не годится.

Васеньке хотелось ответить что-нибудь едкое, в духе «вот ты и очисти», но он снова решил не затевать скандала: Володька был огромен, сам Васенька находился в гостях, и здесь была Танечка.

Приглашать его к столу делегировали Танечку, и Васенька оттаял. Однако за столом все долго, сконфуженно дожидались дядюшку, который теперь только кинулся ковыряться на пустой грядке, заставляя себя звать и упрашивать. Он появился за столом с большим опозданием, отдуваясь и вытирая с лица пот. Аппетит у Васеньки разыгрался не на шутку: после тяжёлой работы да ещё и на свежем воздухе всё казалось невообразимо вкусным. Алина Авангардовна даже показала Танечке на него глазами и укоризненно покачала головой: мол, вот как жадно ест твой поэт!

Дядюшка и за столом вёл себя необычно: каждый раз, когда он собирался выпить сока или минеральной воды, он принимался произносить длинный тост вперемешку с собственными воспоминаниями, заставляя остальных молча сидеть с кружками в вытянутых руках. Наконец, запихав в рот последнюю дольку помидора и, уже не спеша наливая себе сок, Васенька почувствовал себя достаточно умиротворённым и на очередное замечание Володьки по поводу проделанной работы с усмешкой спросил:

— Так что же ты мне не помог?

Володька солидно расправил плечи и возразил:

— Есть такая штука — разделение труда. Слыхал? Я, например, эту картошку в город повезу. Не потащишь же ты её на своей спине. А у меня автомобиль, так что это моя зона ответственности.

— Правильно! — живо подключился танин дядя, видимо, желая опередить возможный вопрос. — А умеешь ли ты канавку вымерять? Кто бы мне канавку вымерял? Алина вот на стол собрала…

— А Танечка нам на гитаре сыграет! — подхватил Володька. — Это её зона ответственности.

Возразить было нечего: если нет автомобиля и не умеешь вымерять канавку (и даже не представляешь, зачем это нужно), то обречён на самую чёрную работу. «С другой стороны, — подумал Васенька, — что мешало сразу всем вместе сделать самое трудное, а потом уж разбежаться по зонам? Я, может, вообще поэт, ну или, на худой конец, журналист, а меня к лопате приписали».

Как будто угадав его слова, дядюшка прибавил:

— А ты нам стихов почитаешь. Ты веть сочиняешь, говорят?

— Болтают, — съюродствовал Васенька, но без особой обиды. Сытое усталое тело клонило к послеобеденному сну, солнце ласково припекало, по листве проносился шепоток. Дядюшка, снова облачённый в лиловый халат, стоял на перевёрнутом корыте и хозяйским оком озирал чужие участки.

— Петренки, вон, ещё копаются. Кто их просил столько картошки сажать? А всё жадность, матушка. Вот мы зато уже отвоевались и отдыхаем, как белые люди. Самовара нам только не хватает, была бы нормальная русская сиеста. Попахали в поле, а потом чай на воздухе — как у истинных аристократов. Я ведь потомственный дворянин, если вы не знали, — обратился он к Васеньке.

— И я! — подхватила Танечка.

— И я! — сказала Алина Авангардовна.

— Ну, и я тогда потомственный, — согласился Володька.

Только тут Васенька заметил, что дядюшка обут в настоящие плетёные лапти. Они очень забавно смотрелись поверх оранжевых носков с эмблемой «адидас».

— Это у вас лапти?

— Конечно, — с гордостью кивнул дядюшка. — В столице купил. Вот только по ноге не смог найти, всё сваливаются.

