Что случилось. Глава 7.

Дмитрий Косяков

Что случилось

Глава 7, в которой Васеньке не удаётся превратить друга в соратника.

Снова он был недоволен, снова не произошло чего-то важного. Он ведь и тогда догадывался, что Саша не исчерпывается тем блестящим фасадом, который наблюдали окружающие. Несмотря на улыбчивость и доброжелательность, кажущуюся открытость, она была, в сущности, замкнутой, самодостаточной личностью. И ещё одно: почему же она всё-таки курит? Как-то это не вяжется с её привычным образом. Да и одеваться стала заметно небрежнее…

«Вот так-то, — сказал Васенька вслух, выходя из подъезда, — сам напуган до смерти, а ещё хочу кому-то помочь. Или это как-то связано?» Ему на ум пришли строчки:

Врач, излечи себя сам,

Высчитай верную дозу,

Через четыре часа

Тебе перекроют воздух.

Через четыре часа

Тебе заломают руки,

Если не сможешь послать

Демонов друг против друга.

Это была песня его друга и однокашника Вальки Егорова, который весьма кстати жил неподалёку. Васенька решил завернуть к нему. Впереди было ещё пол-воскресенья, и к тому же собирался сильный дождь. Васенька не привык пока постоянно пользоваться сотовым телефоном (обзавёлся им всего год назад) и предпочитал спонтанное хождение в гости, кроме того, он почти не сомневался, что застанет домоседа-Вальку дома.

Однако по дороге произошли два важных события. Во-первых, пришла смс-ка от Танечки: «Что у вас произошло с Артёмом? Он сам на себя не похож — как в воду опущенный». Васенька воспрял духом: стало быть соперник повержен. Он написал в ответ: «Просто поговорили по-мужски». В конце-концов, они и правда поговорили, как взрослые люди. Ну, а Танечка пускай тешит себя надеждой, что ради неё они-таки расквасили друг другу носы. И снова танечкино сообщение: «В следующие выходные мы поедем на дачу. Поедешь с нами?» Васенька возликовал. Его зовут, его принимают как друга семьи, и он будет вместе с Танечкой на лоне природы! Вот так нечаянная радость! Мрачные мысли пропали в один миг, весь мир залило блаженным светом счастья. Васенька даже ускорил шаг и полетел, как на крыльях перепрыгивая через лужи, воображая сладостные картины загородной идиллии.

Однако буквально через несколько шагов его поджидало второе происшествие — встреча с журналистом Димой Апполошиным. Под стать фамилии он был красив, как бог — светловолос, строен, элегантен и держался с чувством собственного превосходства. Он был старше и гораздо успешнее Васеньки — работал помощником мэра в соседнем небольшом, но развитом городе. Увидев Васеньку, Дима помахал рукой. Он не брезговал общением с Васенькой и относился к нему покровительственно ещё с института.

Поздоровались, разговорились, постояли под навесом, пережидая дождь. Дима одобрил новое рабочее место Васеньки (теперь как-никак коллеги) и даже пригласил его на собрание литературного кружка, которое было назначено через несколько дней в издательстве местного толстого журнала. И тогда, словно бы желая пред кем-то извиниться за неудачный разговор с Сашей, он пошёл напролом и прямо спросил у Димы, для чего тот пишет рассказы? От этого вопроса до смысла жизни было рукой подать.

Дима пролил на него свет голубых глаз с высоты своего божественного величия и проговорил с извечной улыбкой:

— О, это для меня совершенно естественный процесс, как дышать, как есть и… наоборот.

Васеньку чуть не стошнило от такой аналогии:

— То есть для тебя это — как нужду справить? Кто же тогда захочет это употреблять?

Дима расхохотался:

— Вот не знаю. Это уж их проблемы. Однако, веришь ли, потребляют! Совсем недавно мой рассказ включили в сборник фантастики, вышедший в Петербурге.

Слово «Петербург», как и полагается провинциалу, Дима произнёс с особым почтением после небольшой паузы, чтобы отделить его от остальных не таких священных слов. При этом, подражая столичным жителям, он говорил очень медленно, словно бы в его словах заключалась такая могучая истина, ради которой собеседник обязан терпеть все его бесконечные «э-э-э» и «а-а-а».

— Если бы кто-нибудь стал есть моё дерьмо, мне бы это не было приятно и не прибавило мне самоуважения… — мрачно проговорил Васенька.

Диму несколько раздосадовала уже надоевшая метафора, развёртывание не придавало ей красоты, поэтому он спросил:

— Ну, а ты для чего пишешь?

