Что случилось. Глава 12

Дмитрий Косяков

Что случилось

Глава 12. Что случилось с Васенькой?

Давно же он не был в этих местах! Гранин глубоко вздохнул, вместе с влажным воздухом вбирая в себя воспоминания. Он шагал по неровной, заваленной осенним золотом дороге, огибал лужи и прислушивался к собственной душе. В этот час в этой части города людей и машин совсем немного. Всё кажется ему теперь маленьким, игрушечным, будто он случайно забрёл в декорации детского утреника. Такое чувство, что всё это было тысячу лет назад… Отчего же так сильно бьётся сердце? Разве ему не всё равно? А вот и автобусная остановка — та гавань, из которой они отправлялись в вольное плавание. Стоило только дождаться автобуса, чтобы скрыться от бдительного ока мамы и бабушки, и тогда уже никто над ними не властен, тогда он становился отважным капитаном, а она невольно склонялась к нему, как к единственной опоре в бурном океане жизни. На этом углу он таился, как разбойник, и пристально вглядывался в конец улицы — не мелькнёт ли в серой дали голубое платьице. Он мог минутами, часами всматриваться в шевеление цветовых пятен на рубеже, до которого достигало зрение, вместе с каждой фигуркой пешехода обретать и терять надежду…

А это — небольшое деревце сирени. Даже теперь, осенью, оно кажется ему цветущим, потому что под этим деревцем она воображаемым мечом посвятила его в рыцари.

Он приближается к дому. Дом всё тот же, только выкрашен со стороны улицы в ядовито-салатовый цвет. Зачем они совершили это кощунство над его памятью? Неужели только для того единственного раза, когда президентский кортеж под истерический вой сирен испуганно пронёсся по улочке из центра в загородный пансионат? Зато фасад, двор, деревья — всё осталось прежним, словно он действительно попал в прошлое. Гранин проник в подъезд, глазами узнавая стены, рукой вспоминая шероховатость расшатанных перил, а ногами — высоту и округлость ступеней. Гранин задумчиво остановился на лестнице: он почти ощущал, как перевоплощается в мальчишку, который простаивал целые вечера в своём почётном карауле под окном любимой девочки. Он посмотрел на дворик сквозь мутное стекло; подошёл к заветной красной двери, обитой кожей; прислушался. Почему-то ему обычно казалось, что такая дверь должна вести в зал игровых автоматов, где в тёмном помещении раздаются электронные мелодии, мигают лампочки, и лица игроков искажены азартом. Каждый надеется получить баснословный приз, истратив несколько мелких монет, каждый надеется обыграть другого.

Неожиданно наверху раздался стук шагов, и Гранин машинально нажал на кнопку звонка. Послышался звук, напоминающий звяканье монетки. Открывшая ему Алина Авангардовна удивлённо и радостно всплеснула руками. На ней был всё тот же мешковатый застиранный до серости халат и огромные очки.

— Это вы! — воскликнула она, но Гранин приложил палец к губам и глазами спросил её, дома ли Танечка. Она с пониманием улыбнулась и указала ему на бабушкину комнату, в которой играл телевизор. Гранин по возможности бесшумно разделся и прошёл в комнату, набитую старой советской мебелью. Шторы как всегда задёрнуты, главным источником света в полутёмном пространстве служил огромный мерцающий экран, бросавший блики на полировку и посуду в серванте. Вещи, сувениры и среди них на бабушкиной лежанке, подтянув колени к подбородку, сидит Танечка. Её бледное лицо кажется фиолетовым и мёртвым, как и у всякого человека, глядящего в телевизионный или компьютерный экран. Она одета в кофточку и длинную юбку, из под которой торчат её длинные узкие ступни. В чёрных глазах отражается телевизионный мир. Она обхватила ноги голыми тонкими руками, на которых виден русый пушок. Гранин всматривается сбоку в бесконечно знакомое и бесконечно чужое лицо.

Он долго не решался окликнуть её. Алина Авангардовна тактично оставалась на кухне. Впрочем, возможно, его задумчивое созерцание продолжалось считанные секунды. Но Танечка вдруг сама заметила его. Она повернулась к нему, и сначала перед её глазами ещё мелькали телеобразы, а потом они рассеялись, и Танечка узнала Гранина. Не произнося ни слова, она вскочила со своего места, бросилась к нему, обвила его шею руками и крепко-крепко прижалась к его груди. Гранин положил ладони ей на плечи, не зная, отстранить девушку или притянуть к себе. На мгновение в его сердце шевельнулось сладкое чувство, а голову затуманила сонливость. Но он совладал с собой и, мягко отодвинув Танечку, заглянул ей в глаза.

