Мастер и марксисты: Вожди большевиков на страницах прозы Булгакова (Ч.1)

Не надо больше париев, не надо рабов, не надо каторжников, не надо отверженных! Я хочу свободы духа, равенства сердец, братства душ. Прочь всякое иго! Человек создан не для того, чтобы влачить цепи, а для того, чтобы, расправив крылья, парить над землёй. Не надо больше пресмыкающегося человека!
Виктор Гюго.

Позволь мне cвязать пару слов, и мы воспарим над веками,
Нам нужно учиться опять ходить говорить и читать…
Стихи неизвестного поэта.

Роман и его интерпретации

Роман «Мастер и Маргарита» и его автор безумно популярны в России. Даже молодёжь охотно берёт эту книгу в руки, а уж пожилые интеллигенты и вовсе говорят о ней с придыханием. Бессчётно количество подражаний этому роману — от «Альтиста Данилова» Владимира Орлова до «Плахи» Чингиза Айтматова — постановок и экранизаций.

В России был снят полнометражный (даже более, чем!) фильм Кары, телесериал Бортко, мультфильм «Маргарита». Также существует не менее двух мюзиклов, рок-опера Александра Градского. Под впечатлением от романа написано множество песен: «Кровь за кровь», «Бал у князя тьмы» группы «Ария», «Кот Бегемот» в исполнении Вероники Долиной и т. д.

Волна булгакомании захватила и иностранных авторов. Экранизации и постановки романа и его эпизодов предпринимались и за рубежом. В частности, знаменитый польский режиссёр Анджей Вайда предпринял экранизацию ершалаимских глав «Мастера и Маргариты» и снял фильм «Пилат и другие».

По большей части, все эти интерпретации и подражания оказывались довольно беспомощными, и многие талантливые авторы честно признавали свой провал. Почему так? Заведомо вынесем за скобки всякие мистические объяснения — оставим их шарлатанам и болтунам. Мне кажется, что тайна кроется в том, что интерпретаторы в большинстве своём не поняли смысла и подоплёки романа, восприняли чисто внешние эффекты и приёмы.

Интерпретаторы стали жертвами собственного невежества в отношении той исторической обстановки, в которой создавался роман, в которой жил и творил Булгаков, а стало быть и в отношении самой личности и взглядов Булгакова.

Кто испортил булгаковедов?

В современной культуре утвердился миф о Булгакове как об истинном интеллигенте-аристократе, принципиальном противнике советской власти, гонимом и преследуемом ею, защитнике религии в стране победившего атеизма, поборнике свободы творчества и независимости личности в тоталитарном аду.

Послушаем литературного критика Льва Оборина:

«Параллельно с пьесой «Батум» о молодых годах Сталина (которая, как считают биографы, Булгакова свела в могилу: Сталин не захотел разрешать постановку) Булгаков, оказывается, пишет роман о сверхъестественной силе, о Сатане в большевистской Москве, о Христе и Пилате, о гениальном писателе, затравленном соцреалистическими критиками. Роман, в котором классическое, первородное мировое зло, Сатана и его свита — «часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо» — в карнавальной форме противостоит злу новой формации, чисто советскому. Перечитайте московские главы романа и обратите внимание на то, как часто там упоминаются органы госбезопасности, как Булгаков расставляет их агентов по углам и закоулкам, как заражены этим неврозом обитатели Москвы 1930-х. Их испортил не только квартирный вопрос, но и нечто другое»¹.

Та же мифология воспроизводится буквально на каждой странице «Булгаковской энциклопедии» видного «булгакоеда» Бориса Соколова: «Главным для Булгакова в «Багровом острове» было обличение советской цензуры, демонстрация трагической зависимости драматурга <…> от зловещего цензора»²; «Не исключено, что запрет «Батума» спровоцировал обострение наследственного нефросклероза, который через семь месяцев свёл Булгакова в могилу»³ и т. д., и т. п.

Выходит, Булгаков борется с советской цензурой (то есть как бы с советской идеологией), но эта цензура (то есть как бы идеология) в итоге одерживает верх и «сводит Булгакова в могилу». Но потом божественная справедливость торжествует, и уже в наше «демократическое» время Булгаков принят и понят.