Перед Васенькой промелькнули кадры фильма Тарковского «Андрей Рублёв», и он выпалил:

— Я пишу для людей.

— Для люде-эй? — протянул Дима и снова рассмеялся. Правда, смеялся он очень картинно, закинув голову, и выталкивая короткие сухие смешки, как задыхающийся. Не было ничего весёлого или заразительного в этом механическом смехе. — Это для каких же людей?

— Ну, как… для разных… для всех…

Снова приступ деревянного смеха-кашля:

— Для всех? То есть, например, для какого-нибудь шахтёра Петровича или доярки тёти Дуси?

— Что же такого?

Конечно, среди знакомых Васеньки и Димы не было ни доярок, ни шахтёров, но почему-то каждый из них был убеждён, что знает, о чём говорит.

— Ничего, кроме того, что они все — быдло, понимаешь? И им не то, что твои стихи, но и вообще никакие книги не нужны, и не интересны. И, знаешь ли, это даже к лучшему. Уму простецов мысли противопоказаны — пробки перегореть могут. В конце-концов, каждому своё: элита должна писать и читать книги — таково уж её предназначение; а простые люди должны работать и пить водку. Ну, рассуди сам: если рабочие у станка вдруг примутся толковать о Борхесе и Пелевине, кто же будет гайки винтить? И наоборот: разве ты хотел бы идти работать на завод? Ведь не захотел бы. Значит, тебе хорошо там, где ты есть. А им — там, где они. Телевизор, футбол, чего же ещё? Разве не так?

— Нет, не так…

— А как же? — Дима озарял вселенную милостивой улыбкой. А Васенька мучительно соображал, что же ему не нравится в речах Димы, которые звучали так естественно и веско. Мышление вообще было для Васеньки болезненным и трудным процессом, особенно, когда нужно было соображать быстро, на ходу.

— Вот Христос. Он же для всех людей пришёл, — медленно стал рассуждать Васенька, сам прислушиваясь к собственным размышлениям, — со всеми он говорил. И с рыбаками, и с проститутками, и с мытарями. И многие его поняли. В конце-концов, кто же такие были апостолы? Значит простым людям доступна любая мудрость. Надо только достучаться…

— Христос для меня авторитет слабый. Я в душе буддист.

— Это как?

— А как Борис Гребенщиков. Но оставим религиозные споры. Вернёмся к творчеству. Я хочу спросить, как твои успехи? До скольких «достучался»? Насколько популярно твоё народное творчество? В журналах тебя часто публикуют? Может быть, на телевидение позвали уже?

Васенька поник:

— Так я разве… ради этого?

— Постой-постой. Это ведь ты «для всех» пишешь. А эти «все» на тебя начхали!

— Значит, плохо пишу! — неожиданно для себя выпалил Васенька и выбежал под дождь…

Васенька бежал, уворачиваясь от вездесущих автомобилей. Вода заливала ему глаза. «Как так может быть? — мелькало в голове. — Ведь Дима унижает самого себя, принижая своё творчество… Самодостаточный пузырь, который только потребляет и выделяет, не давая себе труда задуматься, что он потребляет, перерабатывает и производит… Если то, что мы делаем, никому не нужно, то зачем же мы сами? Для самих себя? Но этого мало! Мало!»

Он добежал до старого двухэтажного дома с покатой шиферной крышей. Дом треснул посередине и несколько ввалился сам в себя, словно его понемногу засасывала земля. Подъездная дверь не запиралась — атавизм советской эпохи. Внутри пахло подвалом и гнилым деревом. Васенька позвонил в угловую дверь на первом этаже. Послышалось приближающееся поскрипывание половиц, и дверь отворила мать Вальки — невысокая женщина с ироническим выражением лица. Однако она благоволила Васеньке, потому что он был очень вежливый и не употреблял спиртного в отличие от прочих приятелей её сыновей.

— Привет, проходи, — сказала она и крикнула через плечо. — Валентин, к тебе пришли!

Васенька разулся, снял промокшую куртейку и прошёл по коридору. Это был старый дом, постепенно уходящий в землю, и всё в нём было старое, пропитанное кислыми запахами — всё осыпалось, трескалось, гнило, несмотря на постоянные усилия Вали и его матери противостоять распаду. Валька неплохо набил себе руку и даже иногда подрабатывал ремонтом. А его старший брат был профессиональным бездельником, любителем выпить и послоняться неизвестно где, а потом заявиться домой с разбитой рожей и проспать пару суток. Своё тунеядство он оправдывал тем, что, в сущности, ничего и не ест, а только бесконечно и громко пьёт чай по ночам на кухне.

