Главные песни Nautilus Pompilius

Прогулки по воде

Многие согласятся с тем, что «Прогулки по воде» — ключевая песня группы «Nautilus Pompilius».

Кто-то, быть может, предпочтёт «Последнее письмо» (Гудбай, Америка) или «Скованные одной цепью», но лично мне на протяжении девяностых ни разу не приходилось слышать, чтобы их исполняли под гитару и пели в молодёжных компаниях. Зато «Прогулки по воде» пели всегда, орали хором, исполняли в подземных переходах, и прохожие охотно кидали мелочь именно под эту песню. «Прогулки по воде» входят в железный репертуар Бутусова, а также исполнялись кучей других музыкантов (рокеров и не только).

Казалось бы, смысл песни лежит на поверхности: она отражает пробудившийся интерес советского общества к религии и конкретно к христианству. Семидесятилетнее материалистическое иго рухнуло, и люди возжаждали духовности. Действительно, в начале девяностых мода на религию буквально заполонила медиа-пространство и обывательские умы.

Однако здесь следует сделать одну существенную оговорку. Дело в том, что есть христианство… и есть христианство. Религия Евангелия имеет двухтысячелетнюю историю и культуру настолько обширную, что она вмещает вещи непримиримые и друг другу открыто противоречащие. В христианстве… даже именно в православии есть место для сребролюбия и бессребренничества, для кровожадности и милосердия. Как, например, можно «считать христиан достойными награды за убиение турок», если в Евангелии сказано «не убий»? И т. д., и т. д.

Как говорится, каждый выбирает по себе. Христианств существует на свете столько, сколько существует разных человеческих характеров и общественных классов с их интересами. И даже более.

О каком же христианстве толкует нам Илья Кормильцев голосом Вячеслава Бутусова?

С причала рыбачил апостол Андрей,

А Спаситель ходил по воде,

И Андрей доставал из воды пескарей,

А спаситель — погибших людей.

Тут буквально с порога — две неточности. Если Андрей по сюжету песни ещё не последовал за Иисусом и занимается рыбной ловлей, то он ещё не апостол. Да и никаких «погибших людей» из воды Спаситель не доставал, а лишь помог не утонуть одному апостолу Петру. Но это не принципиально: художественное произведение имеет право на некоторые вольности. Оно создаёт собственный художественный мир.

Тем интереснее неточность Кормильцева: Иисус занимается спасением людей, а Андрея интересуют рыба и чудеса. На этом противопоставлении и строится сюжет песни:

И Андрей закричал: «Я покину причал,

Если ты мне откроешь секрет».

И Спаситель ответил: «Спокойно, Андрей,

Никакого секрета здесь нет».

Смысл песни прост: творить чудеса может только тот, кто посвятил себя спасению людей, кто готов пострадать ради этой цели. Более того, необходима не только готовность к жертве, но и сама жертва. Это не противоречит букве и духу Евангелия, это не противоречит и идеалам светского гуманизма. В этой высшей точке сходятся все течения мировой культуры.

Так что в конечном счёте речь в «Прогулках по воде» идёт не столько о христианстве, сколько о гуманизме, не столько о божественной миссии Иисуса, сколько о человеческом предназначении каждого из нас. Недаром в другой своей песне, «Колёса любви», Илья Кормильцев поставил в один ряд Христа, Ленина и Магомета, противопоставив им Чингисхана и Гитлера.

Небо и трава

Песню «Небо и трава» трудно назвать общепризнанным хитом, но и она получила своеобразный культовый статус. А главное, в ней выражена, а точнее, намечена одна очень важная мысль. Давайте присмотримся к этой песне внимательнее.

По форме она, как и «Прогулки по воде» построена на антитезе, диалоге двух героев, столкновении двух различных мировоззрений. Что это за мировоззрения?

Ты говоришь, что небо — это стена,
Я говорю, что небо — это окно.
Ты говоришь, что небо — это вода,
Ты говоришь, что ныряла и видела дно.

