Что случилось. Глава 16. Эпилог.

Дмитрий Косяков

Что случилось

Глава 16, в которой Васенька встречает рассвет.

Потом они полулежали, тесно прижавшись друг к другу, и старая телогрейка была вигвамом, обогреваемым жаром двух тел. Васенька чувствовал себя опустошённым и отупевшим, всё, что только что произошло, казалось ему нелепым и некрасивым. Образ Танечки померк, утратил своё очарование, хотелось свернуться калачиком и замкнуться в себе, а главное, голову покинули и возвышенные мечты, и проклятые вопросы, как будто изнутри всё вымели веником. Он всё ещё обнимал горячее, льнущее к нему тело Танечки, а сам думал: «Неужели это так? Неужели все поэтические восторги зависят от секреции организма и покидают тело через семя?»

Восток стал светлеть, они окончательно проснулись и увидели друг друга измятыми, со спутанными волосами и серыми лицами. Прежде чем они оделись, оба успели невольно оглядеть и отметить телесные несовершенства друг друга. Танечка осторожно вернулась в дом, а Васенька попробовал умыться, но ледяная вода в умывальнике заставила его совершенно замёрзнуть — даже нос и губы посинели. Тем не менее он был настроен решительно и готов как порядочный человек просить танечкиной руки. Ему казалось, что это позволит очистить себя и свои чувства от грязи. «Получил своё… Получил своё…» — ехидно твердил внутренний голос. «Неправда! Я ничего не получил. Даже наоборот», — отзывался Васенька. Он снова отправился к скамейке и стал ждать. Вскоре появилась Танечка. Она переоделась, привела себя в порядок и вообще имела даже несколько официальный вид. Васенка принялся убеждать её, а заодно и себя, что им назначено быть вместе, но девушка, несколько часов назад отдавшаяся ему, с горькой усмешкой покачала головой.

— Если уж говорить честно, то муж из тебя никакой, — сказала она, отведя взгляд.

— Но почему? — удивился Васенька.

— Потому что муж — это тот, кто в себе уверен.

Он не знал, что за время своего отсутствия Танечка успела составить на бумажке небольшую сравнительную таблицу, в которой перечислила все васенькины плюсы и минусы, и теперь эта сложенная бумажка находится во внутреннем кармане её куртки. Но ему вспомнились наставления Егора Валентинкина о том, что в голове у каждой женщины спрятан калькулятор, и что любые любовные отношения — это просто торговая сделка, в которой участвуют наборы личностных качеств и перечни личного имущества. Васенька тогда ещё ответил ему, что даже если это так, то он построит свою любовь как-нибудь иначе, а если не получится, то уж лучше вечно оставаться одному, чем смириться с такой отвратительной правдой. Они тогда сидели в каком-то подъезде, и Егор пускал в потолок дым своих тоненьких дамских сигарет. И вот сейчас Васеньке показалось, что слова Танечки пахнут тем же самым дымом. Чего она хочет? Что значит, быть уверенным в себе? Вот Валентинкин с Апполошиным крепко стоят на своей правде, а Васенька во всём сомневается. Может быть, потому, что ещё не нащупал своей правды?

— Я уверен в себе, — пробормотал он, может быть, даже для того, чтобы самому прислушаться, насколько фальшиво прозвучат эти слова в его устах.

Танечка снова горько усмехнулась:

— Ну, конечно… — и, помолчав, добавила. — Муж, он защитник, а человек, который даже себя защитить не может… Вот сегодня за столом Володька и мама с дядей подшучивали над тобой — называли то «поэтом», то «работягой» — а ты им ничем не ответил.

Что тут скажешь? Васеньку с детства воспитывали вежливым мальчиком: нужно уважать старших, вести себя прилично в гостях. Неужели для того, чтобы выглядеть достойно, нужно непременно затевать скандал и что-то доказывать людям, которые тебе неприятны и неинтересны?

— Себя-то защитить труднее, чем тебя, — сказал он наконец. — Тебя защитить! Эх, — он даже шутливо толкнул Танечку локтем, — денег побольше нагрести — и всех делов! А разве не так? — продолжил он быстро, заметив иронию и недоверие в её улыбке. — Вот я недавно струсил, убежал от хулиганов. А какой-нибудь Роберт де Ниро разве не струсил бы? Очень может быть, что и он бы испугался. Но он живёт в Голливуде, где никаких гопников нет, вилла его надёжно ограждена забором, а по улицам он перемещается в шикарном авто. Потому он и кажется таким смелым. Имел бы я собственный автомобиль и ездил бы в нём, как в танке, от подъезда до дверей супермаркета, да ещё и тебя бы возил — тогда бы ты сочла меня достойным защитником? Солидный богатый человек уверен в себе, поскольку смотрит на всех с высоты своих доходов, а окружающие, извиваясь вокруг него, воспитывают в нём львиные замашки. А если твоя личная судьба зависит от того, подхихикнул ли ты сегодня начальнику, научному руководителю, богатому родственнику, то невольно станешь ходить на цыпочках. Так значит выход один: копить деньгу, рваться наверх, делать свой личный success. Вот тогда тебя назовут «успешным человеком».

Кажется, Танечка не слушала его. Её мечтательный взгляд был устремлён вдаль.

— Но ведь ты же всё равно не накопишь мне на квартиру вон в том доме с розовыми балконами, — она указала ему на высотку, торчащую над городом, как окурок из большой грязной пепельницы. Если бы даже её выбор пал не на элитное жильё в центре, Васенька всё равно не смог бы ей ничего обещать: он понимал, что, если не произойдёт чуда, он НИКОГДА не сможет купить собственную квартиру, а значит, в очереди на танечкино сердце, он будет вечно стоять после «уверенных в себе людей».

— Зачем же ты тогда… — но он сразу же осёкся, устыдившись своего вопроса, и, чтобы спасти положение и погасить вспыхнувший презрением взгляд чёрных глаз, заговорил о другом. — Зачем тебе здесь квартира? Ты ведь уедешь в Петербург… Ещё бы! — он тоже стал смотреть в небо, как будто бы пенял не Танечке, а восходящему солнцу. — Столица — город сытенький и чистенький, и придуман он для таких же сытеньких и чистеньких жителей.

— Там культура, — поправила Танечка.

— Ага, театры, концертные площадки, продюсеры, издательства. Но в конечном счёте всё снова упирается в то, что там много бабла. Даже любовь к городам строится на этом.