Васеньке нравился этот дом. Отчего-то он чувствовал себя в нём спокойно. С одной стороны, всё здесь напоминало о неумолимом и разрушительном течении времени, с другой, время настолько впиталось в стены, в поверхности мебели, в кучки хлама по углам, что делалось осязаемо, близко, почти управляемо. И здесь Васенька нисколько не стеснялся за свои протёртые носки.

Мама Вали ушла в свою комнату, в которой негромко ворковал телевизор, а Васенька направился в спальню её сыновей. Тут друг напротив друга стояли две кровати. Кровать Вали была ровно застелена, недавно он соорудил для нее новое днище из ровных досок. А брат довольствовался продавленным диваном, постель на котором напоминала бурное море. Кстати, под диваном, подобно обломкам кораблекрушений, вечно лежал разнообразный мусор, который хозяин лежанки добывал в скитаниях по чужим квартирам, чердакам и дворам. Трофеи приключений представляли собой обрывки плакатов, всевозможные металлические предметы с помоек, куски еды и даже книги. Впрочем, читал он только фантастику и сказки.

Ближе к окну друг другу противостояли компьютерный стол и пианино. Валя всячески оберегал их от старшего брата, не без оснований полагая, что тот и машину, и музыкальный инструмент сможет превратить в гору хлама.

Однако в комнате никого не оказалось. Васенька удивился: он был уверен, что именно отсюда доносился валькин голос, отвечавший матери. Васенька растерянно огляделся по сторонам, но вот прямо из-под земли появилась валькина голова.

— Привет! — вслед за чёрной лохматой головой возникла рука с ведром, наполненным хемлёй. — А-ну помогай!

Васенька вытащил ведро и увидел, что пол частично разобран, и его приятель находится внутри вырытой под ним ямы. Следом за ведром выбрался и сам Валя.

-Ты что там делаешь? — изумился Васенька.

— Разве не видишь? Подвал рою.

— У вас же уже есть подвал — прямо тут, во дворе…

— Так то под картошку, а это специально для меня, — усмехнулся Валя и вытащил из глубины ещё одно ведро. — Давай, помоги мне землю отнести.

Они потащили вёдра к ближайшей уличной яме. Дождь уже переставал и физический труд был в радость.

— И всё-таки, на что тебе подвал? Что ты там собираешься хранить?

— Самого себя. Если хочешь знать, то я бы целыми днями оттуда не вылезал. Только представь себе: наверху брат пьёт водку, ищут меня курьеры из военкомата, милиция мне чужой дебош шьёт, кришнаиты хотят меня вегетарианцем сделать, менеджеры по продажам товары втюхивают, телевизор орёт, у соседей свадьба или день ВДВ… А я сижу себе на табуреточке, лампочку зажёг и читаю Ницше. Если еще немного вёдер потаскать — я туда и лежаночку пристрою. Можно даже запереться изнутри и люк так замаскировать, как будто меня вовсе на свете нет. Улавливаешь? Этот мир устроен дураками для дураков, а я лучше буду жить в книгах.

— А кушать что будешь?

— Работать я не отказываюсь: тут уж ничего не поделаешь. Но моё свободное время посвящать дуракам я не намерен, — и валя показал пространству кукиш.

— Ты прямо монах-затворник! Тебе бы в твоём подвале не Ницше, а Библию читать. Вот уж воистину достойное времяпровождение. Нам же не даром в университете постоянно повторяли, что абсолютно все тексты восходят к Библии. Открываешь потом любую книгу, обнаруживаешь там библейские мотивы — трах! — дело сделано, текст истолкован. А с Ницше ещё Достоевский блестяще разделался: если бога нет, то всё позволено — трах! — и где теперь Ницше? Нету его.

Они закончили таскать вёдра, и Валя пригласил гостя перекусить. Васенька очень этому предложению обрадовался и вынул из котомки два пакетика каитайской лапши, которые купил по дороге. Это было стандартное лакомство их студенческих лет.

