Рок-портреты. Часть 5. Аквариум — недоразгаданная тайна (II)

Церковь и заграница нам помогут

Как писал ещё в начале ХХ века Максим Горький: «Религиозные наши мыслители из интеллигентов неизбежно упираются лбами в двери казённой церкви». Советский обыватель времён «перестройки» с удовольствием бы посещал церковную литургию как музыкальный концерт, ходил в храм, как в картинную галерею. То есть тогда, когда ему хочется. А в другое время ходил бы на другие выставки или концерты. Он даже попостился бы разок, на пробу. Естественно, большинство внезапно охристианившихся советских людей и не думали о том, что церковь это репрессивный институт, который претендует на всё свободное время (и деньги) верующих, что религия это запутаннейшая идеология, строгая система поведения и ритуалов, и что никаких вольностей в обращении с религиозными текстами и их трактовкой тут не дозволяется (во всяком случае, никому, кроме церковных иерархов). Гольбах иронично отмечал в своём «Карманном богословии»: «ЦЕРЕМОНИИ — телодвижения, строго регламентированные духовенством и имеющие целью доставлять богу удовольствие; их значение так велико, что лучше дать целому народу погибнуть от огня и железа, чем внести в них самое незначительное изменение»¹.

Перестроечные обыватели всячески поддерживали и приветствовали возрождение силы и власти церкви, а когда дело было сделано, отхлынули, почуяв, что в церкви они не посетители бесплатной выставки, а гости у требовательного и придирчивого хозяина. Короче, перестроечные интеллектуалы думали, что они будут пользоваться церковью, как захотят, а вышло наоборот.

Но тогда, в разгар «перестройки», Гребенщиков пел: «Это знает любая собака, не плюй против ветра». Он и не плевал. Он всегда держал нос по ветру и плевал туда, куда плевали все² — то есть сначала в сталинизм, а потом и в весь СССР и коммунизм вообще.

Расплевавшись со своей родиной, Гребенщиков в 1988 году поехал в США. Надо сказать, что и тут он снова поступил предательски по отношению к своим друзьям и соратникам, поскольку музыкантов «Аквариума» он с собой не взял, а без БГ это был уже не «Аквариум». То есть выступать (и зарабатывать) под маркой «Аквариум», в которую они вложили столько творческих усилий, они уже не могли.

Гребенщиков же предпочёл работать в США и Англии с крутыми западными музыкантами. Надо сказать, он и по сей день утверждает, что в плане места жительства «с энтузиазмом относится к Англии» и вообще к Европе³. Вплоть до развала СССР эмигрантов из него в капстранах принимали неплохо: это было выгодно с точки зрения повышения престижа капитализма, демонстрации превосходства рыночной системы в плане комфорта и свободы. Гребенщиков записал альбом «Radio Silence», который даже занял 198-е место в канадском хит-параде. Альбом был записан на английском языке, Гребенщиков рассчитывал вписаться в западную поп-индустрию. Да не вышло: СССР был уничтожен партноменклатурой под предводительством гребенщиковского тёзки, США & Co выиграли «холодную войну» и интерес к перебежчикам резко сократился. Теперь спрос был не на диссидентских пустобрёхов и культурных деятелей, а на высококлассных советских специалистов: учёных, инженеров, врачей, которые гастарбайтерами потекли на Запад.

Он вернулся в другую страну

Контракт на запись восьми альбомов, подписанный Гребенщиковым с компанией CBS, был свёрнут. Доброжелатели группы утверждают, что Гребенщиков сам гордо хлопнул дверью⁴, однако более вероятным представляется, что дверь захлопнулась не у него за спиной, а перед его носом.

Пришлось Гребенщикову возвращаться, правда, теперь уже не в СССР, а в совсем другую страну. Здесь он собирает новый состав группы. Вообще, как позже заявлял Гребенщиков, «Если людям будет интересно играть со мной, то это будет «Аквариум«. Это буду не я лично, потому что мы, когда работаем вместе, мы и делаем всё вместе»⁵. Можно сказать, что Гребенщиков объявил: ««Аквариум« — это я». Или, перефразируя другого самодержца, «Член «Аквариума» — это тот, с кем я играю, и пока я с ним играю». С тех пор гуру неоднократно перетасоввывал состав группы, назначая и изгоняя людей по собственной прихоти⁶.

