Формула. Глава 12. Рок.

Теории, будучи песнями, несут правду, но не о сути вещей, а о певце.

Ортега-и-Гассет. Этюды о любви

Чтобы человек начал слушать какую-то музыку, мало просто дать ему запись и сказать: «Послушай. Это круто!» Если это действительно оригинальная музыка, нужно научить человека слушать её, дать ему ключ, метод понимания этой музыки. Так, я долгое время слушал у Высоцкого только песни со средневековыми образами, его знаменитые «баллады», причём, ставил их на одну полку с ролевым фольклором. Потом я стал увлекаться иеромонахом Романом, духовной музыкой и стал ранжировать песни в зависимости от того, как часто в них используется слово «бог». В результате моя аудиотека Высоцкого пополнилась песнями «Купола» и «Я не люблю». Последней — из-за строчки «Вот только жаль распятого Христа» (откуда ж мне было знать, что в первоначальном варианте значилось «И мне не жаль распятого Христа»). Пользуясь этим нехитрым методом, я стал пополнять фонотеку русскими рокерами. При этом качество музыки меня почти не интересовало. Конечно, я слушал классику, но, скорее, потому, что такой выбор ассоциируется с понятием «интеллигентность». Слушая классику, я не различал художественный стиль разных авторов и у меня не было любимых композиторов-классиков. Я выделял Баха только из-за его религиозности. Антон же сделал чудо: он научил меня слушать, он пересказал мне музыку, переработав её в слова. Он рассказывал мне об изобретательности музыкантов из Pink Floyd, научил различать диалог синтезаторов и гитар, не менее увлекательно он рассказал о Джимми Хендриксе и Deep Purple. Стоит напомнить, что Интернет начале двухтысячных не был ещё широко распространён в провинции, и люди очень много узнавали друг от друга при личном общении. Наши беседы длились ночи напролёт. Антону удалось заставить меня «расслышать» даже Егора Летова, который сперва вызывал во мне резкое неприятие, но со временем стал моим любимым рокером.

Первый раз, когда я услышал «Гражданскую Оборону», эта музыка показалась мне сгустком злобы, припадком психопата. Мои одноклассники слушали её ради матов. «Я не верю в анархию!» — надрывался осипший от крика голос в хаосе неистовствующих инструментов. Вначале я отказывался воспринимать творчество Летова, но потом с удивлением и трепетом открыл в нём близкую моему сердцу «достоевщину». Я и сейчас считаю Егора Летова самым последовательным учеником Достоевского в русской литературе. Его песни были проникнуты и гностическим отрицанием «грешного мира», и трогательным состраданием к «малым сим». Образ забитой лошади из сна Раскольникова превратился у него в мёртвых мышат, умерщвлённого на бойне бычка и даже повешенной на облачке куклы. Летов прекрасно почувствовал и воспроизвёл в своей поэзии главную диллему Достоевского: безверие и ужас перед вселенной, лишённой бога. Даже эпилептическая нервозность героев Фёдора Михайловича вполне подходит лирическому герою Летова, прошедшего через собственный «мёртвый дом» — машину отечественной репрессивной медицины. Не удивительно, что в творчестве Летова встречаются ссылки и намёки на произведения Достоевского: «Развесёлый анекдотец про то, как Свидригайлов собирался в америку» (Сто лет одиночества) или приведённое полностью рассуждение того же Свидригайлова о «загробной баньке» в проекте «Коммунизм». Встречаются у него и цитаты из творчества других писателей: Леонида Андреева, Даниила Хармса, Владимира Маяковского и даже Герберта Маркузе. Кстати, образован Егор был не только литературно, но и музыкально, он был большим знатоком и тонким ценителем западной психоделической музыки. И всё это бесчисленное количество творческой информации он переплавил в свой уникальный художественный метод, не превратившийся в постмодернистскую импотентную игру цитатами, но ставший способом преобразования мира. В Егоре Летове чувствовалось самопровозглашённое мессианство. В одном из интервью он сказал: «На самом деле они всё понимают. И им не смешно. Им страшно. И до рвоты завидно. Ни один католик не позволит себе быть Христом, а я вот открыто могу заявить, что внутренне я истинно таков, как возносящийся Христос на картине Грюневальда!»

Егор Летов одарил меня своей злобой, может быть, не очень здоровой, но всё же она была естественнее, чем вечное чувство вины и уныние. Для себя я решил, что сострадание и чувство трагического противопоставляют меня окружающему миру и делают меня непричастным к его злу. Кроме того, Летов продемонстрировал совершенно новую для меня роль искусства — яростный вызов окружающей действительности, разрушение обывательской безмятежности общества. Он был тем, чем я мечтал стать — подвижником. И это подвижничество заключалось в роке. Я не соврал, когда спел «Мне часто снится Летов» — это действительно так. Во снах я задавал ему вопросы, спорил и соревновался с ним или пытался прорваться к нему через всевозможные препятствия. Ясное дело, что это была лишь попытка честно поговорить с собой через подставное лицо.