Кухня была подстать остальным комнатам: в стены и предметы навечно впитались запахи… не то чтобы неприятные, но запоминающиеся и навеки окутавшие васенькины воспоминания об этом доме, о том времени, о дружбе с Валькой. На подоконнике, столе, дребезжащем холодильнике, стояли многочисленные баночки и кулёчки, в которых что-то хранилось, настаивалось и портилось. Валя не был ни неряхой, ни фанатичным чистюлей, и он не отчаивался от того, что ему и маме не удается побороть непрерывный распад: что-то гнило, пачкалось, сыпалось с потолка, трескалось, со всех сторон наступали тараканы и прочие домашние вредители (к коим он причислял и своего старшего брата). Всё было старым и требовало замены.

Они разорвали пакетики с лапшой, но приступили к ней по-разному. Васенька всё делал по инструкции, а Валя любил экспериментировать, поэтому он приправу высыпал на хлеб, а не в чашку.

— На тему Достоевского и Ницше я придумал забавный сюжет, — сказал Валя. — Представь себе дуэль в пушкинском духе. Участники готовы к бою. И вдруг один из них поднимает свой пистолет в небо и говорит, мол, мне религия не позволяет человека убить: бог это запретил. Произносит свою торжественную речь и в подтверждение нерушимости своих убеждений стреляет вверх. Ну, понятно, все потрясены и растроганны этими самыми убеждениями. Но внезапно наверху слышен ужасный крик, и с неба падает бог. Весь в белом, с нимбом… и с дыркой от пули промеж глаз. Некоторое время оба дуэлянта с удивлением смотрят на мёртвого бога, потом второй участник дуэли спокойно стреляет в первого и сражает его наповал.

Друзья засмеялись, но Васенька опомнился и постарался подавить в себе веселье.

— И не стыдно тебе так шутить в его присутствии? — улыбаясь сказал он.

— А не стыдно ему присутствовать? — снова сострил Валя и, заметив васенькино смущение, добавил. — Ну, как ты думаешь, есть у него чувство юмора, или нет?

У Васеньки полегчало на сердце от этих слов, и на этот раз они вместе от души рассмеялись. У Васеньки даже выступили на глазах слёзы, и с этими слезами его покинуло всё тяжёлое, что накопилось от посещения церкви.

Насытившись и напившись чаю, они вернулись в комнату и продолжили разговор под музыку Deep Purple из колонок старого, но несокрушимого советского магнитофона. Немного поговорили о роке, вспомнили имена членов групп, годы выходов альбомов.

— Подумать только! — сказал Васенька. — Ведь я помню названия сотен песен и даже знаю наизусть слова большинства из них, могу мысленно рассортировать их по альбомам, по именам исполнителей или авторам текстов. Сколько же места эта информация занимает в моей голове, и зачем всё это? Я ведь дату крещения Руси или отмены крепостного права назову не сразу, а разбуди меня ночью и спроси состав группы «Ария» такого-то года — перечислю без запинки…

Между тем Deep Purple отгрохотал и наступил черёд Pink Floyd. Валя принялся рассуждать о манере игры каждого из участников, о том, что каждый из них привносил в конечное произведение. В непримиримом споре между лидером Роджером Уотерсом и остальными членами группы, который привёл к расколу, Валя был на стороне последних, поскольку они хотели играть более изысканные и оторванные от реальности песни. А Уотерса он называл презрительно «десантником» за то, что тот пел о политике, о войне и об отце, погибшем на Второй мировой.

— Но я ведь помню, как ты сам на втором курсе пел что-то против правительства, что-то про анархию и про «славянскую землю».

— Это в прошлом, — отрезал Валя. Он не любил, когда Васенька перессказывал его собственные мысли. Валя чувствовал, что его как будто пытаются поймать на слове, а он не хотел быть пойманным. Он не узнавал своих мыслей, когда их озвучивал Васенька. В чужом пересказе они казались ему серыми и блёклыми. Васеньке же, наоборот, такие маневры Вали казались предательством. Он относился к словам друга с почтительным вниманием, старался дословно запоминать понравившиеся фразы, долго упорно их обдумывал и порой перерабатывал в стихи.

Когда он был маленьким и играл во дворе, какой-то мальчик однажды кинул песком в девочку. Девочка заплакала. Васенька погнался за обидчиком, а когда припёр его к стенке, тот вдруг испуганно сказал: «Я больше не играю». Васенька совершенно растерялся тогда: ведь он принял обиду девочки всерьёз, он гнался за мальчишкой всерьёз и собирался драться с ним по-настоящему. Разве это была игра?