Ближе, дальше… Не для того ли и нужна физическая близость, чтобы не смотреть друг на друга? Танечке был неприятен, мучителен его взгляд. «Я знаю, я не осуждаю», — говорил он, но за этим «не осуждаю» скрывалось некое право принимать решение — прощать и клеймить.

Когда они уже пили чай на кухне, Танечка, опустив голову, едва слышным голосом сказала ему, что послезавтра едет на дачу с Васенькой, но Гранин удивительно спокойно выслушал это признание, как будто знал гораздо больше. Потом появилась Алина Авангардовна, и Гранин пригласил её посидеть вместе с ними и принять участие в разговоре. Сам охотно рассказывал о себе, о том, что произошло в его жизни за последнее время. Может быть, он немного рисовался, но ему было чем гордиться. Ведь когда-то они не верили в него, и никто не верил, включая самого Гранина. Но он старался быть с ними осторожен, как ребёнок, играющий с бабочкой. Он вспомнил, как в детстве ловил стрекоз, садившихся на цветы во дворе. Он был мал, а цветы — огромны, их чашечки покачивались как раз напротив его лица, и потому ловить стрекоз было очень удобно. Достаточно было взять их двумя пальцами за сложенные крылья. Говорили, что стрекозы очень больно кусаются, но ни одна из них так и не успела укусить его. Они лишь беспомощно перебирали лапками, вертели головой с шароподобными глазами, сворачивали и разворачивали хвост. Правда, потом оказывалось, что крылья их смяты и больше не годятся для полёта. Пожалуй, то, что сейчас происходило между ним и этими двумя женщинами было похоже на ловлю стрекоз в палисаднике: не стоит касаться чего-то существенного, чтобы не спугнуть и не поранить этих наивных и прекрасных насекомых. Они могут говорить о чём-нибудь незначительном, постороннем — о погоде, о работе и деньгах — но не смеют приближаться друг к другу. Они — принадлежат разным царствам, разным мирам и при встрече кто-то кому-то вынужден будет повредить крылья. Когда-нибудь это неизбежно произойдёт, но Гранин не хотел торопить события. Он понимал, что пары неосторожных искренних слов достаточно, чтобы эти люди замахали лапками и завертели выпученными глазами. О чём тут говорить? Пускай порхают… И он избегал красноречивых танечкиных взглядов, воздержался от саркастических улыбок и оставил о себе крайне приятное впечатление. Дамы уговаривали его приходить ещё, но он отвечал нечто неопределённое.

У Танечки от этой встречи осталась в сердце заноза. Гранин явился вестником неведомого, большого и беспокойного мира. Он больше не рассуждал о душе, о вечности, но как будто бы стал болезненно внимателен ко всему некрасивому: к бездомным и нищим, к дворникам, рабочим-ремонтникам, продавцам супермаркетов, уличным зазывалам и распространителям рекламных листовок. Казалось, что весь его мир заселён этими бесприютными и с виду бесполезными людьми. Например, он рассказывал о разных типах уличных попрошаек и о своих сомнениях по поводу пользы милостыни; о том, что раздавать листовки в столицах, как правило, нанимают чернокожих; о том, какие мрачные или безразличные лица у людей, наряженных в костюмы и улыбающиеся маски у входов в магазины. Вместе с Граниным и его странными историями в тёплую, заваленную тряпками квартиру проник сквозняк. Жизнь Танечки словно бы хранилась в некоем пузыре, ограждавшем её романтическую натуру от простуд и тревог. Пузырь этот состоял из уютного дома, привычного быта, заботы матери и бабушки, детских книг, религиозных фантазий, музыки, грёз ночью и днём, надежд на блестящее будущее.

Но вот появился Гранин, и мудрая энергичная мама вдруг показалась нелепой, дряхлеющей, квартира тесной и ветхой. Обычно Танечка откликалась на яркие события сочинением музыки, но этот человек, хотя и взволновал её, не пробудил в душе никаких мелодий. Тогда она призвала на помощь мудрость сказок, чтобы объяснить себе этот визит и свои чувства. Кто же он, Гранин? Принц на белом коне, прискакавший из далёких стран, чтобы увезти её с собой? Нет, на принца он не похож, да и приехал он, видимо, на общественном транспорте… Добрый волшебник, который исполнит её желания? Вряд ли. Уж скорее ей придётся изменить свои желания и привычки в угоду этому человеку и его непонятной жизни… Может быть, он злой колдун? Но нет в нём ничего потустороннего… Рыцарь? Поэт-трубадур? Ну, трубадур — это, скорее, Васенька. Стало быть, чтобы разгадать Гранина, нужно мыслить другими категориями. Но так не хочется расставаться с вымышленными мирами. И неужели необходимо взрослеть и делать выбор прямо сейчас? Почему бы не отложить решение до следующих выходных? А на этих — Васенька развлечёт и убаюкает её своими стихами.