Летов выступал в Красноярске лишь дважды — в 2006 и в 2007 году. В 2008 он умер. По поводу того, почему Летов, проживший всю жизнь в Омске, ни разу не заехал в Красноярск, ходила легенда, будто в его первый приезд в наш город он прямо на вокзале получил по морде, в связи с чем немедленно отбыл и никогда не возвращался. Конечно, это мало похоже на правду, но Егор действительно не давал концертов в Красноярске, хотя и имел в нём немалое количество поклонников. Так что, едва узнав о приезде «Гражданской Обороны», я сразу купил билет. Билет стоил 600 рублей, я на тот момент уже работал и получал около 8000, то есть мог себе позволить многое, о чём в студенческие годы мог только мечтать.

В клубе я сразу обратил внимание, что аудитория очевидно делится на две части: укомплектованные атрибутикой подростки-неформалы и интеллигентного вида более взрослые мужчины. «Шпана» толпилась у сцены, возбуждённо переговариваясь в ожидании выхода группы, «умники» расположились у стен и, скрестив руки, несколько презрительно поглядывали на подростков. Я присоединился к «умникам» и тоже стал подпирать стену, не испытывая особенного ажиотажа. Но стоило Летову появиться на сцене и взять первый аккорд, как интеллигентная публика с визгами бросилась к сцене и, раскидав панков, принялась прыгать и напирать на перепуганное оцепление. Неожиданно для себя я оказался в первых рядах: чувство, охватившее меня, оказалось сильнее рассудка, стеснения. Это было так, будто на сцену вышел живой Карлсон или Чебурашка. В летовских песнях и их лирическом герое сконцентрировалось что-то настолько родное и знакомое, то, с чем мы сжились, к чему прикипели. «Евангелие», «Попс», «Иуда будет в раю» — он исполнил многие из песен, которые давно уже ушли в народ, стали фольклором, и зал многие из них пел вместе с автором. Надрываясь вместе с Егором, мы все сорвали себе глотки. В конце концов, ведь он был «наш» — такой же обитатель провинциального советского города, как и мы. Пусть москвичи и питерцы поют про свои дворцы и фонтаны, нам понятнее были «пьяный забор нетленной любви», «навозных героев гугнивый набат», «святое дупло мочегонной мечты».

Егор Летов был нашим Джо Хиллом, и поэтому, когда его не стало, я написал такую песню:

Мне часто снится Летов,

С бородой, и без,

Как будто он с концертом

Приехал к нам с небес.

На сцене вместе с Янкой

Егор не одинок,

И толпы сраных панков,

Колбасятся под рок.

И щурятся эстеты,

«За жизнь» им просят спеть,

И негодует Летов

И всем поёт про смерть.

Поёт он, вы наклали

На всё, что я спою,

Самих себя продали

И Родину свою.

Вы разучились думать,

И приучились врать.

Сказал… и снова умер:

Ему не привыкать.

Народ швырял в него бабло,

Концерт имел успех,

И я орал: «Даёшь панк-рок!»

И прыгал выше всех.

Стоит напомнить, что в то время было у молодёжи было ещё принято при встречах петь песни под гитару. Хотя, уже тогда были и тусовки, где громко включали колонки и просто молча пили пиво или что покрепче. В нашей компании пить было не принято, а вот петь мы любили. Кроме «Гражданской Обороны» мы, конечно, исполняли «ДДТ», «Алису», «Nautilus Pompilius».

Вообще русский рок для нас был очень важным явлением. Первый вопрос, который при знакомстве задавали друг другу молодые люди 90-х был «Что слушаешь?» Формат mp3 ещё не был изобретён, любимую музыку приходилось переписывать на аудиокассеты. Мой стол и книжные полки потихоньку зарастали башенками кассет с самодельными бумажными вкладышами. Подписывал их я церковнославянским шрифтом и даже придумал особый вариант церковнославянского шрифта для английских названий. Кроме того, любимые песни исполнялись под гитару на дружеских сходках. Многие обвиняют русский рок в музыкальной безыскусности, трёхаккордном примитивизме, а я благодарен за это нашим рокерам, поскольку это делало их бесни проще для исполнения. Шевчук был для нас основой, началом начал. Его было легко исполнять, слова в песнях были простые и понятные. Когда мы орали на все окрестности «Осень, ты напомнила душе о самом главном: что же будет с Родиной и с нами», нас охватывало пронзительное чувство причастности каким-то переломным событиям мировой истории, мы чувствовали себя участниками чего-то большого и очень важного — мы чувствовали время. Вся гениальность этих песен заключалась в том, что Шевчук был самым обыкновенным человеком, представителем своего поколения, и он выразил то, что было на душе у большинства. Вместе со всеми на волне перестройки он пел антивоенные песни, призывал к переменам, грозил бюрократии, ближе к девяностым вместе со всеми увлёкся православием, а в 1993, когда танки демократии давили людей и стреляли по Белому дому, Шевчук попросту ничего не понял и растерялся. Его песня «Правда на правду» тому подтверждение. Он так и не понял, кто, с кем и за что борется. Всё, что он смог предложить своим слушателям — сходить помолиться в церковь. Потом он ещё ругался, гремел против западного образа жизни, против общества потребления, пока они его окончательно не засосали. Он и не заметил, как стал сытым бизнесменом и соответственно изменил оптику своих интеллигентских очков. И я ничуть не раскаиваюсь, что верил Шевчуку тогда, и презираю его сегодня. Я и сейчас верю тому Шевчуку.