Васенька вынырнул из воспоминаний и почувствовал, что его окружает сильная, непонятная музыка Pink Floyd. Он принялся выискивать в этой музыке хоть что-то, что помогло бы ему определить религиозные взгляды авторов. Ведь все пять лет в университете им упрямо внушали, что весь мир или уж по крайней мере вся культура покоится на религии. Стало быть от религиозных взглядов авторов зависит, хороша их музыка или плоха, «свои» они или «чужие». Он уже забыл свой небольшой «бунт» в разговоре со священником. Вообще, чем дальше он находился от церкви, тем истовее верил. Гитара продолжала неторопливый, загадочный диалог с синтезатором, мысли Васеньки беспомощно барахтались в море музыки, не чувствуя под собой опоры. Наконец, послышались слова:

Far away, across the field

The tolling of the iron bell

Calls the faithful to their knees

To hear the softly spoken magic spell…

— Ага! — воскликнул Васенька. — Здесь что-то про колокол.

Валя рассердился. Ему было неприятно не только то, что приятель ложно понял и упростил его любимую музыку. Сама попытка расшифровать, понять музыку показалась ему кощунством.

— Да это же не церковный колокол, тут имеется в виду «division bell» — символ разделения людей.

Он хотел добавить ещё что-то, но по сосредоточенному виду Васеньки догадался, что тот буквально на ходу старается перевести всё, что Валя ещё только собирается сказать, на язык религии и мифологии.

— Послушай, тебе ещё не надоело? — не выдержал он. — Что ты упёрся так в это христианство? Какой смысл искать в каждой песне бога и все разговоры сводить к одному?

— А во что, по-твоему, я должен верить? Что я должен везде искать? Если бог действительно существует, так я должен его найти. В песнях, в книгах, в людях, в монастырях — всё равно. Но, допустим, его нет, и это пустое занятие — чем я должен заниматься? Нет, ты скажи, скажи! Только умоляю, не говори «просто жить», под этим чаще всего имеют в виду «травку жевать и бежать со стадом». Посмотри вокруг: чем люди занимаются, для чего живут? Жрут и трахаются. А те, что постарше, просто жрут и детей приучают жрать. Дальше-то что? Что над этим болотом хоть как-то возвышается? Церковь и рок. Ничего ведь больше вокруг не видно. Ни о чём более глубоком или серьёзном я никогда ни от кого не слыхал. Может быть, ты что-то знаешь? Тогда пожалуйста — расскажи, я слушаю. Потому что жить просто так, безо всякой цели, имея впереди только одну перспективу — старость и смерть — я не могу.

— Смерть-смертушка… — пробормотал Валя. — Тут ты прав. Это и самое страшное, и самое неизбежное, и самое реальное. Единственная правда. Я лично так рассуждаю, хоть ты в лепёшку расшибись, а что «там» всё равно не узнаешь. Так это самим богом придумано.

— Ну, хорошо, а жить-то как? Что нам здесь делать, пока не… И главное, как перестать бояться, дрожать, как победить эти наплывы отчаяния?

— Вот это и есть единственная задача. Мне кажется, единственное, чего я хочу, это перестать думать. Помнишь, как нас Борода учил? Разум — это болезнь. Надо как-то здесь перемыкаться, а там… там разберутся.

— Не думать? Такое ощущение, что у людей… — он так и говорил «люди», как будто считал себя и Валю какими-то иными существами. — У людей в голове стоят защитные приборчики, которые предохраняют их от страха смерти, понимания её неизбежности. Это и помогает им тратить свою жизнь попусту и не испытывать никакого беспокойства в этой связи.

— Вот именно! И у каждого установлен свой предохранитель. Вот мой школьный приятель, Руся, просто говорит: «Когда меня не будет, мне ведь это будет совершенно всё равно. Чего же мне бояться?» И живёт себе и в ус не дует. Или вот брат мой выдумал, что в астрал попадёт и будет вокруг земли летать. Да ещё и коммунистом себя считает.

— Это как? — неприязненно поморщился Васенька.

— Да водку постоянно с одним комсомольцем пьёт и Зюганова хвалит.

— Ну, нет. Коммунизма мне ещё в советских учебниках во время учёбы хватило. «Прогрессивные деятели передовых классов, беззаветно преданные делу освобождения трудящихся масс в период демократического подъема…» Тьфу! Сразу в зубах застревают все эти затасканные словечки. Как будто вся история человечества совершалась для того, чтобы Брежнев на очередном пленуме КПСС чего-то там постановил!

Валя одобрительно хихикнул:

— Анархия — мать порядка. А в мировом хаосе никто и никогда ничего не поймёт.

