Культ личности Бродского и его истоки. Часть 3

Одиночество, свобода, смирение

Пожалуй, наиболее яркими чертами поэзии Бродского являются пессимизм и чувство одиночества. Лурье утверждает, что острое переживание одиночества связано с силой стремления поэта к свободе: «Человеку не дано другой свободы, кроме свободы от других. Крайний случай свободы — глухое одиночество, когда не только вокруг, но и внутри — холодная, тёмная пустота»¹.

Действительно, строки об одиночестве можно найти практически в каждом стихотворении Бродского. Взять к примеру «Июльское интермеццо», в коем слышится «Без женщин» Вертинского:

Как хорошо, что некого винить,

Как хорошо, что ты никем не связан,

Как хорошо, что до смерти любить

Тебя никто на свете не обязан.

Однако критик излишне торопится со своим безапелляционным «не дано другой свободы». То, что описывает Лурье, это негативная свобода — «свобода от». Но ведь бывает и положительное понимание свободы — «свобода для». Свобода от других нужна поэту для творчества. Но если по завершении творческого акта не лишить поэта этой свободы, то она мигом оборачивается несвободой — отсутствием возможности с кем-то своим творением поделиться.

Пусть это, наконец, поймут все подражатели и последователи Бродского.

Пессимизм? Да, Бродский, безусловно пессимист. Хотя бы потому, что его взгляд обращён в прошлое. Вещи и люди начинают интересовать его лишь тогда, когда они умирают или покидают его. Бродский противопоставляет свой пессимизм официозному, свыше декретированному оптимизму:

Глаголы без существительных. Глаголы — просто.

Глаголы,

которые живут в подвалах,

говорят — в подвалах, рождаются — в подвалах

под несколькими этажами

всеобщего оптимизма.

Каждое утро они идут на работу,

раствор мешают и камни таскают,

но, возводя город, возводят не город,

а собственному одиночеству памятник воздвигают.

Однако, знаете, в этом что-то есть. Как пелось в детской песенке, кстати, советской: «Каждый делает, что хочет, у людей довольный вид: кто желает, тот хохочет, кто желает, тот грустит». В периоды, когда силы реакции топчут подлинные источники счастья людей, а масскульт при этом рисует людям улыбки до ушей, пессимизм выглядит более здоровым состоянием, если борьба не представляется возможной. Впрочем, Бродский тут не открыл ничего нового: аналогичную позицию занимал Пушкин после разгрома декабрьского восстания, а также Герцен и Гёте.

Такое умонастроение называется резиньяцией. Шопенгауэр определяет его как избавление от воли к жизни, но не вследствие величайшего личного страдания, а вследствие нравственного прозрения, пробудившего чувство единства с миром. Лифшиц сближает резиньяцию с религиозно-аскетическим смирением перед неотвратимым ходом вещей². Если ты не видишь возможности бороться, то постарайся разглядеть в неприглядном положении вещей некий высший смысл. Очевидно, и сам Лифшиц избрал такой путь.

Для Гегеля способом примирения с действительностью стал его «мировой дух», максима «всё действительное разумно» (позже Белинский и Маркс придадут этой максиме революционный смысл), а для Лифшица — материалистическая идея единства познающего субъекта и познаваемой им материи.

Подобное умонастроение в наши дни стало чуть ли не лейтмотивом всей отечественной поэзии. Авторы находят утешение и примирение с действительностью либо в зубоскальстве, злой иронии, либо в религиозном (или близком к религиозному) примирении с действительностью.

Обоготворённый язык

А что же выступает способом такого примирения у Бродского, что позволяет ему идти «мимо ристалищ и капищ, мимо храмов и баров»?

Бродский подчёркнуто метафизичен, надмирен, но в его религии есть нечто напускное, натужное. Истинным богом Бродского был не евангельский Иисус и не ветхозаветный Саваоф — для него они лишь литературные персонажи — а язык. Поэзия Бродского — это служение языку и при помощи языка. Он восхищался фразой Уистена Одена «Время… боготворит язык». В его Нобелевской лекции звучит важное признание: «кто-кто, а поэт всегда знает, <…> что не язык является его инструментом, а он — средством языка».

И ещё:

Всё, что творил я, творил не ради я

славы в эпоху кино и радио,

но ради речи родной, словесности.

(«1972 год»)

Это тоже вполне в духе времени. С шестидесятых годов набирают популярность идеи структуралистов: Барта, Фуко, Леви-Стросса и др. Структуралисты, а за ними и постструктуралисты, ставили превыше всего язык, считали его основной и последней реальностью. Лингвистическая философия действительно весьма удобный способ примирения с действительностью — она безопасна и политически стерильна. Но дело в том, что подобная философия ещё и творчески бесплодна.

Бродский не создаёт новых персонажей, не творит новые образы, он лишь снова и снова интерпретирует и комбинирует чужие. Вполне в соответсвии с духом времени Бродский вступил в эпоху постмодернизма и растворился в ней, как в кислоте.

Впрочем, модернизм и постмодернизм — лишь разные лики буржуазного искусства. И к Бродскому вполне можно применить обращённую к буржуазному художнику XIX века фразу Михаила Лифшица: «Он насквозь проникнут рефлексией и знает лишь холодную страсть ко всем эпохам и стилям. Все привлекает его и вместе с тем ничто в особенности». Так что творчество Бродского в соответствии с этим духом «оказывается миром стилизации, парафраз, индивидуальной ловкости и своеобразия»³.

Почему они не выбрали Галича?