После обеда Володька откланялся и укатил с картошкой в город, Алина Авангардовна с братом стали играть в карты, а Васенька снова отправился к укромной скамейке. Он чувствовал, что Танечка непременно придёт к нему. От игроков в карты он был укрыт ещё не облетевшими кустами, зато самому Васеньке открывался вид на долину. Бело-жёлто-голубые окрестности напоминали выцветшую репродукцию Репина. В богатой раме осенних лесов, осиянный прощальной нежностью солнца, город ворочался в мутном мешке смога, как не осознающий себя зародыш. «Какими мы будем, когда перерастём ту грязь, которую сами наплодили?» — подумал Васенька и задержался на этой новой для него мысли. Дальше он уже ни о чём не размышлял, а погрузился в полудремотное блаженное созерцание. Его взгляд свободно и плавно взбирался от холмов к тучам, гулял по проспектам и мостам далёкого города, так что появление Танечки даже вызвало лёгкую досаду: нужно было покинуть своё комфортное оцепенение и срочно что-то предпринять: он должен был завоёвывать, должен был добиваться её… он должен… должен…

— Что нового? — спросила Танечка.

— Вот, роман сочиняю, — Васенька хотел сообщить эту новость с важным и загадочным видом, но не удержался и расплылся в смущённой улыбке.

Ему неловко было пересказывать Танечке свои мистические фантазии, он уже смутно догадывался, что этими образами просто тешит своё самолюбие, но не говорить же ей об оказавшемся за решёткой сумасшедшем деде Коле, о гибели Саши, о ночи в участке, не копаться же в психологических нюансах разговора с Мотневым. Он чувствовал, что Танечке сейчас нужно другое, и он рассказал ей о падшем ангеле-невидимке и ведьме Аи, которую прогнали с Лысой горы за то, что она слушала его речи, о том, как ангел спас её от самоубийства и поведал колдунье свою историю, а она не поверила ему и убежала.

…Девушка вскочила и побежала вниз по склону. Он с грустью посмотрел на её острые лопатки. Ей было очень холодно, и она сжалась и сгорбилась, словно окружающая темнота давила на её плечи. Расстояние между ними всё увеличивалось, оно заполнялось остывшим осенним воздухом и ветром. И вдруг им обоим показалось, что это не темнота и не туман, а огромные чёрные флаги или вымпелы. Они заслоняли солнце, они подменяли собой небо. Извиваясь на ветру, они окутывали мир многослойным покровом, ложились повязками на глаза. Заблудившиеся проблески света или едва различимые детали ландшафта представлялись элементами гербов, вытканных на этих торжественных знамёнах. Когда ветер утихал, они повисали строго и неподвижно, как стены, превращая ночь в запутанный лабиринт.

«Аи! Аи!» — позвала она себя по имени. Так её звали наставники, соседи, так, видимо, её звали и родители, которых она не помнила. Девушка знала, что это означает «утерянная дочь». Теперь она внимала звукам своего имени как грозному пророчеству, но продолжала упорно произносить его, и были в её призывах и страх, и смирение, и горечь. «Ааааии! Ааааии!» — стонами разносилось по округе. И в этот самый миг незнакомец протянул свои невидимые руки и начертал на небе радугу. Она была очень тоненькая и короткая (от склона Главной Горы до низких тяжёлых туч), но совершенно настоящая.

Колдунья раньше не любила смотреть на небо: земля казалась ей ближе во всех отношениях. А иногда ей казалось, что земля и небо — одно и то же. Мир представлялся неделимым, все вещи теряли названия и индивидуальность, сливались в общее впечатление. Бывало лень запоминать разные слова, сопоставлять их с предметами, группировать в лексиконы, когда достаточно одного единственного наречия, чтобы выразить всю вселенную и в эту общую кучу свалить и своё «я» вместе со всеми чувствами и мыслями. Ведь можно просто сказать «хорошо», и это вберёт в себя и теплоту ночи, и мягкий ненавязчивый блеск луны, и удалённость врагов, и близость партнёров, и имена этих партнёров, впрочем, остальное уже мелочи… А иногда мерещилось, что слов «плохо» или «хорошо» — недостаточно. Что нужны другие, несколько более точные определения состояний, отрезков сознания, из которых состояла жизнь. Но эти слова предстояло выдумать… И пустота новых созвучий так пленительно ни к чему не обязывала: «всё — тенгамо» или «всё скоро будет энскварч», впрочем, не надо о будущем. Только одно нескончаемое настоящее. А почему оно меняется? А… кто его знает? Так уж оно как-то… Всё так.