На самом же деле оба участника этой мифической борьбы — Булгаков и советская власть — не столь одномерны, как представляется нынешним литераторам, а значит, битвы насмерть между ними быть не могло. Булгаков отнюдь не был эталоном нравственности и моральной стойкости: трижды был женат, разбрасывался деньгами, любил роскошь и по мере сил к ней стремился. В значительной мере его воля была подточена наркотической зависимостью.

«Что-то грандиозное…»

Не является Булгаков и примером твёрдости в плане политических убеждений, и пламенная ненависть к советской власти, которую ему приписывают интерпретаторы, является лишь проекцией их собственных политических пристрастий. Правильнее будет сказать, что внятных политических взглядов и убеждений Булгаков не имел, и постоянно подпадал под влияние среды и обстоятельств.

На Первую мировую войну, будучи захвачен волной патриотизма, он отправился добровольцем в качестве военного врача. С фронта его перебрасывают в тыл, под Смоленск, и назначают единственным врачом в сельской больнице. Он с увлечением берётся за новую работу. Там же он впервые вплотную столкнулся с русским народом и ужаснулся беспросветному невежеству и распространению сифилиса среди крестьян. О февральской революции 1917 года Булгаков лишь вскользь и безоценочно упоминает в повести «Морфий»:

«2 марта. Слухи о чем-то грандиозном. Будто бы свергли Николая II… 10 марта. Там происходит революция...»

Октябрь и вовсе поверг Булгакова и его жену в растерянность. «Мы живём в полной неизвестности, вот уже четыре дня ниоткуда не получаем никаких известий», — писала Татьяна Булгакова своей сестре в Москву⁴.

Революция положила конец мировой войне и вернула Булгакова в родной Киев. Когда Украину накрыла Гражданская война, в декабре 1918 года он оказался мобилизован в гетманские войска, в коих прослужил около суток — вплоть до развала этих самых войск.

В «Необыкновенных приключениях доктора» Булгакова читаем: «Меня мобилизовала пятая по счету власть…

Пятую власть выкинули, а я чуть жизни не лишился… К пяти часам дня все спуталось.

Мороз. На восточной окраине пулеметы стрекотали. Это — «ихние». На западной пулеметы — «наши». Бегут какие-то с винтовками. Вообще — вздор. Извозчики едут…»

Далее Киев заняли петлюровцы. И тоже мобилизовали доктора Булгакова. В петлюровских войсках он насмотрелся всяческих зверств и дезертировал из них, когда началось отступление. «…Бежали серым стадом сечевики. И некому их было удерживать. Бежала и синяя дивизия нестройными толпами, и хвостатые шапки гайдамаков плясали над черной лентой…» — читаем в отрывке «Из романа «Алый мах»»⁵.

До конца лета 1919 года Киев находился в руках красных. Когда город захватили белые, Булгаков был мобилизован (по другой версии, записался добровольно) в их Добровольческую армию и вывезен на Юг. Во время разгрома и бегства белых Булгаков заболел тифом и потому остался в России.

Мольба о матросах

Впоследствии Булгаков попытался осмыслить военный период своей жизни в романе «Белая гвардия» и пьесе «Дни Турбиных». Из смешения идеологий белогвардейщины, укронационализма и коммунизма Булгаков пытался синтезировать собственную позицию. Алексей Турбин, наблюдая зверства петлюровцев, взывает:

«— Господи, если ты существуешь, сделай так, чтобы большевики сию минуту появились в Слободке. <…>

Турбин сладострастно зашипел, представив себе матросов в черных бушлатах. Они влетают, как ураган, а больничные халаты бегут врассыпную. Остается пан куренный и эта гнусная обезьяна в алой шапке — полковник Мащенко.

Но тут доктор Турбин выступает вперед и говорит:

— Нет, товарищи, нет. Я — монар… Нет, это лишнее…

А так я против смертной казни. Да, против. Карла Маркса я, признаться, не читал и даже не совсем понимаю, при чем он здесь, в этой кутерьме, но этих двух надо убить как бешеных собак»⁶.

