Красное на голубом: Интеллигенция, власть и церковь на сломе эпох. Ч. 1.

Горе мое, пыль земная пусти меня,
Небеса голубые, бездонные, смилуйтесь.
Как пропадал в ослепительных снах велика…
Пух целебный нагрезил Иерусалим…

Дмитрий Ревякин (гр. «Калинов Мост»)

Книга эта [Библия] весьма интересна. В ней есть великолепные поэтические места; и несколько неглупых басен; и несколько кровавых исторических хроник; и несколько полезных нравоучений; и множество непристойностей; и невероятное количество лжи.

Марк Твен

Что происходит в православной церкви сегодня? Какую позицию в её отношении должны занимать левые? Для того, чтобы ответить на эти вопросы, необходимо понять сущность нынешней РПЦ. А для этого необходимо обратиться к истокам.

Безбожный режим и религиозный народ

В отечественной науке и публицистике новейший период церковной истории связывается с представлением о неком «религиозном ренессансе», имевшем место на закате Советского Союза и в первые годы ельцинской власти. С разбора этого мифа мы и начнём наш анализ.

Вот, что пишет о послевоенном периоде советской истории кандидат философских наук, доцент Тамбовского государственного университета Татьяна Пронина: «По мере ослабления государственной репрессивной политики в отношении верующих и религиозных объединений происходит естественное обращение некоторой части граждан к религии»¹. В этой фразе налицо три идеологических декларации:

1. советская власть на протяжении всей своей истории искореняла религию при помощи гонений на верующих;

2. «наличие устойчивой «скрытой» религиозности советских людей»²;

3. благодаря ослаблению репрессий эта «скрытая религиозность» вырвалась на свободу и расцвела пышным цветом.

То есть общество было естественно религиозным, но искусственно отталкиваемым от религии «тоталитарным советским режимом». Безбожной коммунистической идеологии противостоит природная религиозность народа. Подобную схему воспроизводят многие учёные и публицисты. Пронина разве что добавляет гипотезу о том, что «религиозность населения» сохранилась «на уровне обрядов и бытовых традиций».

Сквозь вышеприведённую идеологическую схему она смотрит на статистические данные, документы и воспоминания.

А как же быть со свидетельствами таких «столпов религиозной философии», как Василий Розанов и Сергий Булгаков? Ведь они говорят о прямо противоположном.

Розанов сообщает о том, как легко и естественно русский народ сбросил с себя бремя старых традиций и верований в 1917 году: «Даже «Новое время» нельзя было закрыть так скоро, как закрылась Русь. Поразительно, что она разом рассыпалась вся, до подробностей, до частностей»³. И далее: «Переход в социализм и, значит, в полный атеизм совершился у мужиков, у солдат до того легко, точно “в баню сходили и окатились новой водой”»⁴.

Сталинские «репрессии»

На мой взгляд, именно сталинская власть закрепила курс на возрождение религии.

Сама Пронина свидетельствует: «Официальные документы подтверждают, что в послевоенный период наблюдался значительный рост активности религиозных объединений и верующих. Это обнаруживает себя и в росте количества ходатайств об открытии храмов, и в активизации деятельности незарегистрированных религиозных групп. К примеру, только в первом квартале 1945 г. было зарегистрировано 1141 общество»⁵.

Пронина дополняет это следующим заявлением: «В этот же период параллельно продолжается процесс закрытия храмов, репрессий в отношении священнослужителей и активных верующих, которых обвиняют в антисоветской деятельности, нарушении советских законов». То есть по её словам выходит, что народ тянулся к религии, а власть продолжала верующих угнетать. Зачем же тогда им стали разрешать регистрировать религиозные общества?

Опять же, если какой-нибудь осуждённый оказался верующим, то где гарантия, что он пострадал именно за веру? Понятно, что при Сталине людей любили сажать по фальшивым обвинениям, так может быть репрессии касались всех, а не только верующих, и вера тут ни при чём?

Думается, что карали именно тех верующих, чья организационная и пропагандистская деятельность выходила за обозначенные государством рамки. Тех церковников, которые держались этих рамок и сотрудничали с государством, никто не трогал.

Так кто же был под дулом автомата?