Картина развала великой страны производила сильное и гнетущее впечатление, однако обывателям хотелось верить, что из этой разрухи родится нечто новое. Надеялись они напрасно: родился ворох беспомощных, зависимых от иностранного капитала клептократических государств. Но тоска и надежды начала 90-х породили наиболее яркие, «классические» альбомы русских рокеров. «Пластун» (1991) и «Актриса Весна» (1992) у «ДДТ», «Шабаш» (1991) и «Для тех, кто свалился с луны» (1993) у «Алисы», «Зомби» (1991) у «Крематория» и т. д.

Гребенщиков откликнулся на произошедшую катастрофу «Русским Альбомом». Это, пожалуй, наиболее нагруженный отсылками к православию альбом Гребенщикова. Есть в нём и довольно мрачные песни, например, «Волки да вороны» и «Кони беспредела». Кстати, последняя явила собой попытку описания и объяснения произошедших в стране перемен в контексте всей истории России. Поэтому остановимся на ней подробнее.

Гребенщиков утверждал, что «Русский Альбом» стал откликом на смерть рок-барда Александра Башлачёва. Легко обнаружить перекличку между текстами песен «Кони беспредела» и башлачевским «Ванюшей». Творчество Башлачёва, безусловно, заслуживает отдельного портрета. Здесь же пока отмечу, что Гребенщиков не стал первооткрывателем той своеобразной «историософии», содержащейся в «Конях беспредела». Впрочем, как увидим далее, не был им и Башлачев.

Утраченная ось

Обратимся к тексту Гребенщикова:

Ехали мы, ехали с горки на горку,

Да потеряли ось от колеса.

Езда по горам и ухабам — это история России, осью которой для Гребенщикова являются «традиционные ценности», то есть православная религия и основанная на ней культура. Вот эта-то ось и была утрачена на очередном из «ухабов». Мысль не новая. Стенания об «утрате корней» и необходимости вернуться в лоно церкви раздавались в прессе и по телевидению с конца 80-х годов. Для примера возьмите хотя бы фильм «Мальчики» 1990 года. Хотя он и снят по роману Достоевского «Братья Карамазовы», но в финале действие переносится в современный режиссеру СССР, в котором толпа народа молится со свечками в руках под колокольный звон и т. п. Или документальный фильм о Варламе Шаламове «Несколько моих жизней» 1991 года. Фильм рассказывает о трагической судьбе писателя, но противопоставляет сталинизму и Сталинской эпохе не коммунистические взгляды самого Шаламова, а… всё то же православие. Фильм буквально напичкан куполами, крестами, церковным пением, свечечками и иконами. Таких фильмов, статей в то время было просто море, так что Гребенщиков тут, как всегда, идёт по проторенной колее.

Вышли мы вприсядку, мундиры в оборку;

Солдатики любви — синие глаза…

Вот что интересно, Гребенщиков невольно признаёт, что после «утраты оси» люди вздохнули свободнее — стали плясать, принарядились, объявили себя «солдатами любви», смотрели на мир чистыми глазами. Тут у него уж невольно прорывается тоска по вере и оптимизму вчерашнего дня. Советские люди смотрели в будущее с надеждой, стремились вперёд. «Мудрые» идеологи новой России поспешили отменить будущее, повернуться к нему спиной, чтобы вечно рыдать по «золотой» старине.

Взяли — повели

Как взяли — повели нас дорогами странными;

События русской революции Гребенщиков объявляет следствием большевистского заговора и обмана. Вообще прекрасно это звучит: «взяли — повели». Как будто многомиллионный народ это такой ослик, которого можно взять да повести, куда нужно. Даже цари при поддержке церкви (а ведь это у нас «ось», как выяснилось!) не смогли запросто превратить весь русский народ в крепостных рабов. Народ неустанно бунтовал против своего рабства. Теперь же горстке заговорщиков удалось взять полтораста миллионов человек и положить их себе в карман. Неужели Ленин с Троцким были такими джеймсами бондами, что сумели перехитрить всю царскую полицию, и такими терминаторами, что смогли победить всю «золотопогонную» царскую армию, или такими цицеронами и златоустами, что сумели переговорить всех говорунов, обмануть буквально всю страну, так что крестьяне позабросили своё излюбленное православие и, как апостол Пётр по воде за Иисусом, пошли за большевиками, сами не зная куда?