— Я и не думала, что ты такой меркантильный.

Она говорила медленно и тоже как будто спорила не с Васенькой, а с провинциальным городом, оживающим в лучах рассвета. С заросшего лесом холма она мысленно уносилась в Петербург, гуляла по его брусчатым улицам в окружении интеллигентных и элегантных людей.

— Я меркантилен? — задумчиво протянул Васенька, а потом добавил. — А люди там всё-таки дерьмо. Вокруг — музей на музее, храм на храме, а они все хитренькие и злые.

— Ещё и гордец. Нормальные люди.

Её рука невольно дёрнулась к карману куртки, чтобы внести поправки в составленный список…

— Интересно, а куда ты захочешь уехать из столицы, когда приглядишься как следует к новому месту? Нельзя же все проблемы этого мира решить бегством, — спросил Васенька и сразу подумал: «Ведь и правда нельзя постоянно бежать, когда-то надо будет принять бой».

Когда Алина Авангардовна и танечкин дядя показались на крыльце дома, Васеньки на участке уже не было. Вспыльчивый и импульсивный, он сбежал, хлопнув той самой калиткой, которую так благоговейно открывал, и за которой ему мерещились райские кущи. Покинув дачу, он уже через несколько шагов пожалел о своём жесте, почувствовал, что поступил не круто и решительно, как хотелось, а, скорее, капризно, но, раз начав, нужно было довести сцену до конца, и только у поворота он осторожно оглянулся. Но дорога была пуста: Танечка не выбежала за ним на улицу и не смотрела уходящему вслед. Она тоже была раздражена и, прищурившись, упрямо смотрела на дом с розовыми балконами. Однако при этом она понимала, что, если она вдруг передумает, достаточно будет одной эсэмэски…

Понимал и Васенька, что будет помнить о своей любви, как об утюге, когда точно знаешь, что выключил его, но неодолимая сила всё равно требует вернуться и проверить. А значит, надо переключаться, отвлекать, оглушать себя песнями Гребенщикова и Макаревича, мистическими фильмами, компьютерными играми, молитвами и даже сочинением стихов и романа. Именно поэтому он с охотой откликнулся на приглашение приятелей рокеров потусоваться вместе в следующие выходные.

Всю неделю он упрямо и старательно работал, выходил в утренний эфир сразу после ехидных передач журналиста Монопольского. Он со смущением вспомнил о несчастном деде Пете, сюжет о котором сам вызвался курировать, но позабыл о безвинном страдальце, решая свои душевные и духовные дела. Между тем дело заточённого в тюрьму деды Пети не двигалось с места. Следствие грозилось предъявить видеозапись, подтверждающую, что городской сумасшедший нецензурными выражениями травмировал целый батальон ОМОНа, но так ничего и не предъявляло. КПРФовцы клялись бороться до последней каплей крови и лечь костьми за товарища, а пока ожидали, чтобы администрация согласовала их несанкционированный митинг. Лидеры оппозиции Мишаня и Дыня анонсировали «оргию протеста» и пригласили журналистов на квартиру, где она должна была состояться. Но, как впоследствии оказалось, им не удалось завербовать для оргии ни одной дамы, так что журналисты застали их в компании друг друга и бутылки водки. Оппозиционеры смущённо чокнулись перед телекамерами, но на оргию это никак не тянуло, так что сюжет даже не попал в эфиры.

Трудовая неделя пронеслась незаметно, а в субботу он уже отправился на квартиру к своему приятелю Андрею, где собиралась рок-н-рольная братия. Мать Андрея ушла к подруге, а отца в семье, естественно, не было. Хата была свободна.

Васенька позвонил в зелёную дверь. Когда он читал рассказ О. Генри, то представлял себе именно эту дверь. Васенька и Андрей дружили ещё со школы, и весело проводили время вместе за просмотром и обсуждением фильмов, прослушиванием кассет, за разговорами о жизни вперемежку с чаем и анекдотами. Но в последнее время разговоры у них клеились с трудом, что-то изменилось. Не были приятны Васеньке и новые знакомые Андрея — все эти представители новых музыкальных течений — альтернативщики, хардкорщики, эмо — стиль музыки которых различался не звуком, а фасоном штанов. Но уж очень хотелось не думать о Танечке, а субкультурные тусовки — лучший способ оглушить себя.

Внутри было уже людно и шумно. Васеньку приятно удивило то, что почти всех гостей Андрея он знал. Все набились на кухню и сгрудились за столом: пять парней и одна девушка. Раздались приветственные возгласы: «А, вот и поэт! Сейчас он нам зачитает!» Но Васенька, поздоровавшись и отшутившись от предложения выступить, раздобыл себе табуретку и забился в угол у холодильника, так, чтобы на него не падал свет и взгляды, и скоро о нём забыли, словно бы его не было в комнате.

Естественно, что в этой компании всеобщим вниманием владела девчонка сидевшая в старом кресле. По господствующим меркам красоты она была не слишком хороша собой, но умело смущалась общим вниманием, что, безусловно, повышало её привлекательность. Кроме того, повторимся, она была единственной девушкой вечера, а законы рока неумолимы: рокер обязан добиваться внимания максимального числа представительниц противоположного пола. Так что стремление ей понравиться мигом приобрело за столом характер животного состязание самцов. Парни активно вышучивали друг друга, хвастались, рассказывали давно надоевшие им самим анекдоты. Собеседников они практически не замечали и, даже обращаясь друг к другу, всё равно говорили только с девушкой. Дама благосклонно хохотала и не спешила остановить свой выбор на ком-либо одном.

Молодые люди все были музыкантами — обмывали успешный концерт. Впрочем, даже и не обмывали: между стаканами гуляла лишь полуторалитровая бутылка пива. Был на столе и чай, коего причастился и Васенька. Только один из присутствующих был пьян, и это был никто иной, как Валька Егоров, в одиночестве пользовавший бутылку водки. Он безуспешно пытался споить девушку, вёл себя довольно развязно и этим, похоже, был ей наиболее симпатичен. От водки отказывались все, но Валька не оставлял надежду нарезаться не в одиночку. Он даже дольше всех пытался растормошить Васеньку, настойчиво предлагая ему выпить, как будто в последний раз видел его не в пятницу, а сто лет назад и успел за это время дико соскучиться по лучшему другу. Это особенно рассердило и, одновременно, озадачило Васеньку: ведь на работе Валька был с ним замкнут и неразговорчив. «Аааавввоттт кто раздавит со мной бутылочку!» «За это надо выпить!» «Давайте выпьем!» — орал он по каждому поводу, заставляя иных обронить: «Успокойся, Валя».