Девушка старалась смотреть на радугу, но глаза уже подёрнула дремотная пелена, и в этом состоянии полуяви мир представлялся совсем иным. По небу, как по водной поверхности, пошла рябь. Цветная полоска начала приближаться, изгибаться, как будто спускалась по склону горы. Сама гора перекрасилась в серый цвет, на ней проступили отдельные камни и деревья. А может быть, это просто наступало утро.

Засыпала Аи, утерянная дочь, и ей было тепло, словно кто-то окутал её невидимым плащом. Ей приснилось огромное огненное Колесо. Оно не то катилось, не то просто вращалось в пустом чёрном пространстве. Вокруг не было ничего, и потому нельзя было понять, движется Колесо или нет. Оно повторяло свои однообразные повороты и горело жестоким, внушающим безотчётный ужас пламенем, от которого ничуть не прояснялась окружающая тьма. Непонятно, сколько это продолжалось, пока откуда-то не возник Крест. Он или стоял на горе непохожей на гору праздников, или может он тоже летел в пустом пространстве. И вот два символа встретились и вступили в единоборство. Колесо становилось ледяным великаном, а Крест — сияющим львом, Колесо превращалось в птицу, а Крест — в рыбу. Колесо стремилось вместить в себя Крест и превратить его в свои спицы, а он ширился, выходил за пределы кольца, и оно становилось кружочком в его центре. Они распадались на много маленьких крестиков и ноликов, и тогда их война скорее напоминала игру. Весь мир состоял из вечно борющихся иксов и круглешочков, они выстраивались парами и хохотали над колдуньей. И её разум, и её душа тоже примитивно раскладывались на круглые и четырёхконечные элементы. Иногда они становились похожими, но не переставали враждовать. И делалось так уныло и грустно от этого однообразия. И даже, когда перед самым пробуждением стали появляться треугольнички и восьмёрки, Аи знала, что это всё те же Крест с Колесом, и не удивилась.

Выдумывая сон Аи, Васенька невольно описал нехитрую матрицу собственного сознания, состоявшую из единиц и ноликов, то есть из крестиков и колёсиков — символов христианства и язычества, бога и его отсутствия, неба и земли, души и тела, добра и зла. Сталкиваясь с чем-то новым — человеком, книгой, фильмом — Васенька стремился определить, в какую из двух категорий новое явление попадает: утверждает ли произведение искусства идею личного христианского божества или нет. Если да, то это хороший фильм (песня, книга), если нет — то плохой. Если новый знакомый не верил в бога, Васенька испытывал, способен ли он воздействовать на этого человека, обратить его в свою веру, и от этого зависело, и на этом строилось дальнейшее общение. Если же человек оказывался верующим, то Васенька принимался выяснять, разделяет ли он васенькины взгляды на все догматические тонкости и в случае несовпадения, снова принимался проверять человека на податливость, шлифовать его углы. Собственно, процесс обращения людей в свою веру и являлся для Васеньки общением. В этом смысле он был совершенно одномерен: все явления действительности, все люди были для него точками на прямой, где положительную и отрицательную бесконечности воплощали собой бог и дьявол. Впрочем, в дьявола он не особо верил, скорее, минус-бесконечность представляла та самая пустота, засосавшая Сашу, и теперь терпеливо поджидавшая его.

Он не ожидал, что Танечке понравится его история, однако сказка помогла ей затушевать воспоминание о встрече с Граниным, а потому юная слушательница охотно погрузилась в мир символов и метафизических схем. Особенно понравилась Танечке сцена, где колдунья Аи гипнотизирует торговца, чтобы получить у него еду и одежду.