Сам Булгаков заявлял, что в своём романе стремился «стать бесстрастно над красными и белыми»⁷, но в действительности подсознательно вырабатывал идейную платформу для своего сотрудничества с советской властью.

В первоначальном варианте финала «Белой гвардии» есть строки, возможно навеянные Булгакову впечатлением от выступления Троцкого на Софийской площади:

«— Поздравляю вас, товарищи, — мгновенно изобразил Николка оратора на митинге, — таперича наши идут. Троцкий, Луначарский и прочие. — Он заложил руку за борт блузы и оттопырил левую ногу. — Прр-авильно, — ответил он сам себе от имени невидимой толпы, а затем зажал рот руками и изобразил, как солдаты на площади кричат «ура».

— У-а-а-а-а!!

Шервинский ткнул пальцами в клавиши.

Соль… … …до.

Проклятьем заклейменный.

В ответ оратору заиграл духовой оркестр. Иллюзия получилась настолько полная, что Елена вначале подавилась смехом, а потом пришла в ужас»⁸.

В редакции пьесы «Дни Турбиных» от 1925 года Мышлаевский поднимает тост за здоровье Троцкого: «Троцкий. Великолепная личность. Очень рад. Я бы с ним познакомился»⁹.

Приладиться и примириться

Переход к «новой вере» был для Булгакова тем проще, что в своё время и его отец, профессор Киевской духовной академии, приветствовал Первую российскую революцию. В своей статье «Французское духовенство в конце XVIII в. (в период революции)» он в завуалированной форме обращался к православным священникам и призывал их, «сознавая справедливость народных требований, становиться в ряды недовольных и вместе с ними переживать все ужасы революции»¹⁰.

Да и сам Булгаков отлично помнил события 1905 года и, возможно, участвовал в них. Ведь ему тогда было 14 лет, а киевские гимназисты весьма активно бастовали и митинговали, выражая солидарность с рабочими.

Итак, Булгаков стремится приладиться к новой (советской) власти, примириться с ней, даже полюбить её. И он осуществляет это через фигуру Троцкого. Лев Давыдович становится для него символом, воплощением революционной стихии и всех сопутствующих ей перемен: человеку несведущему в истории и в законах развития общества проще всего воспринимать политику через образы вождей и первых лиц. В дневнике и художественных произведениях писателя Троцкий упоминается неоднократно, приводятся выдержки из его речей.

В фельетоне «Четыре портрета» Булгаков весьма сочувственно изображает теоретиков и вождей коммунизма, взирающих с портретов на обывателя — «объект» булгаковской сатиры: «Луначарского он пристроил в гостиной на самом видном месте, так что Нарком стал виден решительно со всех точек в комнате. В столовой он повесил портрет Маркса, а в комнате кузена над великолепным зеркальным желтым шкафом кнопками прикрепил Троцкого. Троцкий был изображен в пенсне, как полагается, и с достаточно благодушной улыбкой на губах. Но лишь хозяин впился четырьмя кнопками в фотографию, мне показалось, что Троцкий нахмурился. Так хмурым он и остался»¹¹.

Сочувственно Булгаков относился и к Ленину, и к другим вождям большевиков, хотя и считал, что они ведут опасную игру. Что и нашло отражение в его произведениях «Роковые яйца» и «Собачье сердце». И тут снова сказывается обывательская ограниченность Булгакова. Ему кажется, что «революцию сделали большевики», повернув колесо истории в соответствии со своими идейными установками. Может быть, он наслушался таких глупостей в обозе Добрармии?

На самом же деле «ведомые ведут ведущих». Февральская революция, свергнувшая царя, произошла почти без участия политических партий и уж тем более большевиков, лидеры которых были на тот момент разбросаны по ссылкам и эмиграции. И далее, даже после взятия власти они делали революцию, постоянно приспособляясь к известным условиям. Как говорил сам родоначальник марксизма, «недостаточно, чтобы мысль стремилась к воплощению в действительность, сама действительность должна стремиться к мысли»¹².