Собственно, этот миф о русской революции не нов, его распространяли ещё белоэмигранты. Дадим же слово обвиняемым. Господину Гребенщикову отвечает товарищ Троцкий: «Дело в том, что общество не меняет своих учреждений по мере надобности, как мастер обновляет свои инструменты. Наоборот, практически оно берет нависающие над ним учреждения, как нечто раз навсегда данное. В течение десятилетий оппозиционная критика является лишь предохранительным клапаном для массового недовольства и условием устойчивости общественного строя: такое принципиальное значение приобрела, например, критика социал-демократии. Нужны совершенно исключительные, независящие от воли лиц или партий условия, которые срывают с недовольства оковы консерватизма и приводят массы к восстанию.

Быстрые изменения массовых взглядов и настроений в эпоху революции вытекают, следовательно, не из гибкости и подвижности человеческой психики, а, наоборот, из ее глубокого консерватизма. Хроническое отставание идей и отношений от новых объективных условий, вплоть до того момента, как последние обрушиваются на людей в виде катастрофы, и порождает в период революции скачкообразное движение идей и страстей, которое полицейским головам кажется простым результатом деятельности «демагогов»⁷».

Таким образом, представление о том, что русскую революцию делал не сам народ, что она была ему навязана, коренится в глубоком презрении к этому народу, в неверии в его разум и чувства, в приравнивании к тупой скотине, которую можно взять за рога и повести на убой (впоследствии Гребенщиков будет неоднократно уптореблять в песнях слово «стадо»). Уж скорее вышеприведённые строки Гребенщикова можно было бы отнести к периоду Приватизации. Да и то «демократы-ельцинцы» вынуждены были подкупить народ, раздарив ему в собственность бывшие казёнными квартиры и начав по-дешёвке раздавать земельные участки под дачи, а также немало пострелять в безоружных людей в Москве. И кроме того в руках у «приватизаторов» был государственный аппарат, с современнейшими средствами массовой пропаганды. В то время как у большевиков к 1917 году была только одна газетка, которая выходила нерегулярно и с большими трудностями, против огромных тиражей, которыми располагали другие партии.

Хорошенькое дело

Вели — да привели, как я погляжу;

Сидит птица бледная с глазами окаянными;

Что же, спой мне, птица — может, я попляшу…

Теперь автор обвиняет большевиков в той разрухе, которую он наблюдал в 1992 году. Хорошенькое дело! Оно, конечно, прошлое определяет будущее, но не в том ведь смысле, что наши давние предки специально и точно его выдумывают и назначают. Это ведь всё равно, что обвинять Вольтера или Руссо в Наполеоновских войнах. Или почему бы не обвинить во всём династию Романовых? Можно ведь сказать, что они так плохо управляли страной, спровоцировали революционный кризис, который привёл к крушению империи, образованию СССР, вырождению партии и приходу к власти Горбачёва, а потом Ельцина, которые этот СССР развалили, и теперь Гребенщикову неприятно на это смотреть. А то и на Рюриковичей можно бочку покатить или вообще на Древний Рим.

Не логичнее ли было обратить свой гнев на Ельцина и его партноменклатурных соратничков? Или, наконец, на себя? Ведь Гребенщиков такой индивидуалист и нарцисс! Но в том-то и проблема, что эгоисты-мещане и не делают революций. Как сказал Александр Тарасов: «Основа мещанского сознания – эгоизм. И этот эгоизм будет подталкивать обывателя в ситуации выбора не к коллективным действиям протеста, а к поискам пути индивидуального спасения»⁸.