Она поднялась с холодного камня неожиданно свежей и бодрой. Солнце уже покинуло зенит, и приближались тихие сумерки. Скоро с новой силой закипит ночная жизнь земных и подземных существ. Мир снова был прост, в нём было достаточно теней, чтобы спрятаться от невзгод и тягостных раздумий. Вечерний свет выкрасил долину и холмы в пёстрые, яркие цвета. Рыжий, жёлтый, багряный были нисколько не похожи на цвета болезни и смерти, скорее они были признаками богатства и роскоши. «Как хорошо! — подумала девушка. — Мир это икона в богатом окладе. Вот и мы начнём с того, что раздобудем какую-нибудь одежду…»

И она побежала вослед за видневшимся вдалеке обозом. Колдунья догнала обоз легко и быстро, тело, чудесно исцелённое сном, было сильно и гибко. Скелетоподобные возницы не торопили волов, их телеги были нагружены тканями, оружием, рабами, песком и другими ценными товарами. В разрушенном нагорном городе они как всегда удачно продали свои клетки Безмолвному, тот никогда не скупился, хотя мало кто подозревал, зачем ему столько клеток и, куда он их девает.

Пока обнажённая Аи бежала к ведущей повозке, некоторые из торговцев и охранников окликивали её и свистели в спину. Пожалуй, тело её было далеко от идеала — недостаточно мясистое для любовных утех. Зато возраст самый лучший — восемнадцать лет, время, когда девушка перестаёт воображать из себя принцессу и существенно снижает цену на свою любовь. Может быть, в её первом падении существует некий привкус мести: «жрите, недостойные!», но кому от этого хуже-то, в конце концов?

Итак, она добежала до первой повозки и вскочила на неё. Верховный купец осторожно повернул голову, а девушка посмотрела ему прямо в глаза и заговорила ровным спокойным голосом:

— Ну, насилу догнала вас. Вы разве не знаете, что должны выдать мне одежду? Конечно, безо всяких обиняков можно было бы утверждать, что вы так и собирались поступить, поскольку законы и определённые правила, предписывающие это, не могут не быть известны в вашей среде. Таким образом, изменяя своё сознание, переворачивая последние страницы, с вашего позволения, умея и имея в виду, ставлю вас в известность. Только и всего. Ведь вы так и собирались поступить, неправда ли? Я безусловно понимаю вашу деловую забывчивость и заранее, так сказать, априори, принимаю ваши объяснения и определения, меняющихся обстоятельственно обязательств, лучшая одежда, помнить об этом — мой выбор обязателен лиотикароменастахдегоспри, солнце-то как поднялось и закатилось. Разве не так?

— Так, — с серьёзным видом кивнул купец.

Аи продолжала говорить, памятуя о том, что главное серьёзная деловая интонация, отсутствие долгих пауз и акцентное выделение незначительных вводных оборотов. Помнила она и многие другие вещи, необходимые для гипноза, всё это она прочно усвоила вместе с азами колдовства на подземных семинарах у своей престарелой наставницы. Гипноз неофитам преподавался просто блестяще: на первых порах им преподавались различные бессмысленные дисциплины вроде литературоведоведения, структурологии или введения в заключение. Бедные ученики путались в океане бесполезной документации, кроме того учитель всегда был придирчив и субъективен во время экзаменов — хвалил не способных, а тех, кто ему нравился. Так, ученики со временем переставали зубрить и учились вникать в психологию наставника, подстраивать свой облик под его представления. Это и были азы оборотничества и зачаровывания.

Итак, колдунья спрыгнула с повозки одетая и сытно накормленная.

Потом Танечка с Васенькой немного помолчали, любуясь видом и иногда краем глаза оценивающе поглядывая друг на друга.

— Знаешь, а ведь я уеду в Санкт-Петербург, — сказала Танечка.

Васенька увидел, как порыв ветра оборвал пуповинку пожелтевшего листа и помчал его в холодеющую даль.

— Как? Почему уедешь?

— Почему? Мы же говорили об этом за столом. Вечно ты не слушаешь. Потому что я потомственная дворянка, а все дворяне должны жить в Петербурге, — она тоже с особым благоговением выговаривала название культурной столицы.

Как это часто бывало с Васенькой, испуг мгновенно сменился обидой, и ему захотелось замкнуться в себе. В словах Танечки ему послышалось презрение: нечего мне, аристократке, с тобой водиться!

— И когда же ты едешь? Угрюмо спросил он.

— Пока ты пишешь свой роман, я останусь здесь, — благосклонно ответила Танечка. На самом деле, провалив экзамены в местную музыкальную академию, она решила попытать счастья в Петербурге через год, но ей тоже хотелось поиграть с влюблённым юношей в загадочность.