Такой подход снимает с Ленина и Троцкого ореол божественного (или сатанинского) всемогущества, но при этом не умаляет их гениальности.

Курс на сотрудничество

Троцкий особенно привлекал симпатии Булгакова как руководитель победоносной красной армии, талантливый публицист, яркий оратор и как выраженный интеллигент, ценитель и теоретик искусства. Троцкий умел ценить и понимать классическое и современное искусство, в эмиграции писал рецензии на художественные выставки.

Кроме того, именно позиции Троцкого Булгаков был обязан взлётом своей творческой карьеры. Ещё во время Гражданской войны Троцкий выступал за привлечение в Красную армию военспецов, то есть старых кадров, воспитанных ещё царским аппаратом. После окончания войны Троцкий развил свою позицию в сторону иных сфер, в частности искусства. Это означало курс на сотрудничество с видными писателями, прославившимися до Октября и не обязательно бывшими пламенными сторонниками большевизма.

Троцкий настаивал, что литература, как и искусство вообще, имеет собственную динамику, и не следует подходить к ней с грубыми политическими претензиями. Главное — это талант, а не партийная принадлежность. Троцкий защищал свободу творчества и право на художественную критику существующего строя.

«В корне неправильно противопоставление буржуазной культуре и буржуазному искусству пролетарской культуры и пролетарского искусства. Этих последних вообще не будет, так как пролетарский режим — временный и переходный. Исторический смысл и нравственное величие пролетарской революции в том, что она залагает основы внеклассовой, первой подлинно человеческой культуры. Наша политика в искусстве переходного периода может и должна быть направлена на то, чтобы облегчить разным художественным группировкам и течениям, ставшим на почву революции, подлинное усвоение ее исторического смысла и, ставя над всеми ими категорический критерий: за революцию или против революции, — предоставлять им в области художественного самоопределения полную свободу»¹³, — писал Троцкий во вступлении к своей книге «Литература и революция».

Троцкий защитил от нападок и дал путёвку в литературу серапионовым братьям, имажинистам, футуристам и многим другим литературным течениям и отдельным талантам — по крайней мере вплоть до воцарения Сталина.

В этом Троцкого поддерживал талантливый организатор советской литературы, редактор журнала «Красная новь» Александр Воронский. Он подчёркивал, что конечная цель революционного процесса — это не индустриальное строительство, а развитие высших проявлений человеческой личности:

«Честь и место, особливо у нас в России, чугуну и стали, пару и электричеству, но никогда не следует забывать, что это не цель, а лишь средство, не человек для субботы, а суббота для человека. Есть первозданное, неоспоримое, непреложное, основное — могучие инстинкты и соки жизни. Они трансформируются, изменяются с каждой эпохой, но горе тому, кто посягнет на их права и законы. Сталь и бетон и яблочкин огонь — для них, для их торжества, расцвета и счастья. Борьба за них»¹⁴.

Поражение Троцкого

В вопросах литературы Троцкому, Воронскому и их единомышленникам противостояли РАПП и журнал «На посту», выступавшие за «чисто пролетарское искусство» и требовавшие от писателей абсолютной политической лояльности. За спинами «напостовцев» стояли подогревавшие полемику политические противники Троцкого — Сталин, Зиновьев и Каменев, но для них спор о литературе был лишь способом отвлечь, занять Троцкого, пока «тройка» осуществляла свои закулисные аппаратные комбинации.

Тем не менее, литературная полемика на время оградила Булгакова и многих других талантливых авторов от нападок, дала им возможность свободно творить, и всерьёз до них дошли руки у восторжествовавших сталинистов только к тридцатым годам, после окончательного разгрома всяческой оппозиции.

Для Булгакова низвержение Троцкого стало потрясением. Ещё в 1924 году временное отстранение Льва Давыдовича от исполнения обязанностей по болезни явилось для писателя мрачным предзнаменованием. В булгаковском дневнике значится: «Итак, 8-го января 1924 г. Троцкого выставили. Что будет с Россией, знает один Бог. Пусть он ей поможет»¹⁵.