Кстати, абсолютно тем же путём прошли и остальные русские рокеры. За исключением, разве что, Гребенщикова, который сразу был мещанином, и Летова, который каким-то чудом умудрился вывернуться из этой исторической ловушки. Как только спецназ Ельцина зачистил Белый дом от оппозиции, а улицы Москвы от случайных прохожих, в культуре поднялся радостный вой, о конце «кровавого тоталитаризма» и о «расцвете демократии». Летова, как самого непримиримого и смелого обличителя советского государства немедленно стали зазывать на различные телеканалы, устраивать ему концерты. Но на телевидении и со сцены он открыто заявил, о своей враждебности новому режиму и написал песню «Слышу, как поёт моя советская Родина». Порыскав глазами вокруг в поисках сил, способных противостоять развалу, он примкнул к Национал-большевистской партии. Тут он, конечно, сам пошёл на поводу у пропаганды, но не так, как другие. Верный своему принципу «я всегда буду против», он, как и прежде, поменял местами плюсы и минусы. Если шайка воров, засевшая в Кремле объявила своими главными врагами «красно-коричневых», значит, с ними стоило объединиться. Понятное дело, что никаких «красно-коричневых» никогда в природе не существовало, это была пропагандистская выдумка. Но эта выдумка была воплощена той частью дезориентированного советского общества, которое пыталось активно противостоять проводимым сверху переменам. Писатель Эдуард Лимонов создал НБП, Летов записал альбом «Солнцеворот» и способствовал массовому притоку молодёжи в партию. В НБП Летов занял Левое крыло. Как вспоминал сам Лимонов, Егор неоднократно говорил ему «Больше красного, Эд!» После долгого молчания Летов выпустил альбом с перепевками советских песен. В него вошли и «Песня красноармейца» Окуджавы, и «Слово товарищ» на стихи Анчарова. И, знаете, несмотря на своё сознательное православие и ненависть к коммунизму, мне нравились эти песни. И вообще мне нравилось советское искусство. И дело тут было не только в ностальгии по детству, я чувствовал, что в старых мультиках, фильмах, песнях больше правды и нравственной чистоты, чем масс-культуре и контр-культуре новорожденной федерации.

Что мы ещё слушали и пели? «Мусорный ветер» и «Маленькую девочку» Крематория. Лидер группы Армен Григорян прошёл через все переломы эпохи, почти не изменившись, благодаря своему цинизму. Он культивировал образ эдакого экзистенциального героя, свободного от любых иллюзий и цепей. Но при более пристальном рассмотрении оказалось, что этот герой рок-энд-ролла успешно воевал с монстрами, которых порождал сам, смело отвергал иллюзии, которые сам выдумывал. И его «свобода» была одной из этих выдумок. Всей отваги лирического героя хватало лишь на выпивку и беспорядочную половую жизнь: «О, мой собутыльный брат, плюй на всё, пей до дна» (Зеркальная ода); «Безутешная вдова раздвинет все шлюзы и ангел-хранитель закроет глаза» (Танец маленьких свиней) и т. д. С героями песен «Агаты Кристи» происходило примерно то же самое, только их презрение к окружающей действительности выливалось в анархический бунт против всего и вся, во всплески маниакальной агрессии или суицидальные настроения: «Я поцелую провода и не ударит меня ток» (Ни там, ни тут); «А тем, кто сам добровольно падает в ад, добрые ангелы не причинят никакого вреда» (Нисхождение).

Конечно, пели мы и Гребенщикова и млели от фальшивого сострадания и благодушия, которое он разливал. Показное благодушие, парение в заоблачных высях в момент, когда в мире, в стране, на соседней улице царят жестокость и несправедливость, может позволить себе только равнодушный человек, обыватель, недурно устроившийся за чужой счёт.

Нам очень нравился Nautilus Pompilius, мы могли несколько раз за ночь спеть «Прогулки по воде» или «Дыхание». Большинство русских рокеров объединяла склонность к христианской мистике. Иногда они могли шутить над ней, бунтовать против её законов, но всегда верили, что мир устроен именно так: он полон ангелов, демонов и бога. Из этого списка выбивалась только «Ария», но у поэтессы Маргариты Пушкиной хватало собственных мистических тараканов.

Однажды мы познакомились с готами. Эта субкультура была очень популярна среди молодёжи. Так вот эти готы песен под гитару не пели. Тем более, что их кумиры пели по-английски. Они просто включали магнитофон погромче и молча пили пиво и попарно обнимались. Вот и весь досуг.