От сороковых годов автор легко перепрыгивает к концу пятидесятых, не учитывая разницу религиозной политики при Сталине и при Хрущёве. В «оттепель» антирелигиозная пропаганда активизировалась, но эта работа была в значительной мере свёрнута после отстранения Хрущёва. И даже во времена «оттепели» говорить о репрессиях в отношении верующих трудно.

Вряд ли можно счесть свидетельством репрессий упоминаемый в статье циркуляр тамбовского архиепископа, «в котором запрещалось священникам привлекать к службе и участию в церковном хоре детей до 18 лет». Понятно, что архиепископ издал этот циркуляр по распоряжению светских властей, но ведь не под дулом автомата. Иначе нам придётся считать репрессиями вообще любые распоряжения начальства и любой закон.

«В 1965 г. годовой оборот Тамбовской епархии составлял 1365596 руб. Сумма по советским меркам огромная»⁶. И никто не натравливал на епархию ОБХСС. Стало быть, говорить нужно не столько о том, что «приверженность традиционным религиозным практикам сохранялась у определенной части населения даже в годы жестких ограничений религиозной жизни и активной антирелигиозной пропаганды»⁷, сколько о потворстве и благосклонном отношении властей к церкви, а также о кризисе официальной идеологии.

Не затуманивают картины обороты вроде «даже в эти годы жестких ограничений жизни и деятельности религиозных объединений и верующих» или «несмотря на чинимые властями препятствия», за которыми следуют свидетельства об активности разнообразных христианских организаций. Это лишь свидетельствует о том, что власти стремились контролировать, но никак не пресекать или прекращать распространение религии.

Ворота храмов и мечетей оставались открытыми в то время как, например, всякие попытки по-новому трактовать марксизм в обход утвердившейся партийной догматики жёстко карались в зародыше, всякая полемика или критика официальной идеологии с научных, марксистских позиций не допускалась в принципе, марксистские кружки разгонялись, их организаторы предавались суду. Так власти сами опекали религию в качестве единственной идеологической альтернативы партийному официозу.

Просто разогнать и посадить? Или не просто?

В материалах уголовного дела из госархива Тамбовской области содержатся прямые подтверждения активной религиозной жизни одной из баптистких общин: «Участились незаконные сборища ее членов; усилилось вовлечение в общину новых членов; стали практиковаться выезды ее руководителей и активных членов за ее пределы; увеличилось количество получаемой и распространяемой нелегальной религиозно-пропагандистской и клеветнической литературы, в т. ч. и специально предназначенной для детского чтения; стали проводиться специальные сборища молодежи и ее поездки в другие города на встречи с единоверцами; активизировалась работа по вовлечению в общину несовершеннолетних с организованным обучением религии»⁸.

Хорошо. А какие антирелигиозные меры за этим делом последовали? И последовали ли они вообще? Общину разогнали, а руководителей посадили? Или послали пару нудных агитаторов с лекциями по клубам? Второе более вероятно.

Выходит интересная картина: если Пронина отмечает где-то рост числа верующих (например, рост числа «взрослых» сознательных крещений в семидесятые годы), то это естественная религиозность, а если снижение (например, то, что «в г. Нижнем Тагиле Свердловской области в 1970 г. число посетителей единственного действовавшего в городе Казанского храма в дни крупных религиозных торжеств упало до 400–600 человек, снизившись в 4–6 раз по сравнению с концом 1950-х гг.»), то это «следствие атеистической политики советского государства»⁹.

А почему не наоборот? Рост числа верующих был спровоцирован государственной политикой, а сокращение — естественным отвращением людей от религии?

Конечно, ситуация несколько сложнее. Дело в том, что в советском обществе действовали две противоречивые тенденции: прогрессивная, значительно усиленная революцией 1917 года, и реакционная, ярко проявившаяся в сталинской контрреволюции и искавшая опоры в церковной архаике. «Оттепель» была противоречивой и слабой попыткой отменить сталинский реакционный курс и вернуться к традициям Октября, но эта попытка была отбита окостеневшим партийным аппаратом.

Двоедушие советских граждан

Большевики пытались вывести Россию из средневековья к социализму, минуя буржуазную стадию. Увы, жестокая логика истории возвращала нашу революцию в буржуазное русло. А буржуазное государство ХХ и XXI вв. немыслимо без религии и церкви.