Последовавшее оттирание Троцкого от власти вызывало у Булгакова тревогу за будущее России и одновременно обиду на того, кем он ещё недавно восхищался. Понемногу Троцкий превращается в объект булгаковской сатиры.

В «Дьяволиаде», вышедшей в 1924 году, имеется весьма любопытный эпизод, по мнению некоторых исследователей, отражающий реальную встречу Булгакова с заведовавшим тогда делами художественной литературы Львом Давыдовичем:

«В 8-м этаже он миновал три двери, увидал на четвертой черную цифру «40» и вошел в необъятный двухсветный зал с колоннами. В углах его лежали катушки рулонной бумаги, и весь пол был усеян исписанными бумажными обрывками. В отдалении маячил столик с машинкой, и золотистая женщина, тихо мурлыча песенку, подперев щеку кулаком, сидела за ним. <…> Мужчина, улыбаясь необыкновенно вежливой, безжизненной, гипсовой улыбкой, подошел к Короткову, нежно пожал ему руку и молвил, щелкнув каблуками:

— Ян Собесский.

— Не может быть… — ответил пораженный Коротков.

Мужчина приятно улыбнулся.

<…>

Пестрый румянец чуть проступил на мраморном человеке; неясно поднимая руку Короткова, он повлек его к столику, приговаривая:

— И я очень рад. Но вот беда, вообразите: мне даже негде вас посадить. Нас держат в загоне, несмотря на все наше значение (мужчина махнул рукой на катушки бумаги). Интриги… Но-о, мы развернемся, не беспокойтесь… Гм… Чем же вы порадуете нас новеньким? — ласково спросил он у бледного Короткова. <…>

— Итак, — сладко продолжал хозяин, — чем же вы нас порадуете? Фельетон? Очерки? — закатив белые глаза, протянул он. — Вы не можете себе представить, до чего они нужны нам.

«Царица небесная… что это такое?» — туманно подумал Коротков, потом заговорил, судорожно переводя дух:

— У меня… э… произошло ужасное. Он… Я не понимаю. Вы не подумайте, ради Бога, что это галлюцинации… Кхм… ха-кха… (Коротков попытался искусственно засмеяться, но это не вышло у него)».

В этом эпизоде очень многое напоминает о судьбе Троцкого: ему действительно выделили для работы большое помещение, но постоянно урезали финансирование, лишая его ведомство всего необходимого и всячески затрудняя работу. Весьма характерно удивление и смущение протагониста при встрече со знаменитой личностью в обстановке неустроенности и запустения. Собесский ведёт себя вежливо и старается привлечь героя на свою сторону.

Характерно, что Собесский спрашивает Короткова именно о фельетонах — основном литературном жанре Булгакова в те годы. Когда Коротков повторно вбегает в кабинет №40, Собесский фантастически исчезает, оставив после себя лишь облупленный памятник — пророчество грядущей судьбы Троцкого и следов его культа в СССР:

«Тот стоял на пьедестале уже без улыбки, с обиженным лицом.

— Извините, что я не попрощался… — начал было Коротков и смолк.

Хозяин стоял без уха и носа, и левая рука у него была отломана».

Головокружительные успехи большевиков действительно породили своеобразные культы большевистских вождей, выражавшиеся в вывешивании портретов, литературных и публицистических панегириках. В качестве примеров можно привести хвалы Андрея Платонова Луначарскому в газете «Крестьянская деревня»¹⁶ или, скажем, хвалы Сталина Троцкому в «Правде»¹⁷. Конечно, эти стихийные «культики» не шли ни в какое сравнение с пришедшим им на смену бюрократическим культом личности Сталина…

Дмитрий Косяков. Февраль 2020.

Мастер и марксисты: Вожди большевиков на страницах прозы Булгакова (Ч. 2)

Мастер и марксисты: Вожди большевиков на страницах прозы Булгакова (Ч. 3)

Мастер и марксисты: Вожди большевиков на страницах прозы Булгакова (ч.4)

Примечания