Гребенщиков и по сей день открещивается от любого активного вмешательства в политику, отвергает любые перемены на том основании, что перемены — это революция, а революция — это убийство детей⁹. При этом Гребенщиков подло молчит о том, что отсутствие революции также чревато массовыми смертями, в том числе детскими. Капитализм без всяких войн «мирным» способом убивает без счёта. Даже религиозный философ Бердяев признавал во время Первой мировой войны: «Всё современное человечество жило ненавистью и враждой. Внутренняя война была прикрыта лишь поверхностным покровом мирной буржуазной жизни, и ложь этого буржуазного мира, который многим казался вечным, должна была быть разоблачена. Истребление человеческой жизни, совершаемое в мирной буржуазной жизни, не менее страшно, чем то, что совершается на войне»¹⁰. Сегодня, когда РПЦ отбирает помещение или землю у очередной детской больницы¹¹, когда казнокрады «оптимизируют» расходы на здравоохранение, социальную поддержку малоимущих, когда отупляющий масскульт провоцирует игры в самоубийства¹², это чревато мучениями и преждевременными смертями детей.

Где же был всемудрый Гребенщиков, когда страна катилась в пропасть? Пел песни про «Движение в сторону весны», а потом и вовсе смылся за кордон. На кого пенять-то? Ну, конечно, на Ленина. Он сдачи не даст.

Запрягай мне, господи, коней беспредела

Спой мне, птица, сладко ли душе без тела?

Легко ли быть птицей — да так, чтоб не петь?

Запрягай мне, Господи, коней беспредела;

Я хотел пешком, да видно, мне не успеть…

А чем мне их кормить, если кони не сыты?

Как их напоить? — они не пьют воды.

Шелковые гривы надушены, завиты;

Острые копыта, алые следы.

«Кони беспредела» — это и есть советская история, которая является несправедливой и неправильной, потому что в СССР не было царя, дворян и, конечно же, православной церкви… ой, то есть была, но мало. «Острые копыта, алые следы», очевидно, намёк на репрессии. Надо сказать, что права православной церкви вернул именно ненавистный русским неотрадиционалистам Сталин. Ну, чем не единство и борьба противоположностей?

Опять же, невольно в образе «коней беспредела» Гребенщиков отразил и стремительное развитие страны. Трудно не заметить в истроии Советского Союза индустриализацию, социальные преобразования, научные достижения, выход в космос, рост влияния на международной арене вплоть до превращения во вторую мировую сверхдержаву. Но всё это, конечно, не главное. Главное, чтобы церквей побольше строилось. И в этом акценте на примат культуры есть и своекорыстный момент: Гребенщиков-то у нас тоже стал мистиком, религиозным певцом, стало быть и ему от распространения религиозных настроений одна польза — почёт и преклонение.

А вот и все мои товарищи — водка без хлеба,

Один брат — Сирин, а другой брат — Спас.

А третий хотел дойти ногами до неба,

Но выпил, удолбался — вот и весь сказ.

Эх, вылетела пташка — да не долетела;

Заклевал коршун — да голубя.

Запрягли, взнуздали мне коней беспредела,

А кони понесли — да все прочь от Тебя…

Вот так-то. Советская история, хоть и приблизила людей к космосу, но отдалила от бога. Видимо, в качестве возмездия бог и покарал советских людей Ельциным и Приватизацией. Хотя нет, при Ельцине же начался «духовный ренессанс»… Опять какая-то путаница выходит: не то софистика, не то схоластика. Это только в песне всё складно получается:

Метили мы в дамки, да масть ушла мимо;

Все козыри в грязи, как не крути.

Отче мой Сергие, отче Серафиме!

Звезды — наверху, а снег — на пути.

Аквариум и эстетика абсурда

Но таких связных в идейном плане текстов у Гребенщикова немного. Наиболее постоянными темами его произведений, наряду с религией, остаются выпивка и женщины, коих он воспринимает преимущественно в качестве сексуального объекта: «Пейзанки с визгом мочатся в кустах» («Картинки из сельской жизни»), «А в небе бабы голые летят» («Московская Октябрьская»), «Вышла из дому Настасья, в чём её мама родила» («Инцидент в Настасьино») и т. д. Кстати, сегодня БГ выступает за легализацию проституции (и наркотиков), но якобы исключительно из заботы о бюджете страны¹³. Так что sex, drugs, бюджет!

А всякие там религиозные намёки в текстах песен не стоит принимать слишком серьёзно, ибо по большей части тексты «Аквариума» (включаем сюда и песни на стихи Джорджа Гуницкого) представляют абсурдистский стёб, набор образов, призванных удивить и позабавить.