Остальные парни были тоже веселы, но шумный товарищ мешал им ухаживать за девчонкой. Её звали Виолетта, и она уже освоила новый модный стиль: окрасила волосы в чёрный цвет, уронила на один глаз длинную чёлку, а сзади заставила волосы топорщиться, как у выкупавшегося в луже воробушка; на ногах — чулки в розовую и чёрную полоску, на руках чёрные нарукавники; посередине что-то кожаное. Напротив неё за столом сидел белобрысый Егор Валентинкин. Он старался брать своеобразием и изяществом юмора. Ему противостоял хозяин квартиры и лидер музыкальной группы Андрей. Он обладал оглушительным голосом вокалиста и, используя это преимущество, громче всех хохотал, обращая на себя общее внимание. Лёха и Фендер играли в его группе. Фендер и за столом не расстался с недавно купленной очень дорогой гитарой, он периодически тенькал по струнам и с наслаждением слушал деку. Впрочем, несмотря на уговоры, он так никому и не сыграл — продолжал себе тенькать и прислушиваться.

Обсуждали стратегию успеха — по следам какой группы следует двинуться навстречу славе. Васенька молчал, он слышал (и вёл) эти разговоры уже тысячу раз.

— Нам нужен хит, чтобы его люди пели и по радио ставили, — говорил Лёха. — Например как «Музыкант» у Никольского. Она всем нравится.

«А ведь это необычно, — подумал Васенька. — Песня-то грустная, но всё равно она многим нравится, и радиостанции её частенько крутят. Почему? Может быть, потому, что это песня о бессмертии?

И ушёл, не попрощавшись, позабыв немой футляр,

Словно был старик сегодня пьян.

А мелодия осталась ветерком в листве

Среди людского шума еле уловима…

Музыкант ушёл, а мелодия осталась. Может где-то здесь и прячется секрет вечности? Мелодия осталась среди людей и для людей. Вот только ещё надо найти такую мелодию. И что это может быть, кроме музыки?»

— Всю свою музыку Никольский украл у Марка Нопфлера из «Dire Straits», — авторитетно заявил Егор, бросив победоносный взгляд на соперника. — Надо играть что-то лёгкое, но качественное, и уж конечно косить не под Никольского или «Воскресенье», а под тех, под кого они косили — ориентироваться на первоисточник. Ты вот «Brass Horizon» слышал? Вот то-то. И никто не слышал. Так что воруй сколько угодно — наш пипл схавает. Отличный фанк, между прочим, хоть сейчас на радио или на корпоратив какой-нибудь.

— А я считаю, что нужно тяжеляк мочить, — сказал Фендер, следя за реакцией Виолетты. — Чем тяжелее — тем бескомпромисснее. Так, чтобы вообще слушать невозможно было. Тут Кинчев новую песню записал «Рок-н-ролл крест».

— Боже мой, с какими провинциалами приходится иметь дело! — простонал Егор.

А Васенька подумал, что раньше рок считался музыкой сатаны, теперь вот делает попытки стать православным. Но Константин Кинчев, скорее, напоминал ему не проповедника, а взбесившегося фашистского агитатора. Хотя, говорят, в Италии…

Валька, между тем, все сильнее хмелел. Он вдруг сильно ударил Лёху в плечо.

— Э, пацан, дай прикурить! — полушутливо прокричал он эту классическую разводку. Другие уставились на него со сдержанными улыбками.

Лёха решил поддержать игру и изобразил крутого парня:

— Понимаешь, брат, я не курю, — медленно сказал он, по-наркомански прикрыв глаза и особенным образом выпячивая губы.

— Не брат ты мне, понял? Я у тебя закурить прошу, — с нажимом ответил Валька. Он недобро улыбался, глаза его были прозрачны и пусты. Короче, он вёл себя в точности как уличная шпана.

— А я тебе на-рма-льно отвечаю…

— Что ты отвечаешь?! За что ты отвечаешь?! Ты у меня ответишь сейчас!

И никто не мог понять, шутка это или серьёзный наезд. Спорщики уже начали было толкать друг-друга, и пьяному Вальке было бы не удержаться на шатком табурете против бас-гитариста Лёхи, но он вдруг утих. Разговор стал снова налаживаться: теперь уже Андрей взялся спорить с Егором о музыкальных стилях и группах, а Фендер заявил, что в этих группах никто не умеет играть на гитаре, девушка сразу захихикала и стала строить ему глазки. Лёха выступил в качестве резонёра и призывал не обсуждать музыку, а чувствовать её и тут же предложил идти гулять по ночным улицам: чего дома сидеть?

— Всё, что вы тут предлагаете, не годится, — заявил Андрей, размачивая сухарик в кружке чая. — Надо сделать так, чтобы нравиться сразу всем: и детишкам, и их родителям.

— Как «Кока-кола»? — спросил Васенька.

— Скорее, как красная икра, — с достоинством парировал Андрей.

Егор, у которого был свой музыкальный проект, говорил, что музыка годится только в качестве хобби. Лёха и Фендер дружно заявили, что без музыки им не жить. Валька долго молчал и поглядывал то на бутылку, то на приятелей. Трудно было сказать, о чём он думал, и думал ли вообще: он покачивался, рот его был чуть приоткрыт — не то улыбался, не то скалился, как будто за столом сидел не живой человек, а зомби из дешёвого ужастика. Отвернувшись от приятелей он подмигнул Виолетте и протянул ей бутылку.

— О, нет! Я лучше выпью пива, — воскликнула она, извлекая из-под стола другую ёмкость и пересаживаясь на подлокотник кресла, чтобы быть поближе к закуске.

— А зачем ты пьёшь эту мочу? — повысил голос Валька. — Ты что — не мужик?

— Я, конечно, мужик, — засмеялась Виолетта, — и поэтому предлагаю тост…

— Нет, ты мне ответь! — он не дал ей перевести тему, его голос сделался угрожающим.

— Что мне тебе ответить?

— А чего ты меня перебиваешь? … Ты не отворачивайся, ты мне в глаза смотри! … Чего смотришь? Интересно?!

— Интересно.