О чём спорят герои песни? Они спорят о небе. Очевидно, что для религиозных людей небо является символом загробной жизни, потустороннего мира. Очевидно, что для авторского лирического «я» небо — это «окно», то есть проход к потусторонней свободе. Для героини, с которой ведёт спор герой, небо — это «стена»: для неё там ничего нет.

То есть на поверхности мы видим спор между религиозным (христианским) и материалистическим взглядами на мир. И автор, Илья Кормильцев, конечно, стремится убедить нас в предпочтительности первого. Казалось бы, на этом исследование песни можно и прекратить: религиозные люди согласятся с позицией автора, а атеисты — отвергнут её. Однако здесь не всё так просто, иначе эта песня не заинтересовала бы нас.

Итак, чем же автор обосновывает свою точку зрения?

Ты говоришь, что нет любви,
Есть только пряник и плеть.
Я говорю, что цветы цветут
Потому, что не верят в смерть.

Персонажи песни спорят не только о потустороннем мире, но и о любви. Собеседница лирического героя отрицает существование любви, и в этом её позиция конкретизируется: она не просто представительница материализма, но представительница определённого ответвления этой идеологии. Да, материализм, как и христианство, бывает разным, и в данном случае мы сталкиваемся с такой ныне распространённой его разновидностью как буржуазный утилитаризм.

Можно сказать, что именно на этой философии была выстроена капиталистическая цивилизация с её прагматизмом и культом выгоды. Такие явления, как любовь, милосердие, бескорыстие и жертвенность отторгаются моралью этой цивилизации. Несмотря на то, что слово любовь звучит буквально из каждого утюга, в действительности это слово было лишено своего истинного содержания и низведено до разновидности потребления — потребления людей. Фраза «я вас люблю» означает «разрешите вами попользоваться».

В мире тотального буржуазного эгоизма и самолюбования действительно «есть только пряник и плеть». Но человеческую природу не так-то легко переделать: этой природе свойственны эмпатия, альтруизм, стремление к взаимопониманию. Лишённый этого человек тоскует, ищет выхода из роботизированного мира платных удовольствий. Многие люди ищут утраченную человечность в докапиталистическом мире, в романтизированной старине, в образцах прежнего искусства, в древних религиях.

Вот почему даже в пик развития западного «общества благоденствия» люди в США не могли обойтись без религии. Религия является воспоминанием об утраченном человеческом содержании наших душ, разъедаемых одиночеством и пустотой. Религия напоминает о том, что человек рождён не просто для того, чтобы потреблять.

В своей книжке «Ответы молодым» православный миссионер Андрей Кураев вполне справедливо заявляет: «Чтобы человек оторвался от наркотиков, ему нужна сверхмотивация. Именно поэтому светские методики реабилитации недостаточно эффективны. Мотивы, которые они предлагают, слишком слабы. Вылечиться — чтобы жить. А жить зачем и как? — Чтобы каждое утро на работу ездить, а по вечерам с семьей собачиться? Снова окунуться в мир «попсы»? Но это слишком недостаточный стимул, чтобы покинуть пределы той феерической матрицы, в которой живет наркоман».

Религия возвращает миру и человеку теплоту, но взамен отнимает у человека его разум. Она провозглашает существование в жизни смысла и высших ценностей, которые позволяют человеку избавиться от чувства отчуждения, помогают перестать чувствовать себя вещью… Но возвышая человека духовно, религия унижает человеческий разум, ибо она достигает вышеуказанных целей, погружая человеческое сознание в мир архаических представлений, мир мифов и порою отнюдь не безопасных страстей.

Так что, покидая пределы одной феерической матрицы, человек сразу вступает в другую.

Буржуазный утилитаризм, переходящий в потребительский гедонизм, с одной стороны и религия с другой образуют классическое гегелевское противоречие, в котором тезис и антитезис взаимно уравновешены и взаимно обусловлены: консюмеризм опустошает человека и заставляет искать прибежища в религии, но против религиозных суеверий рано или поздно неизбежно восстаёт человеческий разум. Разум и сердце никак не могут ни как следует разъединиться, ни прийти к согласию.