Конечно, главным идеологом абсурдизма в «Аквариуме» был Анатолий (Джордж) Гуницкий, одно время даже являвшийся директором «Театра абсурда», писавший в этом стиле не только стихи, но и пьесы. Однако и в творчестве Гребенщикова абсурд играет ключевую роль, особенно в его поэзии и прозе.

Идеологи русского абсурдизма Хармс и Введенский, оказавшие большое влияние на русских рокеров (в том числе, например, на Кузю Уо и Егора Летова) исходили из мистического, религиозного мироощущения. Отец Хармса был начётчиком — толкователем и гадателем по Библии. Абсурдисты исходили из посылки, что мир устроен иррационально; если мир создан всемогущим богом, чья мудрость человеку непонятна, то попытки объяснить мир с помощью человеческого разума тщетны: в мире вещей и тем паче в человеческом поведении торжествует абсурд, бессмыслица с точки зрения человеческих разума и морали, но, видимо, имеющая какое-то значение для таинственного божества. Абсурдисты намеренно стремились превратить свои произведения в соединение несовместимого, в рассыпающуюся мозаику, кавардак, случайный набор разнообразнейших элементов действительности.

Однако, если присмотреться к творениям того же Хармса повнимательнее, то окажется, что элементы, которые комбинирует автор не так уж разнообразны, их набор ограничен кругозором обыкновенного российского столичного буржуа начала ХХ века. Действие произведений Хармса, как правило, разворачивается в городе (при том, что Россия начала века была преимущественно крестьянской страной), и далеко не в различных частях города. Например, мы не увидим в этих произведениях ни заводов, ни казарм — обычно это квартиры да чиновничьи конторы. Если же вдруг в фокусе авторского зрения оказываются крестьяне, то это оказываются не настоящие крестьяне, а переодетые, взятые не из деревни, а со сцены оперного театра ( См. «Исторический эпизод»).

Вот и выходит, что «вселенский абсурд» Хармса объективно, помимо воли автора превращается в абсурд буржуазной жизни или абсурд буржуазного сознания.

Любовь и религия

Кстати, как мы помним, среди рокеров изображать окружающую действительность в виде карнавала абсурда начал Боб Дилан, которому подражал и Гребенщиков.

Важно отметить ещё один важный формальный приём, которым пользуются и Дилан, и Гребенщиков: как правило, изображение абсурда даётся в куплетах их песен, в то время как скрепляющая разрозненные картинки идея даётся в припеве. Например, в песне Дилана «Is Your Love In Vain?» вереница образов постоянно возвращается к заглавному вопросу: «Неужели твоя любовь напрасна?» Также и песня «Emotionally Yours» постоянно упирается в признание: «В чувствах я всегда буду твоим».

То же и у Гребенщикова, например, в песне «Не могу оторвать глаз от тебя». В куплете автор поёт о себе и своей жизни, выдаёт метафоры одну за другой, а в припеве повторяет: «Я не могу оторвать глаз от тебя».

Почему так? Самый очевидный ответ заключается в том, что для отчуждённого человека современного общества, особенно для буржуа, который не только не понимает, но и боится окружающего мира — единственным прибежищем становится личная жизнь, чувство интимной привязанности, которое превращается в убежище от житейских треволнений.

Но есть тут и другой аспект: ведь Дилан и Гребенщиков не дают прямых указаний на то, что адресатом их песен является девушка или вообще человек, что позволяет трактовать их как песни религиозные, молитвенные, то есть обращённые к некоему богу. Недаром в видеоклипе на песню «Не могу оторвать глаз от тебя» Гребенщиков изображается медитирующим на вершине горы в полном одиночестве, а не в обществе приятной дамы. Тем более, что у обоих авторов есть и песни, адресатом которых является господь бог — «Senor» и «Хозяин».

Таким образом связующим элементом сознания для певцов абсурда становится именно религия, она позволяет им хоть как-то систематизировать представление о мире, увидеть в происходящем некий смысл. И именно в этом, а не в постоянном упоминании мифологических персонажей или религиозных ритуалов, заключается главный религиозный посыл песен «Аквариума». Причём песни такого рода (с обращением «на ты» к некоему потустороннему адресату) становятся постоянными у Гребенщикова уже в девяностые, то есть по мере того, как религия внедрялась в сознание населения взамен научного мировоззрения.