— Я тебе сейчас покажу интересно!

С этими словами Валя зарядил своим широким кулаком девушке в ухо. Она не удержалась на подлокотнике и упала на пол. Парни запоздало бросились унимать своего приятеля, но он заревел и стал сметать со стола посуду. Зазвенело стекло, взметнулась скатерть, перед Васенькиными глазами замелькали руки ноги, спины. Фендер споткнулся об табуретку и Валька с видимым удовольствием наступил на его виртуозные пальцы. Лёху он приложил лбом об угол стола, и тот, размазывая кровь по глазам, выбыл из строя. Но Егор, Андрей и опомнившийся Васенька обхватили безумца и повалились с ним на пол. Нильс плевался бурой пеной и хрипло рычал, срываясь на хохот.

«Озверел… прямо, как Нильс в моём романе», — мелькнуло в голове у Васеньки.

— Он опять принимал эту дрянь?! — закричал Егор скорее в пространство, чем кому-то из присутствующих.

А Валька вдруг снова успокоился и обмяк. Парни отпустили его, помогли взгромоздиться на стул и сами расползлись по сиденьям. Виолетты с ними уже не было: она ушла во вторую комнату спать. Лёха вернулся с пластырем на лбу. Оживление как рукой сняло.

— Зачем ты это всё? — проговорил Егор.

Валька поднял на него свои пустые глаза (что же он принимал?) и зло улыбнулся:

— А ведь страшно да?

— Глупо и только, — отозвался Андрей. — Всё-таки эта работа тебя доконала. Зачем ты пошёл в ремонтники, почему не стал…

— Кем же?! Кем это я не стал?

— Ну, кем-нибудь, чтобы работать с культурными людьми…

Васенька открыл было рот, чтобы сказать, что Валя его стараниями уже вторую неделю работает журналистом, но промолчал, увидев, что тот намеренно не говорит об этом. Видимо, ему было что сказать.

— А что мне культурные-то! Чихал я и на престижную работу и на образование своё неоконченное! Знаешь ли ты, что любой из парней, с которыми я успел поработать, не боится ни-ко-го. Он любого убьёт и ограбит. Да что им все эти «культурные» разговоры о всеобщей бездуховности, если половина из них побывали на войне! А это, знаешь, посильней любой науки.

— Кто посильней? Сильный тот, кто делает выбор. А эти твои солдаты ничего не выбирают в своей жизни, — сказал Егор. — Их погнали под танки, они и побежали. У меня вот квартира и машина есть, а у них нет и не будет никогда. Значит, я сильнее.

— Сильнее, потому что родился в семье главврача?

— Хоть бы и так.

— Ничего, зато, пройдя через огонь, эти парни уже ничего не боятся. Если им что-то не понравится, они возьмут пулемёт и просто-напросто всех убьют.

— Им в армии «равняйсь-смирно» в голову ввинтили, как собакам Павлова. Так что ничего они без команды не сделают. И не делают — горбатятся только, как ты.

— Действительно, зачем ты загнал себя во всё это? — снова заговорил Андрей. — Зачем из нашей группы ушёл, не захотел делать с нами музыку?

— Что значит с вами? — рассмеялся Валя. — Что значит «делать»? Ты ж им диктуешь каждую ноту, каждое слово.

Фендер и Лёха переглянулись.

— Ну, об этом мы уже с тобой говорили… Помнишь, ты ещё со мной соглашался тогда? — торопливо проговорил Андрей с нажимом, надеясь, что пьяный Валька запутается и не станет спорить.

— Нет, не помню.

— Ладно, но почему ты не окончил учёбу, не захотел найти приличную работу, а уцепился за эту… Зачем окружил себя такими людьми? Песни бросил писать…

— Кому они нужны эти песни?

Фендер, почувствовав, к чему идёт разговор, ушёл в соседнюю комнату утешать Виолетту. Егор уткнулся в новый телефон, Васенька и Лёха принялись подбирать с пола посуду.

Андрей, между тем, продолжал развивать мысль:

— Прежде всего, песни нужны тебе самому. Ведь музыка это лучшее занятие на свете. Уж всяко лучше того, что ты делаешь сейчас. Да и в чём же ещё смысл жизни, как не в ней? Доносить до людей средствами искусства свои идеи…

— При современной скорости потока информации всю твою музыку забудут через пару лет, даже если прогремишь на весь мир.

— Но надо пытаться, надо лезть, надо всех обхитрить!

— Это вы все сейчас так говорите. Но скоро, ровно через год, вы пой-мё-те, — медленно и с трудом говорил Валька, который был старше Васеньки и Андрея ровно на год, и оказался на одном курсе с Васенькой только потому, что не сразу поступил. Почему он произнес эту фразу с трудом? Он был слишком пьян или не желал разговаривать? Или ещё что-то мешало ему?

— Что? Что мы поймём? — сказал кто-то, не важно, кто, поскольку все поддержали этот вопрос своими взглядами.

Валька не смотрел ни на кого: он уставился в стакан. Понимал ли он, что говорит с людьми, что с ним за одним столом сидят собеседники? Или ему казалось, что он говорит сам с собой или с кем-то ещё, кого не было рядом? Слышал ли он то, что говорили ему? Может, слышал, но не полностью или, наоборот, к каждой фразе в его мозгу добавлялись какие-то дополнительные слова и смыслы? И о чём он говорил? И кому? Казалось, он вовсе не заботится о том, чтобы быть понятым… Или, напротив, он считал, что говорит понятно и ясно? И что он говорил? Быть может, в его голове звучали одни слова, а губы произносили другие. Жаворонок Васенька чувствовал сонливость и не запомнил и не понял всего разговора. Он был длинный, гораздо длиннее, того, что сохранилось в его голове. Но потом, когда Васенька вспоминала этот ночной разговор, её мучило ощущение недосказанности. Ощущение какой-то фатальной невозможности диалога. В памяти остались не фразы, а образ, как будто все они рисуют картину: каждый по очереди подходит к холсту и кладёт несколько мазков. Но каждый рисовал что-то своё и потому они лишь мешали друг другу, замазывали, перечёркивали написанное собеседниками.

— Вы поймёте, — отчётливо и веско проговорил Нильс, — что есть жизнь, а есть грязная, вонючая дыра.

Он сделал значительную паузу, и с вызовом посмотрел на остальных. Те смотрели на него недоумённо, ожидая продолжения или объяснений.