Пронина пишет о «своеобразном советско-религиозном двоеверии»¹⁰, однако голословно приписывает это опять же сохранившейся традиции и внутренней религиозности. Искать же причину снова нужно в противоречиях сталинской контрреволюции, которая с одной стороны свела коммунистическую идею к ритуалу, а с другой приучила советских граждан к двоедушию.

Оруэлл в своём замечательном эссе «Во чреве кита» так описал превращение сталинизма в религию:

«Эта идея была из тех, в которые можно верить. Вот оно, всё сразу — и церковь, и армия, и ортодоксия и дисциплина. Вот она, Отчизна, а — года с 35-го — ещё и Вождь. Вся преданность, все предубеждения, от которых интеллект как будто отрёкся, смогли занять прежнее место, лишь чуточку изменив облик. Патриотизм, религия, империя, боевая слава — всё в одном слове: Россия. Отец, властелин, вождь, герой, властитель — всё в одном слове: Сталин. Бог — Сталин. Дьявол — Гитлер. Рай — Москва. Ад — Берлин. Никаких оттенков»¹¹.

Присовокупим ценное рассуждение советского и российского историка Вадима Роговина:

«Официальная пропаганда всё более отождествляла партийное единство с беспрекословным подчинением воле вождя, упорно обрабатывала массовое сознание в духе культа Сталина. Успехам такого рода идеологических манипуляций благоприятствовал низкий уровень политической культуры масс, социальное сознание которых было отягощено многовековым наследием культурной отсталости. Как показал и последующий опыт маоистского Китая, идейный и нравственный вакуум, возникающий в результате крушения традиционного религиозно-патриархального сознания, способен легко заполняться тем, что К. Маркс называл светской религией, а М. Вебер — харизмой, т. е. обожествлением всеведущего и всемогущего «вождя». Впрочем, как показал исторический опыт, вождистские режимы в первой половине XX века с относительной лёгкостью утверждались и в странах, обладавших традициями демократической политической культуры»¹².

Это и обусловило сближение партии с церковью и совмещение светских и религиозных ритуалов в быте простых граждан, особенно в деревне.

Священники борются с троцкизмом

Весьма интересна в этой связи статья протоиерея Владислава Цыпина «О религиозном возрождении и церковном диссидентстве 1970-х годов»¹³. Статья была опубликована в 2013 году на сайте «Православие.Ru» и в достаточной мере отражает точку зрения высших церковников.

Так вот Цыпин с похвалой отзывается о сталинской политике, благодаря которой «по-прежнему декларируемый интернационализм был ревизован в сторону, не совместимую с космополитизмом, ставшим в конце 1940-х годов одиозным жупелом, зато совместимую с патриотизмом, так что тысячелетняя история России стала уже вполне официально представляться не столько как история тюрьмы порабощенных народов и угнетенных классов, а как славная история побед русского оружия, успешно отражавшего натиск врагов», а отношение к церкви «стало более терпимым».

Батюшка Цыпин выступает как правоверный сталинец (видимо, сказалось советское высшее образование): воздав хвалу Сталину, он обрушивается на Хрущёва за то, что тот «погасил» эффект «идеологической эволюции военных и предвоенных лет», развенчал культ личности Сталина и отказался от «защиты приоритетов русских ученых и изобретателей», то есть от антисемитской политики Сталина. С разгону батюшка даже объявляет Хрущёва тайным троцкистом!

Но потом всё-таки вынужденно признаёт, что виновата в упадке религиозности не хрущёвская антирелигиозная кампания, а «стремительная урбанизация». Люди переезжали в город и прощались с бабкиными поверьями. Феномен же «религиозного возрождения» Цыпин связывает не с деревенскими обрядами, а с ростом религиозных настроений в среде столичной (московской и ленинградской) интеллигенции.

То же явствует из доклада священника Глеба Якунина христианскому комитету «О современном положении РПЦ и перспективах религиозного возрождения России» (15.08.1979), который цитирует Пронина: «В современной России происходит пробуждение и рост религиозного сознания. К религии тянутся, к религии приходят те, кто еще вчера был атеистом. А в основном обращается к Богу интеллигенция, молодежь…»¹⁴

Коммунизм — не состоявшееся царство божие

Цыпин считает, что «это была реакция на очевидный крах официальный идеологии, впрочем, не всем, конечно, очевидный». На этот фактор ссылаются и научные сотрудники Института социологии РАН Гаврилов и Шевченко: «В религиозные общины приходило новое, более молодое и образованное поколение, которое в условиях дискредитации официальной коммунистической идеологии все более активно стремилось к обретению иных мировоззренческих ориентиров»¹⁵.