Васенька почувствовал, что иллюзорный черешок, соединявший его с жизнью, пусть на время, но восстановился.

— Я буду писать, — угрюмо пообещал он. — Скажи, а каким образом ты дворянка? Дедушку твоего звали Авангард — имя не очень аристократическое.

— Родители дедушки были кошмарными коммунистами, а вот у бабушки моей аристократические корни, хотя дедушка и называл её мещанкой. Вообще, что бы она там ни говорила, а ладили они плохо.

— Подожди, мещанами ведь называют заурядных людей, потребителей.

— Много ты понимаешь! Мещане — это обычные городские жители. Или, если угодно, буржуа.

— А-а, понятно. И что же они не поделили?

— Ну, я же говорю: дедушка, как и его родители, был кошмарный коммунист: ничего себе не надо, лишь бы американцы из Вьетнама ушли. Он даже хотел куда-то в Южную Америку ехать воевать, он же военный был. Но его не пустили и отправили сюда. Тут уже они с бабушкой и познакомились. А бабушка у меня настоящая аристократка, для неё семья — прежде всего. Она ему так и говорила: «Тебе голодные дети в Африке дороже собственных». И всё добивалась, чтобы он в Москву попросился обратно или в Санкт-Петербург.

— Он тогда Ленинградом назывался.

— Санкт-Петербург, — с нажимом повторила Танечка, подразумевая, что у северной столицы есть некая вечная неизменная сущность, имя которой Санкт-Петербург, и скоро Танечка станет частью этой сущности.

— А дедушка был ужасно гордый, — продолжала она. — Поругался он с кем-то в Москве и не хотел проситься. Так что, считай, я без двух минут москвичка.

— И без одной — петербурженка, — съязвил Васенька.

— Послушай, я же пообещала, что останусь, пока ты пишешь свой роман. Так что давай не будем о грустном, о низменном. Расскажи мне, что было дальше, — Танечка уже угадывала в колдунье себя, в ангеле — Васеньку.

— Что ж, не будем о низменном…

Аи уже воссоединилась с ангелом-невидимкой. Они шли по лесу и молчали. Она не смотрела на него и не могла понять: это просто так, или вызвано каким-то заклинанием. Всё это было очень похоже на сон. Сон, который снится, когда просыпаешься рано утром и вдруг понимаешь, что никуда не надо идти, и погружаешься в полудрёму, наполненную неторопливыми раздумьями, но не в суету разнородных идей, а в тягучее созерцание некой большой мысли. В данном случае, это была горечь. Горечь от услышанного. Впервые Аи показалось, что мир надломлен. Что он устроен совсем неправильно…

Слушая васенькин рассказ о полётах, о поиске исцеления для сломанных крыльев, Танечка представляла себе самолёт, который уносит её из надоевшей провинции в сверкающую столицу, а может и ещё куда подальше.

А Васенька, пока говорил, тоже думал о своём и вдруг спросил:

— Слушай, а твой дедушка, что, правда готов был от всего отказаться, чтобы отправиться партизанить в джунгли?

— Я же говорю, что он готов был и семью бросить. Курить перестал… Вот до чего идеи людей доводят!

— Вот тебе и ещё одна сверхмотивация… Любопытно было бы ему в глаза посмотреть, — задумчиво проговорил он.

— А ты знаешь, что бабушка обещала после смерти завещать эту дачу моей сестре, а квартиру мне? — сказала Танечка, испытующе глядя на Васеньку.

— Вот как? — Васенька и бровью не повёл. Не то, чтобы он не мечтал о собственной жилплощади, напротив, он жаждал её, но эта мечта в его голове никак не была связана с его чувством к Танечке: в Танечке он любил только её саму.