— Так вот, в этой дыре, в этом гадюжнике ты можешь провести всю жизнь. И никогда не вырваться… уже никогда.

Все умолкли, хотя думать в этих простых словах было не над чем. Но Васенька вдруг отчётливо ощутил и разделил желание парней понять, увидеть то проклятие, тень жестокой судьбы, нависшую над их товарищем. Она была тут, рядом, может быть, за его спиной. Может быть в них самих…

Валька неожиданно размахнулся и стукнул кулаком об стол, разбив блюдце, которое незадолго до этого Лёха поднял с пола. Парни привстали, снова готовые к бою. Валька посмотрел на них с презрительной улыбкой. Потом улыбка стала заговорщической, и он уже не так громко снова постучал по столу, потом вдруг снова размахнулся, но Лёха схватил его за руку.

— Каждый сам хозяин своей судьбы. Вот я хочу подняться над грязью, над нищетой и прилагаю к этому усилия, — сказал Андрей, обращаясь как бы ко всем сразу.

— Не подымешься ты. И никто не поднимется. Это я вам говорю. Город у нас такой.

— Какой — «такой»? — удивился Андрей. — Музыкальные клубы у нас есть и ещё будут. Можно всякие фестивали проводить. В-общем, не голодать, занимаясь при этом музыкой.

— Нельзя. Это вонючий, гадкий город. Он стоит в тени, мы все в тени…

Лёха поёжился: кажется в квартире всё-таки был сквозняк.

— Ну, как так? Инфраструктура отлаживается, бабки в город текут. Скоро состоятельные люди и их детишки захотят развлекаться… — начал Андрей.

— Тут вы и начнёте задницей перед ними вертеть, — договорил за него Валька.

— Глупости это всё, — подал голос Лёха. — В нашем городе полно счастливых, реализовавшихся людей.

— Да? Кто? — с вызовом обернулся к нему Нильс.

— Александр Владимирович, который делает гитары. Он создаёт уникальные инструменты…

— Он водку пьёт, — перебил его Нильс, потрясая перед Лехиным носом бутылкой.

— Он достаточно зарабатывает.

— Ага, когда заказы есть. Вот так раз в год закажут ему крутую гитару, заплатят тысяч пятьдесят, а он эти деньги потом на весь год растягивает.

— У него бывает много мелких заказов…

— Как раз на водку! Нет, он родился здесь, а значит, ничего у него хорошо идти не должно.

— А как же группа «Mocking Brew»? Вот успешные ребята!

— Иногородние. Да и те скоро развалятся, дайте срок. Будь я проклят, если они преуспеют! Кто в этом болоте родился, тот из этого болота никогда не вылезет. Только приезжие пытаются что-то сделать.

— Примеры можешь привести? — поинтересовался Андрей.

— Тетёшкин, Мухонина…

— Но они-то тоже ничего не добились!

— Как это не добились?! Поверьте, они далеко пойдут! — Нильс опять грохнул по столу. — А хоть бы и не пошли. По крайней мере, они отлично всё понимают. Соображают люди. Не то, что вы все.

Все собрались было шумно протестовать, но первым заговорил Васенька. Он пытался понять, объяснить, обобщить отрывочные высказывания друга, но у него не было подходящих слов, язык увязал в мистическом киселе, и он сам понимал это, но ничего не мог поделать:

— Мне кажется, он говорит немного о другом. Кажется, он хочет сказать, что этот город… заколдован, что ли… Что тут для людей поставлены невидимые стены или потолки, и каждый здешний житель имеет особые необъяснимые причины не достигать успеха, особенно в творчестве. Как будто каждый человек мистически связан именно с дном этого омута и чувствует себя психически комфортно, только отказавшись от какой-либо реализации своего потенциала.

Все притихли и сделали серьёзные лица. В Васенькиной речи было много умных слов, хотя он и произносил их торопливо, словно стыдился. Никто не понял, о чём он говорил, так что, выдержав необходимую паузу, они вернулись к обсуждению привычных тем. Валька опять стукнул по столу, но с меньшей силой:

— Да не нужна ваша музыка никому, а особенно мажорам, ради которых вы так стараетесь!

— А какая нужна? — оживился Андрей.

— Никакая не нужна. В нашем городе точно. Наш город ещё довольно богат, и сейчас в нём идёт делёж денег. И когда это всё закончится, неизвестно. Так что можете все отдохнуть: нет у вас шансов зарабатывать на жизнь музыкой. И разве вы не чувствуете, как это всё скучно?

— Что скучно? — спросил Андрей. Лёхи в комнате уже не было, видимо, ему тоже стал невыносим этот разговор.

— Да всё… — Нильс неопределённо махнул рукой.

— Что «всё»? Я, например, с утра до вечера кручусь, встречаюсь с людьми. Тут отдохнуть некогда, не то, что скучать! Глядишь, когда-нибудь мы и уедем из этого города, тогда уж точно скучать не придётся. А сочинение музыки? Оно само по себе увлекательно. Иногда, если я придумаю интересный музыкальный ход, то до вечера мне весело, а потом надо репетировать, текст опять же… — Андрей кивнул на Васеньку.

— А я занимаюсь медицинской наукой. Это очень интересно, — вклинился Егор.

— Хождение на задних лапках и ваша музыка, и ваша наука. Скучно это всё! Мне это не интересно!

— А мы и не должны тебя развлекать, — не выдержал Васенька. — Это ты должен сделать сам. Они наполнили свою жизнь, нашли то, что…

— Сможет их развлечь?! Развлечь, отвлечь… Это всё голый пафос, фиговый лист. Заткнуть дырки в мозгу, чтобы не было страшно! Чтобы не лезла в голову вся эта бессмыслица. Опереться о что-то, чтобы не упасть…

— Как ты?

Валька не услышал вопроса, ребята подумали, что вот сейчас его прорвёт, и он скажет что-то важное, что поможет его понять, но он обронил только:

— Будь моя воля, я бы неделями не выходил из дома. Какие же все… идиоты.

Конечно же, в этом «все» читалось «вы все», и поэтому над столом повисло неловкое молчание. Валька уткнулся в бутылку, Антон передал Васеньке вторую бутылку водки, и тот незаметно вылил её в раковину.

Васенька решил, что настал момент, когда можно повернуть разговор в нужное русло:

— А в чём настоящее наполнение, настоящий смысл жизни?