…Оказавшись на улице, Гранин ещё раз вздохнул полной грудью. Как приятно было снова оказаться среди света и воздуха и в полном одиночестве! Сердце билось спокойно и уверенно. Теперь нужно было отыскать Васеньку. Для этого ему предстояло отправиться в старое общежитие, в котором тот когда-то жил. Оно находилось на другом конце города, но ничего: он любит поездки в автобусах, особенно под дождём.

Путь лежал через центр, однако в центре Гранин не увидел ничего интересного или нового: как всегда сносились старинные дома, строились торговые центры, на улицах толкались автомобили, вытесняя людей, притискивая их к стенам и заборам. Гранин вспомнил, как в первом классе их обучали правилам поведения на дороге. Проезжую часть называли «зоной повышенной опасности». Теперь эта зона начиналась буквально у порога дома и не отпускала тебя до самых далёких окраин. С высоты автобусного сиденья Гранин всматривался в стёкла машин. Напряжённые лица автовладельцев напоминали физиономии чиновников, которым журналист задал неудобный вопрос.

Вот и нужная остановка, и тот самый парк, и те самые дома, те дворики. Жёлтый угол общежития выплыл из-за серой девятиэтажки, в которой раньше был расположен магазин детских товаров «Солнышко». Вообще непрерывно и мучительно перестраивающийся город не сохранил почти ничего, что напомнило бы о детстве и пробудило ностальгию. Правда, уцелела старая автостоянка — первая платная парковка в районе. Раньше на этом месте был обычный пустырь, маленький Гранин подбирал на нём мелкие камешки и раскалывал их большими камнями, чтобы посмотреть, какие они внутри. Обычные серые голыши на сколе оказывались зеленоватыми или розовыми. Когда в начале 90-х здесь устроили стоянку и обнесли её забором, многие жители восприняли это как личное оскорбление, первое бесцеремонное вторжение рынка в их жизнь. Кое-кто даже предлагал всерьёз «пустить красного петуха» — сжечь стоянку вместе с машинами — и даже подсказывал технологию: разбрызгать бензин, потом сделать тоненькую дорожку из бензина и поджечь конец: огонь побежит по дорожке и доберётся до стоянки. Будут знать «новые русские»! Гранин усмехнулся: это сколько бы им пришлось сжигать сегодня… Весь мир — одна сплошная автостоянка. Кстати, уж не васенькин ли отец предлагал тогда дерзкий план поджога? Впрочем, тогда все были храбры на словах… Помнится, дедушка Гранина спрашивал у коллег-железнодорожников, мол, чего ж, мужики мы будем делать? Неужто просто так стоять в сторонке и смотреть, что делают со страной? Рабочие раздражённо отмахивались: это не наше дело, пусть творят, что хотят, мать их. А дядя, вернувшийся из Афгана, со злостью рассуждал о том, как трусливый президент, разъезжает в глубинке только по оцепленным дорогам, опасаясь мести граждан. «Что ж он думает, я до него через кордон гранату не доброшу?» — говорил он, а женщины испуганно махали руками. Но ничего он никуда не бросил, как и большинство остальных, он просто начал пить.

Да, вот так воспоминания… Впрочем, сейчас хорошо бы найти Васеньку и посмотреть ему в глаза. Гранин оглянулся на дом. Хотя день достаточно погожий, во дворе не видать ребятни: весь двор заставлен автомобилями. С другой стороны, не стало и шпаны. Никого не стало — все загнаны в свои квартиры, как гвозди в гроб. Чахлые деревца задыхаются в бензиновых миазмах. Гранин подошёл к растрескавшемуся крыльцу. Каждая ступенька этого крыльца означала важную веху в жизни детворы: научиться самостоятельно взбираться по ступенькам, шагать через одну, прыгать через все с самой вершины, забираться на козырёк подъезда. Сейчас, наверное, малышня просиживает детство перед экраном…

— Чего брюзжишь? — прикрикнул на него внутренний голос. — Прямо старый дед: «вот в наше время — о-хо-хо! А в ваше время — э-хе-хе!»