Васенька смущённо почесал затылок:

— Ну, почему же никто и никогда? Разве кто-то всерьёз пробовал? Задавались же этими вопросами и другие, более гениальные и одухотворённые люди. Надо просто найти этих мудрых учителей, отыскать эти правильные книги, собрать всё это в кучу, объединить… И, может быть, тогда у нас всех что-то получится!

— Хе-хе! А ты обратил внимание, что мы говорили о грустном, пока играла минорная песня, а сейчас идёт мажор.

Васенька прислушался. И правда, звучал бодрый, пафосный финал альбома «Dark Side of the Moon».

— Что ж, пускай, — сказал он. — И это наблюдение нам пригодится. Когда мудрые люди будут думать и беседовать, пусть играет радостная музыка. А иногда пусть звучит грустная, чтобы они не забывали о сложности своей задачи, чтобы, сомневались, ставили новые вопросы… Люди должны действовать заодно с себе подобными. Потому что… потому что один я не справлюсь и никогда ничего не пойму.

— А ты считаешь, что мы с тобой друг другу подобны? — Валя посмотрел Васеньке в глаза, и тот отвёл взгляд, а Валя продолжил. — Тут себя бы спасти, а не человечество. Мне для того и нужен этот бункер. — он указал ногой в тапке на вырытую яму, прикрытую досками, — чтобы от дураков спрятаться… Знаешь, в начальных главах некоторых романов главный герой встречается со своим дядюшкой. Такой мудрый старый дядюшка с неясной биографией. Этот дядюшка даёт герою пару наставлений, изрекает пару истин и уходит со сцены, уступая её главному герою, его друзьям, врагам и возлюбленным. А ближе к концу герой узнаёт, что дядюшка скончался… У меня такое ощущение, что нам уготована судьба таких дядюшек. Другие будут жить, совершать подвиги, побеждать негодяев, а мы лишь отдадим им в наследство несколько выцарапаных у повседневности идей, букет кувшинок с родного болота…

Кассетник щёлкнул и умолк, и тогда Валя сел за пианино и заиграл какую-то мелодию, сочинённую им давным-давно, чуть ли не в школе. Сейчас он почти не писал музыки, но часто возвращался к этой, главной, обрабатывая, улучшая, оттачивая её. Это был гимн юношеского романтизма, стыдливое поклонение прежним идеалам. Для Васеньки не могло быть ничего прекраснее, чем то, что сочинял Валя. Ведь это была музыка не из магнитофона или телевизора, не из параллельной вселенной великих композиторов и суперзвёзд, а мелодия, рождённая здесь, в этом городе, на этой улице, человеком с похожей судьбой. Красота этой музыки пробивала себе дорогу сквозь всё то зло и серость, с которыми имел дело и Васенька, и потому гармония, найденная Валей, была в сто раз правдивее и реальней, чем музыка мировых классиков. Валя бил по клавишам растрескавшегося пианино, он вынужден был сочинять свои мелодии с учётом сломанных клавиш, а Васенька готов был плакать от счастья, что у него есть такой друг, который тоже по-своему строит мост над мрачной пропастью их тусклой и бестолковой жизни. Или строил когда-то в прошлом… Это не важно, ведь, в сущности, время очень скоро обгонит нас, и все мы останемся в прошлом. Васенька подумал, что неплохо бы им с Валей объединиться и сделать что-нибудь вместе. В конце-концов, стихи и музыка были их единственным оружием в борьбе с пустотой.

И тут зазвонил телефон, музыка оборвалась. Руся звал Вальку на дружескую попойку. Валя покочевряжился, но согласился.

— Опять собрались пиво пить, — с презрением сказал он, повесив трубку.

— Так зачем же ты идёшь? Не ходи.

— А затем, что Руся мне помогает зарабатывать. Мы с ним ремонтом квартир занимаемся.

— Послушай, иди лучше к нам на радио! Мы же только открылись, люди нужны. А у тебя и опыт, и образование. Хочешь, я договорюсь?

Валя задумался и потом, уже в коридоре, когда они обувались, ещё раз спросил:

— Значит, ты считаешь, что мы с тобой друг другу подобны?

Васенька не успел ответить: на улице Валя бытро побежал на автобусную остановку. Васенька посмотрел ему вслед и подумал: «Если откликаться на каждый призыв пива попить, то никогда себе подполье не выкопаешь».

В задумчивости он побрёл в сторону парка. Впереди был ещё целый вечер.

(Опубликовано: День и ночь № 6 за 2015 г.)