Валька презрительно хмыкнул, первым заговорил Андрей:

— В искусстве смысл. В чём же ещё? Выдумывать интересненькое, а потом продавать. А главное управлять всеми, повелевать толпой со сцены!

— Это кто кем повелевает? — недобро засмеялся Валька. И вдруг добавил, — Цирк волшебных крошек!

Эта последняя фраза прозвучала, как приговор, как проклятие… и засыпающему Васеньке показалось, что презрительный взгляд Вали стёр, смазал лицо Андрея. За столом остался сидеть безликий болван, едва шевелящий руками. А лицо повисло рядом в воздухе и серьёзно заговорило:

— Человек должен уметь меняться. В том, кто хочет побеждать, не должно быть ничего негибкого, твёрдых вещей, убеждений. Внутри не должно быть барьеров, через которые он не мог бы перешагнуть…

Васенька всхрапнул и тут же проснулся. Егор уже возражал Андрею:

— Искусство не вечно.

— А что не навсегда, того нету, — пробормотал Валька.

Егор продолжал:

— А вот научные открытия пребудут вовеки. И гранты на них выделяют.

— Стать коротенькой сносочкой в многотомном учебнике? Это не бессмертие, — возразил Андрей.

— А сколько дней проживёт песенка? Или стишок? А романы вообще нужны только детям, которые благодаря им компенсируют нехватку жизненного опыта.

— Да, но, — заговорил Васенька, — в искусстве ты выражаешь свою индивидуальность, а в науке идёшь на поводу у объективной реальности. Ты открываешь то, что выдумано не тобой, а то, что и так есть.

— В искусстве — то же самое. Постижение объективной действительности, просто другим способом, — неожиданно внятно и отчётливо проговорил Валя. Он словно протрезвел на мгновение, сказав эти слова, но в следующую минуту уже начал шарить под столом в поисках бутылки.

Васенька задумался и снова отодвинулся за холодильник. Между тем, Егор и Андрей продолжали спор. Андрей пытался играть словами, ловить Егора на противоречиях, сводить его фразы к абсурду, но тот упорно твердил своё. Наконец, Валя не выдержал:

— Да пересядьте вы наконец! Сели друг напротив друга и теперь спорят. Психологи доморощенные.

— Скажи ещё, что всё дело в именах, — огрызнулся Андрей и, чтобы увести разговор в сторону, обратился к Васеньке. — А ты как считаешь? Зачем мы живём?

— Во всём этом ещё предстоит разобраться… — сказал Васенька.

— Нельзя! — резко повысил голос Валька. — Вернее, не надо… Никто ни в чём не разберётся. И в этом главный закон. Ничего нельзя понять. Да и не надо…

— И давно ты… — спросил Андрей, но Валька снова перебил его:

— Всегда. Всегда и никто. И страшно. Притяжение слабое, а давление сильное. И всегда холодно, как на планете.

— А что страшно?

— Помирать страшно. Особенно ночью.

— Так ты разберись. Пускай не здесь, но где-то же должен быть ответ. А если нам всем поехать в Питер или Москву? Там народу побольше, и времени у них на ерунду вроде самокопания достаточно.

— А где деньги на дорогу взять?

— Ну, ты же зарабатываешь.

— А там где жить?

— Один симфонический оркестр, пока не прославился, полгода в подземном переходе жил. Главное захотеть.

— Всё равно они там тоже дураки.

— С чего это ты взял?

— Да с того, что у меня больная и одинокая мать! — Валя вцепился нестриженными ногтями в столешницу. — Как я её брошу? Куда я поеду?! Моя бедная одинокая мама… Я ненавижу этот мир, эту жизнь и этого бога, если он есть… Это цирк волшебных крошек. Цирк волшебных крошек!

Васенька вздрогнул. Валька совсем сгорбился и как будто даже внезапно похудел над своим стаканом.

— Он там танцуют… карлики… в цирке… кривляются, вряд ли они сами этого хотят… Но им платят… Понимаете ли вы, подонки, что им платят за то, что они уродливы! За то, что они несчастны. И ни за что другое им платить не будут! Ни за что. Цирк волшебных крошек… И мы все радуемся и кланяемся, и танцуем!

Он вдруг зажмурился, обхватил себя руками и стал раскачиваться на стуле, как делает человек, которому очень больно. А потом он стал напевать песенку, видимо, собственного сочинения:

— Папа, почему люди плачут?

— Их кто-то за зло захотел наказать.

— Папа, а зачем дети плачут?

— Затем, чтобы взрослые учились страдать.

— Папа, почему звери гибнут?

— Затем, что они не как люди, сынок.

— Папа, а зачем люди гибнут?

— Затем, что не вечно им плакать, сынок.

— Это тихая песенка слёз,

Это свет колыбелью играет опять,

Ты знаешь ответ на вопрос,

Но мне временами так трудно понять.

Папа, почему же ты плачешь?

Ведь эту сказку ты выдумал сам,

Папа, по кому же ты плачешь,

По сказке своей или, может, по нам?

Папа, почему я погибну?

Разве я этим хоть что-нибудь спас?

Папа, почему и я плачу?

Я и не знал, как мне жалко всех нас.

— Это тихая песенка слёз,

Это свет колыбелью играет опять.

Ты знаешь ответ на вопрос,

О, как не хочу я тебя потерять…

И когда он пел от имени папы, то закрывал глаза ладонью, а выговорив последнее слово, вдруг заплакал. Тихо-тихо, почти шёпотом. Он плакал, как ребёнок, с долгими судорожными всхлипами, плакал своим осипшим прокуренным голосом, и частые слёзы звонко падали в недопитый стакан, а он растирал их по лицу кулаком и бормотал что-то бессвязное: «Мальчиш-Кибальчиш… гостья из будущего… зачем они выдумали это всё? Обманули… тоже мне дети полка… и его команда… Они же обещали нам красивую жизнь и красивую смерть! И где это всё? Ну где?! Все эти книги, все эти фильмы… И чтоб вот все хорошо и правильно, а главное, честное слово… чтобы снова верили в честное слово…»

И в это время за стеной раздался глухой стук, это Лёха в бессильной ярости ударил в стену кулаком и вывихнул себе руку. Но те, кто сидели за столом, не знали об этом. Они знали только, что они ничем не могут помочь Вальке, потому что его тоска выше, чем их надежды.