— Имею право, — отозвался Гранин внутреннему голосу. — История идёт неровными путями. И не всегда эти пути ведут строго вперёд и вверх. Дорога человечества петляет, отступает назад, скатывается с ослепительных вершин в гнилые болота. И уж лучше прослыть брюзгой, чем пускать радостные пузыри, извалявшись в грязи.

Внутренний голос развёл руками и замолк, а Гранин вошёл в подъезд. Тут оказалось достаточно чистенько и пусто: никто не курил, не караулил в узких коридорах, под потолком не висела паутина сизого дыма, хотя кое-где по углам валялись окурки. Никто не писал ругательств на выкрашенных в синий цвет стенах, не рисовал половых органов, не плевал на двери и кнопки лифта. Дом выглядел совершенно пустым и мёртвым, хотя и не заброшенным, как будто люди приходят сюда только раз в месяц, чтобы подмести. Где теперь все эти страшные хулиганы? Спились, отсидели или остепенились и смотрят телевизор по вечерам, а по выходным ездят в супермаркет?

— Ну, о чём ты жалеешь? — снова проснулся внутренний голос. — О заблёванных площадках, горах подсолнечной шелухи на подоконниках, о каплях крови на ступеньках?

Нет, он жалел о другом и ответил внутреннему голосу воспоминанием. Оно постоянно дремало в нём, подобно тёплому солнечному блику на дне озера или как картинка на дне коробки, в которой хранятся старые ненужные вещи: вещи можно вынуть и сложить новые, а картинка сохранится, пока цела коробка. Он вспомнил далёкий южный город в давнее, теперь уже преданное анафеме время. Он приезжал туда на лето к бабушке с дедушкой. Там он ловил стрекоз и ящериц на пустыре за домом, в заросших травой оврагах; там он играл с дворовой ребятнёй в прятки, ножички, в мяч, в казаки-разбойники, даже в дочки матери и ещё во множество игр, которые теперь и не вспомнить, закапывал секретики и строил домики из картонных коробок. Детсадовская малышня водилась со старшими, все знали друг друга по имени, и трёхколёсные велосипедики пытались угнаться за двухколёсными красавцами марки «школьник» и «урал». Все взрослые были также знакомы между собой, и дети знали всех этих дядь Вань и тёть Маш. Мужики по вечерам забивали козла на специально оборудованных, обитых жестью столиках, под ногами у них возились дети и сам Гранин, подбирали уцелевшие спички и фольгу от сигаретных пачек, чтобы мастерить пехотные батальоны и экипажи танков. Танки тоже делались очень изобретательно: бралась обыкновенная тёплая грязь из придорожной канавы, и из неё лепился кирпич, сверху складывался кирпичик поменьше — прямоугольный для немецкого танка, закруглённый для советского. Кирпичики протыкались и соединялись палочкой, что позволяло верхнему кирпичику (башне танка) вращаться. Сбоку втыкалась ещё одна палочка — дуло пушки. Минут десять всё это высушивалось на солнце, и танк готов. А если не хочется лепить танки, то можно просто катать из грязи шарики, насаживать их на конец гибкого прутика и запускать, как из пращи, в стену противоположного дома — кто выше. Младшие учились у старших новым забавам и оттого, быть может, быстрее росли.

Женщины на длинных скамейках у подъездов пели протяжные песни, исполненные печальной красоты и спокойного достоинства. Песни уносились в тихий тёплый вечер, а потом в сумерках начинали раздаваться голоса, скликавшие детей по домам. Это ничего: утро начнётся со звонких детских голосов, выкликающих под окнами имена друзей: «Сашка-а, выходи! Ой, это вы, тёть Маш, а Саша выйдет?»

Пока ты был ребёнком, ты мог чувствовать себя в своём дворе, как дома и среди своих. И казалось, что, когда ты вырастешь, ты будешь так же уверенно и спокойно чувствовать себя во всей огромной стране, а однажды и на всей планете…

Неужели и там теперь одни дороги, парковки и торговые площади? Что это был за удивительный мир, куда он канул? И главное, благодаря чему он всё-таки существовал? Самый очевидный, напрашивающийся ответ — «юг, климат». Конечно, тёплая атмосфера города, в котором абрикосы и тутовник растут прямо во дворах и сами падают под ноги беспечным обывателям, располагает к жизни под открытым небом, к общительности людей. Но дело далеко не только в этом. Дело ещё и в архитектуре, в обсустройстве дворового пространства и, конечно, во времени. Общежитие, в котором снова очутился Гранин, вынырнув из южных воспоминаний, принадлежало заводу, который был приватизирован и закрыт в 90-е годы. Но рабочие не стали бунтовать, поскольку дрожали за отданную им в собственность жилплощадь, так что остались с квартирами, но без заработка. Не видя выхода, многие начали пить, а их дети чувствовали презрение к своим жалким родителям, которые не могли им купить всего того, что так соблазнительно демонстрировалось в телерекламе. Вот вам и шпана, по-своему воплощающая телевизионные сюжеты о гангстерах и ковбоях, вот вам и ненависть, и зависть, и всеобщая конкуренция.