Далее песня показывает ещё одну линию тектонического разлома между религией и рационализмом — противоречие между свободой и подчинением:

Ты говоришь, что не хочешь быть
Hикому никогда рабой,
Я говорю — значит будет рабом
Тот, кто будет с тобой.

Действительно одна из классических претензий атеистов к религии и конкретно к христианству, заключается в том, что человек унижает, умаляет себя перед божеством, объявляет себя рабом всевышнего, а на деле превращается в раба его земных представителей — жрецов и священников. Антирелигиозная риторика просветителей была построена на пафосе освобождения, раскрепощения человека. И пускай сами просветители зачастую являлись поборниками «просвещённой монархии», бунт против небесного царя естественно перешёл в потрясение земных престолов.

Однако парадокс буржуазного восстания против высших властей заключается в том, что буржуа, эгоцентричный мещанин желает свободы только самому себе, но не окружающим, он ополчается против вышестоящих и не прочь заручиться в этом поддержкой ещё более обездоленных, чем он сам, но он не желает ничем жертвовать для других.

Так вышло со всеми буржуазными революциями, когда буржуазия при помощи рабочих свергала монархов, а после этого, поделив места и портфели, осыпала санкюлотов картечью. И эту особенность чутьём поэта подметил Кормильцев: да, дорогие обыватели, вы не хотите быть рабами, но вы не против рабства как такового, поскольку в тайне не теряете надежды сделаться рабовладельцами. А быть рабовладельцем, с точки зрения нравственности, ещё более подло, чем быть рабом.

Ещё раз напомню, христианство бывает очень разным: в нём есть место и для чудовищного средневекового варварства, но в своих высших проявлениях — в раннехристианских общинах, в проповедях Иоанна Златоуста, в размышлениях Николая Фёдорова и Фёдора Достоевского, наконец, в поэзии Ильи Кормильцева — оно оказывается выше, чем мещанская мораль рыночного общества.

Кормильцев здесь повторяет максиму, которую изрекали многие проповедники: лучше быть рабом бога, чем рабом человека, ибо, если я раб господень, то я больше ничей не раб. Увы подобные сентенции можно трактовать двояко: можно под религиозными флагами свергать господ, а можно и примиряться со своим рабским положением, откладывая исполнение высшей справедливости до Страшного суда.

Но неужели современный человек неизбежно вынужден выбирать между разумом и любовью, между рабством людским и рабством божественным? Вышеописанные противоречия лишь кажутся неразрешимыми, ибо они уже давно разрешены мировой социалистической традицией.

Социалистический гуманизм отвергает религию, но не отвергает этику. И в этом нет никакого парадокса: не обязательно бояться бога, чтобы любить людей. Наше вселенское одиночество, кратковременность и невозвратимость человеческой жизни заставляют ещё бережнее относиться к человеку, стремиться придать ему человеческое достоинство уже здесь и сейчас, ибо у конкретного человека нет никакого «потом», кроме благодарной памяти потомков, которую ещё надо заслужить.

То же самое и с рабством: социалисты всех времён стремились снять всякое иго со всех людей, ибо, по выражению Достоевского, «каждый за всех виноват» — никто не может быть полностью свободен, пока хоть кто-то остаётся в плену. Индивидуальное спасение невозможно. Спасая других, спасёшься и сам, об этом нам рассказывает предыдущая песня.

А в «Небе и траве» Кормильцев сам невольно намекнул на возможность нерелигиозной, материалистической этики, ведь существование любви (которую отрицает буржуазный утилитаризм) он почему-то доказывает не ссылками на священные тексты, а примером из мира природы: «Я видел своими глазами, как тянется к небу трава». Возможно, религиозные люди сочтут это проявлением некоего божественного закона.

Но почему бы в соответствии с требованием Оккама не обрезать лишнее и не назвать это просто законом, законом мироздания, законом природы. Трава тянется к небу, а человек тянется к человеку. Это просто и естественно, куда естественнее рассуждений об эгоистичном гене или о воле к власти.

Дмитрий Косяков, осень 2020 г.