Вскоре Валька успокоился и поднял на друзей заплаканные глаза, в которых читалась ненависть. Всем и правда стало неловко. Андрей пробурчал что-то в том смысле, что он поможет всем устроиться спать, Васенька попрощался и вышел наружу.

Но автобусы ещё не ходили, домой он не собирался — просто захотел подышать воздухом и подумать. У подъезда пустовала самодельная лавочка, которая в другое время суток всегда была занята пенсионерами. И вот Васенька так же устало опустился на отполированную их задами доску и направил пустой взор в пространство. Он ничего не пытался обдумать, позволяя мыслям и впечатлениям самостоятельно укладываться в мозгу, вызывая своими соприкосновениями химические реакции, рождая новые мысли и новые впечатления. Вся эта работа осуществлялась помимо его сознания, где-то под ним, и спустя некоторое время на поверхность стали подниматься продукты этой активности.

Ему показалось, что где-то далеко пропел горн, и на его зов откликнулся барабан. Горн и барабан… горн и барабан… и бар-рабан… и бар-рабан… горн и барабан…

«В конце концов, разве Валя не прав? В глубине нашей души живут не еврейские, греческие или даже славянские боги. Наш пантеон состоит из персонажей сказок, которые мы слышали в детстве».

Нет, Васенька не думал ставить под сомнение авторитет центрального телевидения и своих университетских преподавателей — Бороды и Шамбалы, он не собирался спорить с тем, что СССР (его родина) является царством зла и бездуховности: это была настолько очевидная истина, что его даже не интересовали доказательства. Но он не мог не сознаться (Васенька умел быть честным с самим собой), что советские мультики — это самое доброе и одухотворённое, что он видел в жизни. Это относилось и к уютному крошечному мирку историй про Ёжика и Медвежонка, и к распахнутой, загадочной вселенной Алисы Селезнёвой. Даже такой сугубо идейный продукт как «Сказка о Военной тайне, о Мальчише-Кибальчише и его твёрдом слове» шевелил в васенькиной душе какие-то позабытые струны. То же можно было сказать про фильмы, детские и взрослые. Какое-нибудь заурядное «С лёгким паром» или «Иван Васильевич», будили в сердце добрые чувства, а персонажам современных российских наирелигиознейших, архимонархических фильмов он не мог заставить себя сопереживать. Казалось бы, превознесённый современным обществом режиссёр Андрей Тарковский, эмигрант, повёрнутый на православии, и он ведь лучшие свои картины снял в тоталитарном «совке», а расправив крылья за границей сотворил невыносимую тягомотину, к тому же ещё и проникнутую ностальгией по оставленной родине. И, надо сказать, так произошло и с другими диссидентами: все те, кто нынче ругал советское прошлое, жаловался на советскую цензуру, идеологическое давление, освобоившись и от того и от другого не создали ничего не то чтобы значительного, но даже попросту любопытного. Рязанов, Окуджава, Рыбников навеки остались там, а в Российскую Федерацию переселились жить их трупы.

Пожалуй, дольше других держались рокеры, но и от них что-то в последнее время ни слуха ни духа. Лучший альбом группы «Калинов Мост», «Оружие», вышел в 1998 году, а потом пошли перепевки старого. Группа «Выход» выпустила в девяносто девятом неплохой альбом «Два года до конца», но он был наполнен таким пессимизмом и сарказмом по отношению к окружающей действительности, как будто только в отрицании новой России и заключался источник вдохновения.

«Апокалипсис рядом,

Апокалипсис близко.

Не надо быть Иоанном,

Не надо быть Богословом, чтобы это понять», —

пел лидер группы Сергей Силюнин.

Что же это выходит? Вырвались на свободу из ужасного атеистического царства, пожили лет десять с хвостиком, и — конец? Впрочем, исповеднику любой религии конец истории, гибель мира представляется желанной целью: тогда из-за рухнувших декораций на сцену выйдут боги и примут верных в свои объятия. Так что верующему человеку не то что России — никакой страны не надо, не надо мира, не надо человечества, вообще людей.

А вот Чипполино, Буратино, Паровозик из Ромашкова учили любить природу, ближних, весёлые приключения, учили громко смеяться, бороться, дружить. Даже Гаврош, хоть и сам пошёл на смерть, учил любить жизнь. «Жить и умереть ради жизни, а не ради смерти», — пробормотал Васенька самому ему ещё малопонятную фразу.

Он не стал делать никаких выводов, а двинулся в сторону той самой четырнадцатиэтажки. Дверь в подъезд оказалась незапертой, как будто специально для него. Васенька огляделся внутри и сразу понял, что его «святилище» уничтожено, росписи исчезли. Он хотел уже-было уйти, но на первом этаже распахнулись двери лифта, и в кабине в тусклом свете плафона он увидел фигуру мужчины:

— Привет! — сказал Гранин. — Рад, что нам всё-таки удалось встретиться.

— Здравствуй, — ответил Васенька, его глаза загорелись радостью, переходящей в затаённый испуг.

Он вошёл в кабину, и прежде чем двери закрылись они крепко и с чувством пожали друг другу руки. Кабина дрогнула и понесла их вверх.

Какое-то время оба молча внимательно рассматривали друг друга. Сам Васенька был немного согнутым и невольно заглядывал в глаза собеседника снизу, но в этом взгляде было страстное требование. Гранин держался прямо и потому выглядел выше. В его глазах была видна усталость. В остальном он тоже являл собой противоположность Васеньке: одет строже, острижен коротко.

— Я уже и забыл, какой ты, — улыбнулся он.

— Уж какой есть, — развёл руками Васенька. – А ты разве другой?

Гранин пожал плечами, и Васенька продолжил:

— Ты, конечно, знаешь, что я хочу у тебя спросить первым делом.

— Догадываюсь, — Гранин невольно отвёл взгляд от лица собеседника и уставился в потолок. Лифт ехал вверх медленно и неестественно долго, как будто собирался забраться на такую высоту, с которой виден весь мир.

— Итак… Ты нашёл? – не выдержал Васенька.

— И да, и нет. В зависимости от того, как подойти к вопросу.

— Что это значит? Говори прямо.

— Скажем так: я ничего не нашёл, но поиски можно считать законченными.

Их разговор был долог, но его содержание осталось известно лишь им двоим, и ни Васенька, ни Гранин не передавали потом никому то, что было сказано во время этой сюрреалистической поездки.