Здесь больше не на что было смотреть, но Гранин всё-таки поднялся по этажам и прокатился на лифте. На лестницах стало гораздо тише и чище, даже кнопок звонков никто не поджигает, а вот лифт остался прежним — дребезжащим, ободранным, исписанным. Гранин даже узнал одну из надписей. Она гласила: «Мы здесь были…»

Он покинул этот мёртвый, пропитанный злобой дом и направился в церковь. Ведь Васенька мог быть и там. Гранин долго шагал по грязной дороге вдоль ограды кладбища. Асфальт был предусмотрен только для автомобилей: не хочешь лезть под колёса — топай по придорожной канаве или прижимайся к грязной ограде. Проезжавшие автомобилисты раздражённо сигналили мешающему им пешеходу. Так уж получалось, что при пешей прогулке в городе не удавалось сосредоточить свои мысли ни на чём, кроме автомобилей: их приходилось обходить, от них приходилось уворачиваться, их приходилось созерцать, слушать и нюхать. Наконец, он добрался до церкви. При входе Гранин не стал креститься, но дипломатично снял шапку. Народу внутри было немного — в основном, женщины. Сразу за порогом — всё те же столы торговцев, заваленные всевозможным товаром. В церкви, как всегда, очень мало воздуха и света, тяжело пахнет ладаном, хор тянет какой-то псалом, да люди стоят кто где. Гранин тоже встал и стал стоять. Так они простояли какое-то время. Потом поп в жёлтой накидке стал обходить помещение, потряхивая дымящей погремушкой. Тут у людей возникло некоторое замешательство: они старались, кланяясь, всё время поворачиваться к священнику лицом, но, одновременно, боялись повернуться задом к каким-нибудь иконам. После попа с погремушкой из боковой дверки вынырнул отец Юлий и, положив на подставочку богато украшенную книжку стал без выражения читать по-церковнославянски. «Аще… бо… велие…» — без выражения бубнил он, поскольку знал, что всё равно никто из прихожан не понимает ни полслова. И Гранин тоже отлично чувствовал, что никто из присутствующих не понимает и не хочет понимать происходящего, а просто повторяет нехитрую программу, как заводная кукла. «Так зачем же они все здесь? За каким дьяволом они все сюда притащились?» — удивлялся Гранин. Он постоял ещё немного из любопытства. Люди всё так же переминались с ноги на ногу, отец Юлий продолжал сыпать своими «паки» и «дондеже». На стенах висели иконы, лица святых выражали тоску и равнодушие. Оно и неудивительно. Скорее прочь отсюда, тем более, что Васеньки здесь уже нет. Но где же он? Где он может быть, и что с ним случилось за последнее время? Что случилось с Васенькой?

Из храма Гранин направился к четырнадцатиэтажке, серая верхушка которой в отдалении гордо возвышалась над прочими домами. Поднялся холодный, пронизывающий ветер, Гранин двигался по пустым дворам с разломанными горками и самодельными лавочками. Ржавые качели шевелились и скрипели на ветру. Гранин вошёл в нужный подъезд. Внутри по-прежнему кисло пахло мусоропроводом. Вот только надписей и рисунков не стало: все стены недавно выкрашены в тот же больничный синий цвет. Гранин медленно поднимался, миновал этаж за этажом и везде видел синюю пустоту — чем не разорённый храм? И чем этот храм был хуже того, в котором он был несколько минут назад? Он представил, как в христианскую церковь входят люди и удивлённо озираются вокруг. Никого в ней нет, только одинаковые изображения бородатых мужчин нарисованы или развешены на стенах. Люди пожимают плечами и начинают снимать со стен картины и деловым взором оценивать параметры помещения, чтобы приспособить его для других целей. Плохо? Хорошо? Обычно…

Он медленно восходил, всматриваясь в стены и стараясь разгадать надписи и рисунки под слоем краски. Ничего не увидев и не угадав, он поднялся до самого верха, вышел на балкон и посмотрел в небо, которое также было закрашено серым слоем туч. В углу стояла баночка с окурками.

(Опубликовано: День и ночь, №1 за 2016 год)