Гребенщиков и кагэбэшный сапог

В этот же период Гребенщиков сформировал новое отношение к недавнему советскому прошлому («всё было плохо») и новый образ своей юности («нас угнетали»); а также отношение к настоящему («теперь всё хорошо, и нас не угнетают»). Договорился даже до того, что заявил, будто никакой приватизации в России не было, а все потекшие за границу в девяностые капиталы были получены не от распродажи накопленных страной богатств, а являлись наворованными и припрятанными деньгами КПСС¹⁴!

Ну, а заветную мантру про свою несчастную юность, растоптанную кагэбэшным сапогом, он повторяет почти в каждой публичной беседе. Любопытно, что когда ему фанаты задали, казалось бы, обыденный вопрос: «Чего Вы больше всего боитесь в жизни, и что доставляет наибольшую радость?» — БГ с пафосом ответил, что не хочет никому «навязывать своё мироощущение». Зато, когда дело доходит до политики, то Гребенщиков, не стесняясь, начинает компостировать мозги аудитории либеральными штампами про то, что «и десять, и сорок, и сто лет назад власть в России была точно такой же, как сейчас», и что «лучше, чем сейчас, власть в России никогда не бывала»¹⁵.

В интервью «Нашему радио» в 2002 году он объявил: «Тогда в силу того, что мы находились на положении скорее подсудных деятелей, то есть мы были откровенными нарушителями закона, только потому что мы играли не то, что было официально принято играть, у нас не было возможности заниматься тем, что мы делаем, профессионально, поэтому к моему великому сожалению, многое из того, что было записано тогда, могло быть записано лучше при другом социальном строе, если бы у нас была возможность просто больше работать с музыкой. А теперь есть возможность работать с музыкой, не приходится отвлекаться на мелочи типа «как пробраться в студию незамеченным». Для меня однозначно лучше сейчас. Неважно в чем проблема, главное, чтоб не мешали работать. Для меня музыка является занятием стопроцентным 24 часа в сутки, мне интересно этим заниматься. Поэтому, естественно, хочется сделать то, что я делаю, максимально хорошо».

Правда, уже через пару секунд Борис Борисыч вынужден был сознаться: «Если посмотреть на всю постсоветскую музыку, то я, честно говоря, с трудом смогу вспомнить людей, которые ставили цель что-либо сделать в музыке. Последние 10-12 лет. Не помню ни одного МУЗЫКАНТА. Есть очень много хороших ИСПОЛНИТЕЛЕЙ. Но человека, который пытался сделать что-то, что еще не сделано или просто сыграть на инструменте хорошо, — таких, к сожалению, я не помню. Меня это немножко печалит»¹⁶.

Получается, что в союзе всё было плохо, рокеров преследовали, не давали им заниматься любимым делом, но музыканты с большой буквы были, а теперь им создали все условия, но настоящие музыканты перестали быть, а тех, кто есть, слушать противно.

Откуда взялся и куда девался андеграунд

Напрашивается обывательский вывод: мол, искусство — это преодоление, мол, рок существовал, борясь с «совком», и вообще развивался не «благодаря», а «вопреки», и т. п.

Но разве сейчас не с чем бороться? Развал экономики, разгул криминала, полицейское насилие, власть денег, чванство бюрократов, падение нравов, культурная деградация…

Нет, дело отнюдь не в этом. А в том, что, во-первых, советский государственный аппарат, может быть, и не вполне удовлетворял спрос советских граждан на оригинальное, актуальное искусство, но зато создавал сам этот спрос. Престиж подлинного, интеллектуального искусства был высоким, существовал массовый спрос на поэзию, литературу, театр, живопись. Причём требования к искусству предъявлялись тоже высокие: Евтушенко это вам не Пригов, острые постановки в советском «Современнике» не сравнить с непристойными кривляниями в театре Виктюка или Серебренникова. Причём развитая и насыщенная сфера культуры (в которой, конечно, была и своя «попса», но ею всё далеко не исчерпывалось) подпиралась развитыми и продвинутыми сферами образования и науки — все эти три сферы вместе и определяли интеллектуально-творческую среду. Сегодня учителя превращены в некую помесь официантов и клоунов на детском утренике, а учёные низведены до статуса попрошаек и шарлатанов, выуживающих деньги у инвесторов при помощи различных фокусов.