Казалось, что прошла вечность, прежде чем двери лифта открылись вновь. В кабине не было никого, кроме Васеньки. Он вышел и оказался на двенадцатом этаже, там, где когда-то было написано стихотворение «Тысячи лет выхода нет». Теперь стена была пуста, как чистый лист. Васенька вынул заветный синий маркер и написал:

Ты был там,

Ты был дан

Этой планете, как намёк

На то, что каждый одинок

И светел.

Лунный свет,

И сна нет,

И лишь автобус под дождём

Тебя немного подождёт

И всё равно уедет.

Человек-невидимка,

Почти что слилось со стеной

Твоё лицо,

Но ты пока ещё живой.

Внимательно перечитал написанное, потом поднялся на четырнадцатый этаж, вышел на балкон и на мгновение ослеп от лучей восходящего солнца.

Эпилог.

Рассказать о том, как сложилась судьба других действующих лиц этой истории, довольно просто, поскольку получившие вскорости распространение безлимитный Интернет и социальные сети сделали их жизнь прозрачнее, чем в замятинской антиутопии.

На персональной страничке Артёма в графе «семейное положение» читаем: «помолвлен с Танечкой Лепёшкиной»; город — Санкт-Петербург. На страничке Танечки… графа «семейное положение» гордо отсутствует, но город указан тот же — Санкт-Петербург. Итак, её мечта сбылась не без некоторого компромисса. Правда, вот уже несколько лет ничего не слышно о её новых песнях — в «аудиозаписях» выложены только славные наивные песенки, написанные в далёкой провинции от тоски по культурной жизни. А вот страничка Алины Авангардовны перестала обновляться почти сразу после создания. Из записей посетителей на стене узнаём, что неугомонная целительница, увы, скончалась в поезде на пути в Москву, почти согласовав своё переселение в столицу. Зато бабушка Танечки и по сей день здравствует и бережёт свою мебель.

У Вали очень популярный и посещаемый блог, который он регулярно обновляет. Правда нет в этом блоге ни песен, ни стихов, ни музыки, как будто муза никогда и не посещала подвального философа. Здесь много шутливых, ёрнических замечаний о политике местных властей, вполне в духе его учителя и кумира журналиста Монопольского с «Эго Москвы». Они даже добавили друг друга в друзья. Да, местное вещание оппозиционной радиостанции закрылось, как раз перед краевыми выборами. Говорят, фирма получила недурные отступные, а некоторые даже добавляют, что ради этих отступных волна в их городе и открывалась — открывалась ради небесплатного закрытия. Надиваныч окончательно был оттёрт с местного политического Олимпа и затерялся где-то в муниципальных пресс-службах. Ирка перешла работать на краевое радио.

Отец Юлий, судя по аватарке, умудрился при помощи новейших средств медицины отрастить себе роскошную бороду лопатой. Правда вместо краевого центра он теперь почему-то служит в глухой северной деревне. Если попробовать выяснить причину переезда при помощи официального сайта местной епархии, то можно обнаружить лишь небольшое сообщение о том, что отец Юлий был назначен благочинным далёкого района, то есть формально эта ссылка выглядит как повышение. В левом верхнем углу сайта красуется фотография местного архиепископа — взгляд сердитый, властный, а вот бородёнка у него неказистая, в народе такую называют «мочалкой». Уж не приревновал ли капризный владыка чужую бороду, не услал ли «лопату» подальше от своих очей?

Апполошин в администрации мэра больше не значится, про книги его тоже ничего не слыхать. Личная страничка завалена рекламой маклерских контор, похоже, Дима плюнул на всё и теперь играет на бирже.

На сайте местной ячейки КПРФ какое-то время появлялись сообщения про деду Петю, но после его загадочной смерти в камере, эти сообщения с сайта были удалены. А через пару месяцев он был посмертно исключён из рядов партии за неуплату членских взносов.

Лидеры оппозиции Дыня и Комаров продолжают свою бурную деятельность. Полистайте их электронные фотоальбомы: они являются сибирскими представителями сразу нескольких столичных партий и неформальных организаций, участвовали в проведении митингов за честные выборы, маршей несогласных, русских маршей, маршей за и против сексуальных меньшинств и умудряются поддерживать превосходные отношения с местной администрацией и своими патронами в Москве и за рубежом. Их приятель Мишаня спился и живёт на пенсию своей тёти.

За деятельностью оппозиции с интересом следит Егор Валентинкин. Родители устроили его работать в элитную частную клинику, и теперь он проникся любовью к олигархам и ненавидит кремлёвскую власть.

В ходе реорганизации института филфак был упраздён, а преподавательский состав полностью уволен.

Андрей, Фендер, Лёха и Егор вместе уехали в Питер, где тоже бросили заниматься музыкой — заделались артдиректорами разных клубов, и теперь регулярно рассылают всем знакомым рекламный спам.

Тоннель, с которого начинался наш рассказ, так и не был прорыт в связи с обострением кризиса 2008 года. Гребенщиков продолжает петь песни о тайнах души и новостях из астральных миров.

Что же произошло с Васенькой, доподлинно не известно: как-то он исчез из поля зрения друзей и знакомых. Отец Юлий утверждал, что знает, как ведут себя подобные пылкие юноши — они идут в монастырь или в какую-нибудь секту. Впрочем, оказался ли Васенька в местном монастыре, отец Юлий не мог сказать с точностью в связи с переездом. Валька однажды спьяну заявил, что Васенька покончил с собой — шагнул с балкона навстречу новой жизни. Большинство же — Ирка, Егор Валентинкин, Дима Апполошин склонялись к тому, что Васенька попросту рванул в Питер, по-крайней мере, они сами туда непременно уедут в ближайшее время. Были и вовсе дикие версии, мол, Васенька полностью изменил свои взгляды и круг общения, увлёкся то ли историей, то ли политикой… Кто-то даже предположил, что Васенька и является автором всколыхнувших местную блогосферу анонимных статей с призывами чуть ли не к мировой революции. Но это уже из области легенд о капитане Копейкине… Пожалуй, самую неожиданную версию предложила Танечка. Она сказала, что и не было никогда никакого Васеньки, что это был не реальный человек, а просто коллективный розыгрыш.

До последнего времени я и сам не мог понять, что случилось с Васенькой… со мной, со всеми нами. Наверное, потому и была написана эта повесть.

Весна 2014 — весна 2015

(Опубликовано: День и Ночь, №1 за 2016 год)