Чем же она была для него? Что видел Васенька, когда бросал на неё осторожные взгляды? Одета она была по-дачному невзрачно: в коричневую старую куртку, которая делала её тело совершенно плоским, в жёлтые джинсы, которые превращали её ноги в пару вялых морковок. Но Васенька знал, что под этой одеждой находится столь драгоценное и желанное для него тело — нежное и беспомощное, с легко поднимающейся температурой — то самое, о котором он мечтал заботиться, обладать им по ночам и среди бела дня, каждую минуту… Волосы Танечки были острижены «под мальчика» пару месяцев назад и вот теперь начинали отрастать, чуть изгибаться, давать волну. Её тёмные глаза казались ему всегда ослепительно яркими, горящими чёрным огнём, взгляд их обжигал и пронизывал, стремился прокалить его душу до самых потаённых глубин; на смуглом лице проступил румянец, а большие чувственные губы чуть дрогнули, когда Васенька коснулся её тонких изящных пальцев с продолговатыми ногтями.

Но прежде, чем запахи трав и танечкино очарование окончательно опьянили его, из кустов возникла Алина Авангардовна и предусмотрительно предложила всем прогуляться. Что поделаешь? Они поднялись со скамейки.

«Ведь не за одно тело я её люблю? Собственно, это тело мне нравится, потому, что это её тело», — рассуждал про себя Васенька, пока они втроём поднимались ещё выше в гору (дядюшка остался на даче, сославшись на обилие дел). «Мне нравится её душа», — думал Васенька. Но как он представлял себе душу? В первую очередь это талант. Танечка умеет сочинять музыку. А во-вторых, это похожесть взглядов. О религии Танечка думала то же, что и Васенька, более того, её вера в васенькины сказки помогала и ему самому доверять им.

Они продолжали восхождение. Алина Авангардовна без устали рассказывала о том, что ей поступило предложение из Москвы, и что она обязательно туда переедет, забрав с собой дочерей. Дорога казалась бесконечной, по обеим сторонам её простиралась буро-зелёная мешанина лесов. Васенька не умел видеть, понимать красоту природы. Глаз его не был настроен для этого. Потом дорога вывернулась из-под их ног, и они нырнули в растительный хаос. Вокруг сразу закрутились мелкие насекомые, лицо облепила паутина. Васенька, то и дело спотыкаясь, брёл среди густой травы, снимал с рук и носа паутину, отгонял мошкару и никак не мог понять, каким образом великие писатели вдохновлялись русскими лесами. Природа в произведениях классиков была ласковой, они любовались ею, как прекрасной картиной, но она не лезла с жужжанием им в уши и глаза, не путалась под ногами, не заливала брызгами с потревоженной ветки, не хватала за икры осенним холодком…

Наконец, среди деревьев забрезжил просвет, и вскоре им открылся вид на обратный склон холма. Небо, ранее развешенное где-то высоко на макушках деревьев, раздвинулось, приблизилось и обняло землю, а земля наклонилась и превратилась в долину, на дне которой поблескивал ручей. Умом Васенька понимал, что открывшийся ему вид прекрасен, но у него не было ни слов, ни образов, ни звуков, чтобы отпечатать это всё на внутренней стороне своего черепа. Он лишь беспомощно бормотал что-то про «чаше-купольную систему» художника Стерлигова да об «изначальном замысле творца о мироздании». Алина Авангардовна тем временем расстреливала панораму из своего фотоаппарата, а Танечка просто опустилась на траву, как обычно обхватив колени руками, и негромко предложила Васеньке: «Давай просто поглядим». Он сел рядом с ней и беспомощно уставился в противоположный склон, силясь переплавить окружающий мир в слитки слов, чтобы заполучить очередную сцену для своего романа. Но «божий мир» отказывался подчиняться его словам, втискивая в душу огромное, неповоротливое чувство с привкусом горечи от бессилия это чувство назвать. Мир в красках заката был самодостаточен, совершенен и совершенно равнодушен. Впечатлительному Васеньке стало так жаль себя, Сашу, деду Колю, Вальку и даже Надиваныча — вообще всех людей, заблудившихся в городах, превращённых автомобилями в дышные тюрьмы — что к горлу подкатил комок, и только присутствие двух дам помогло ему сдержать слёзы. Подобное очистительное ощущение горькой беспомощности он испытал, когда прочёл в финале «Пикника на обочине» Стругацких: «Счастье для всех, даром, и пусть никто не уйдёт обиженный».