И ещё один важный момент. Вся советская маргинальная творческая богема могла спокойно заниматься творчеством потому, что могла практически не работать и при этом не помирать с голоду. Легко им жилось, понимаете? Развитая социальная сфера, мощный сектор государственной собственности много что делали бесплатным, да и благополучные и воспитанные в духе коллективизма люди терпимее относились к «нищенствующим поэтам»: можно было за спасибо, за песни под гитару прокатиться зайцем в общественном транспорте, подкормиться у какой-нибудь продуктовой базы, пожить в каком-нибудь летнем лагере или неиспользующемся доме, можно было числиться на какой-нибудь должности кочегара или сторожа, получать вполне неплохую зарплату и при этом почти не показываться на работе. Так ведь ещё эта братия кочевряжилась и обижалась, что вынуждена работать, чтобы уйти от статьи за тунеядство. Хотя в действительности они вообще могли ничего не делать и жить «нахаляву». Можно сколько угодно называть это признаками распада, расхлябанности советской системы, неэффективного расходования ресурсов, но именно это и позволило существовать хвалёному и «героическому» рокерскому подполью, художникам-авангардистам, писателям-мистикам и прочим иконам диссидентства.

При нынешнем капитализме такой адеграунд просто невозможен. Его и нет.

Жизнь отдельного Гребенщикова

Подводя итог сказанному, хочется подчеркнуть, что если в 1991 году Гребенщиков пел «Коммунисты мальчишку поймали», то это не потому, что он родился с ненавистью к плановой экономике и жаждой разрушить СССР. Гребенщиков плыл по течению, а уж течение принесло его туда, куда принесло.

То, что лично он в результате приватизации и включения бывшей РСФСР в капиталистическую миросистему оказался в выигрыше, материально разбогател, и предопределило его любовь к рынку и впоследствии заставило петь «да здравствует частная собственность, да здравствует капитализм», хотя в советское время он об этом, если и помышлял, то уж во всяком случае не заикался. «Жизнь всех людей едва ли станет лучше; но жизнь отдельного человека может стать лучше», — говорит теперь Гребенщиков, когда фанаты просят его высказаться по поводу ужасающей жизни народа в стране. Мол, кто успел, тот и съел¹⁷.

Чувство политической и коммерческой конъюнктуры не изменяет гуру и ныне: то он выступит в Кремле для членов правительства, то петицию в поддержку «болотных сидельцев» подмахнёт, то встречу рокеров с Сурковым организует¹⁸, то примет участие в марафоне Amnesty International, то к Грызлову побежит на кофеёк, то в ельцинскую предвыборную кампанию впишется. На обвинения в беспринципности Гребенщиков отвечает со всею откровенностью: «Если бы меня Леонид Ильич Брежнев пригласил чашку кофе выпить, я бы тоже пошел»¹⁹.

Как с «сильными мира сего», так обстоит у Гребенщикова и с сильными мира небесного»: то в церкви свечечку поставит, то в индийский ашрам съездит просветления занять. Правда, стоит заметить, что, как и большинство наших «буддистов» и «индуистов», эти религии Гребенщиков знает только с чужих слов, то есть в европеизированном варианте. Из всех лам его привлёк датчанин Оле Нидал, занимаясь переводами буддийских текстов на русский язык, он берёт за основу не оригинал, а англоязычные пересказы. То есть, как настоящий русский, Восток он предпочитает разглядывать через британский монокль.

Всеядность позволяет ему прекрасно ладить и с кремлёвскими бюрократами, и с западными правозащитниками, дружить с церковными иерархами и выступать в ООН по протекции неоиндуистского гуру. Видимо, попытка эмиграции показала ему, что «за своего» его на западе всё равно принимать не будут, а в качестве экзотического восточного гостя — пожалуйста.

Автор: Дмитрий Косяков

Аквариум — недоразгаданная тайна. Часть I.

Другие рок-портреты

Примечания