Далее Цыпин делает по сути верное наблюдение:

«Толчком к ускоренной дискредитации советской идеологии послужили обещания построить в Советском Союзе коммунизм через 20 лет, имея временной точкой отсчета 1960 год. Хрущев, планируя скоростной марш к коммунизму, похоже, принимал свои посулы всерьез – иными словами, допуская риск замедления обещанных темпов, он все же полагал, что коммунизм действительно наступит во времена исторически близкие, шанс дожить до которых есть у его современников, по крайней мере из младших поколений».

Цыпин утверждает, что марксизм имел «хилиастскую закваску», то есть стремился построить царство божие на земле. Однако советские вожди подменили эту идею построением мещанского рая, что и привело к разочарованию и нравственному протесту интеллигенции и молодёжи.

«Уже с конца 1970-х годов по-советски воспитанные, но склонные к критическому восприятию окружающего мира люди испытывали разочарование и обескураженность. Суть их реакции интегрально может быть обозначена так: столько жертв, столько крови – и все это, оказывается, не ради земного рая, наступление которого было обещано, а ради того, чтобы у всех, и то лишь в перспективе, в конце концов была отдельная двух- или трехкомнатная квартира и питание достаточной и даже избыточной калорийности. Многих из тех, кто раньше принимал официальную идеологию, подобный результат грандиозной и кровавой революции оскорблял», — с таким заключением батюшки Цыпина я полностью согласен.

Вот только батюшка путается в оценках, то у него Хрущёв возвращается «к истокам — Марксу и Ленину», то вдруг выходит, что подменяет суть их учения. На самом деле отход от марксизма и извращение учения о коммунизме состоялись в сталинскую эпоху. Впоследствии лишь вносились некоторые корректировки.

Религиозное сознание неофитов и его деформации

Цыпин отмечает, что сближение советской интеллигенции и молодёжи с религией происходило благодаря писаниям «религиозных философов»: их творчество более отвечало интеллектуальным запросам образованных советских людей, кроме того, «религиозные философы» нередко начинали свой духовный путь в марксистском стане, а также довольно независимо ставили себя по отношению к церкви, нередко высказываясь в пользу её реформирования.

Свой взгляд на религиозных философов я изложил в статье «Русская религиозная философия слева направо». Я не считаю их ни «несравненно образованными», ни философами вообще. Это более или менее талантливая публицистика правого толка, порой содержащая верные замечания и ценные свидетельства.

«Религиозное сознание неофитов 1970-х годов, с увлечением подхватывавших идеи несравненно лучше образованных мыслителей начала века и их вдумчивых читателей, переживших религиозное обращение, страдало серьезными деформациями. Нуждавшиеся в руководстве и наставлениях, они спешили сами брать на себя миссию учителей и наставников, воспроизводя психотип сектантских проповедников. От деятелей и участников «религиозного ренессанса» Серебряного века – условно говоря, от тех, кто тогда с увлечением читал «Вехи», кто участвовал в Религиозно-философских собраниях, – неофиты позднесоветского периода отличались еще и тем, что <…> несмотря на обращение ко Христу, часто усваивали пристрастно критическое отношение ко всей истории России, включая и историю Русской Православной Церкви – все ее прошлое: и допетровское, и синодальное, и новейшей эпохи», — заключает Цыпин.

Что видно из этого рассуждения? Критически настроенная интеллигенция отнюдь не стремилась найти успокоение в лоне церкви — интеллигенты видели в религии идеологическое оружие, платформу, с которой ей будет легче критиковать режим и вести за собой других. Церковь же как аппарат вызывала у них, мягко говоря, настороженное отношение.

Цыпин утверждает, что, хотя богословствующие интеллигенты «идеологически вооружались против коммунизма, социал-демократии и марксизма», но в душе они разделяли ценности революционеров и интуитивно восставали против «окружавшего их российского общества позднесоветской эпохи».

Окончание следует.

Дмитрий Косяков, январь 2020 г.

Публицистика

Примечания.