Это чувство сохранилось в его душе даже по возвращении в дом, и он осмелился предложить всем посумерничать на веранде. Предложение получило высочайшее одобрение, и четверо дачников собрались за столом вокруг дымящего чайника. На огонь лампочки летели мотыльки и отчаянно бились о стекло веранды, а Васенька думал, что и он так же ищет в потёмках источник света и готов стремиться к нему, даже если это грозит ему гибелью. Железная кружка обжигала пальцы, но это делало питьё чая только более сложным и увлекательным. Он отпивал чай крохотными осторожными глотками, восхищаясь его необыкновенным вкусом: впервые в жизни он пробовал этот напиток с добавлением настоящего смородинового листа. Говорили немного, но фразы и долгие паузы между ними казались одинаково исполненными глубокого смысла:

— Хорошо сидим…

— Вкусный чай…

— Слышите? Стрекочет…

Ветки деревьев снаружи постепенно сливались с темнеющим небом, всё вокруг делалось иссиня-чёрного цвета, мир сжался до освещённого лампой пространства вокруг стола. Васенька пошарил рукой в направлении сидящей рядом Танечки, но нащупал не ладонь, а колено, однако не убрал руку, а Танечка не подала вида.

Потом он помог дядюшке затопить печь и согреть на ночь дом, а Танечка и Алина Авангардовна приготовили постели. Умывшись, все улеглись, но Васеньке не спалось: его будоражили шорохи ночи и мысли о Танечке, ему казалось, что разгадка тайны бытия спрятана именно в ней… и, кроме того, дядюшка принялся храпеть. «Ведь ночи созданы не для спящих», — вспомнил Васенька строку Константина Арбенина и соскочил с лежанки, благо, ему постелили у самой двери. На вешалке он нашёл большущую телогрейку и, накинув её, сошёл с крыльца в шёпот и шевеление веток. Созвездия, не прореженные завесой смога, ослепили и потрясли Васеньку, и он застыл в благоговейном восторге, и потом долго бродил среди деревьев и кустов, и слова любви легко складывались в стихи. Он совсем не ощущал холода, напротив, какой-то внутренний пламень горячил его кровь… Вдруг — скрип двери дома, едва заметный шорох трав, и Танечка в лёгкой ночной одежде приблизилась и нырнула к нему под телогрейку. Тут уже Васенька не мог совладать с собой: он обнял её тоненькое тельце, прижал к себе, и рифмы полились безудержным горячим потоком в танечкино ушко, в то время как их руки сами собой безошибочно двигались и находили нужные пути, а губы заполняли паузы в стихах жадными поцелуями…

Опускаюсь на колена

С телескопом у окна,

Ось вращения вселенной

В мою душу вонзена.

Я хотел бы отрешиться

От обыденных забот,

В запредельном раствориться,

Только память не даёт.

Пламя северной звезды из плеяды Водолея,

Как ловил во сне я этот одинокий свет.

Пламя северной звезды ослепляет, но не греет,

Так прекрасно и напрасно, как любовь в семнадцать лет.

Я освоился не сразу,

Я блуждал, как Агасфер,

Я искал бессмертный разум

В лабиринте высших сфер.

Серебрят меня седины

И космическая пыль,

Только сердцу всё едино —

Бережёт оно свой пыл.

Путь от неба до земли вдруг проделает комета,

Словно вера у поэта: вот была она и — нет.

Путь от неба до земли совершает ангел где-то,

Непорочный и печальный, как любовь в семнадцать лет.

Отворись, источник бездны,

И второй потоп пошли,

Если стали бесполезны

Мне все радости земли.

Все вопросы без ответа,

Все разгадки — для двоих,

Темнота вселенной это —

Взгляд и волосы твои.

Одинокие огни в темноте миров прекрасны,

Наблюдают безучастно за скитаньями планет.

Одинокие огни то взрываются, то гаснут,

Беззащитны и жестоки, как любовь в семнадцать лет.

(Опубликовано: День и Ночь, №1 за 2016 год)