Я бы противопоставил Бродскому Александра Галича. Вот, кто должен по-хорошему быть кумиром наших поэтов. Если угодно, он даже более критически настроен по отношению к советскому строю, неистово обличает сталинизм и не примиряется с наследниками Сталина. Галич открыто и неустанно нападает на советский быт и советскую культуру, но делает это последовательно и с достаточно твёрдой нравственной позиции: он разоблачает ложь, двуличие, показуху.

При этом Галич борется не за себя, как Бродский, а за простых людей, которым живётся трудно, рассказывает о трагической судьбе других литераторов.

Творческим достижением Бродского считают совмещение низкого и высокого стилей: языка советских коммуналок с языком классической поэзии. Но это совмещение успешно осуществил Галич, причём у него оно гораздо более оправданно и осмысленно. Галич бичует равнодушие и интеллектуальную ограниченность обывателей, героями его стихов и песен часто становятся заключённые и лагерная охрана.

У Галича грубо выражаются персонажи, с которыми автор себя не ассоциирует, у Бродского же грубые выражения смакует сам лирический герой.

Тюремный и обывательский мир Галич сталкивает с высшими материями: в вертеп к новорождённому Иисусу приходит некто в кавказских сапогах, классики российской и советской литературы оказываются в руках следователей и т. д.

Галич искренне верит в бога, того самого церковного христианского бога, которому надо ставить свечки и петь «аллилуйя».

Галич также был затравлен и изгнан. Кстати, прослушивание его песен каралось суровее, чем чтение стихов Бродского, ведь Галич куда решительнее обличал окружающую действительность. На чужбине Галич не сделался пай-мальчиком и не кинулся петь дифирамбы рыночной демократии. Он быстро рассорился с руководством радио «Свобода», рассорился по принципиальным вопросам, хотя на радио ему платили неплохие деньги.

Ему не стали предлагать Нобелевскую премию: знали, что Галич человек непослушный. И тем не менее наши интеллектуалы выбрали Бродского. Или выбор был сделан за них? Западным интеллектуальным истеблишментом, комитетом Нобелевской премии.

Звучит парадоксально, но Бродский меньше любил свою Родину, чем Галич, хотя Галич куда смелее и жёстче её критиковал. При этом Бродскому было почти нечего терять: он и без того жил за счёт родственников и друзей, а вот Галичу было. Галич состоял в Союзе кинематографистов, был членом литфонда, его пьесы ставились в театрах, по его сценариям снимались фильмы…

Бродский от своей фронды выиграл в материальном плане, но в итоге утратил себя как поэт. А вот Галич потерял всё, но зато поднялся на новую ступень художественной правды. Как бы ни был до невнятности запутан литературный язык Бродского, Галич сложнее и глубже.

Как бы жестоко ни обличал Галич советский строй, он был настоящим другом своей страны, поскольку верно диагностировал те болезни, которые в конце концов и свели Союз в могилу. Например, герой песни «Тонечка» предал свою любовь, предал самого себя ради материальной выгоды:

И с доскою будешь спать

Со стиральною —

За машину за его —

Персональную!

Вот чего ты захотел —

И знаешь сам!

Знаешь сам —

Но стесняешся!

Ведь это разоблачение главной смертельной язвы советского строя: общество, провозгласившее себя обществом равенства, оказывается, снова разделилось на богатых и бедных. И в роли богатых оказалась партийная номенклатура. А неравенство одинаково развращает и богатых, и бедных. Но советский официоз «стеснялся» сознаться в этом… вплоть до 1990 года, когда всякий стыд был отброшен вместе с красным флагом.

Хоть Галич и выступает против коммунизма вообще, но он разоблачает советское общество как предавшее собственные коммунистические идеалы.

И герой песни «Красный треугольник» тоже ведь женился именно ради выгоды и потому же заискивает перед своей женой:

Взял я тут цветов букет покрасивее,

Стал к подъезду номер семь, для начальников.

А Парамонова, как вышла — стала синяя,

Села в «Волгу» без меня и отчалила!

А брак по расчёту может быть только там, где нет равенства. Эту болезнь Галич диагностировал точно. Но советский официоз предпочёл лечить её враньём: греметь про «советскую семью образцовую» и проч. За официозом приучилась врать интеллигенция (лишившись права называться таковой), а там и народ. Кстати, если Галич решается описать положительных персонажей современной ему действительности, то он выискивает их на самых нижних этажах общественной иерархии — в простом народе.

Галич обличает советское общество и как общество контрреволюционное, предавшее октябрьские идеалы. Главный герой «Петербургского романса», полковник, вполне в духе приписываемой Черчиллю фразы рассуждает:

Мальчишки были безусы —

Прапоры и корнеты,

Мальчишки были безумны,

К чему им мои советы?!

Лечиться бы им, лечиться,

На кислые ездить воды —

Они ж по ночам: «Отчизна!

Тираны! Заря свободы!»

Общество предало свои идеалы и потому привыкло врать. Где вы найдёте идейных коммунистов в брежневском СССР? Разве что замполит Саблин. И справедливость критики Галича не отменяется тем фактом, что в эмиграции он нашёл ещё больше мещанства, что радио «Свобода» оказалось ещё более жидоедским, чем сталинские борцы с космополитизмом.

Что воплощает Бродский

Подведём итоги. Иосиф Бродский — не бесталанный, но отнюдь не первостепенный поэт, оказавшийся в первых рядах по чисто политическим причинам, лишь косвенно связанным с поэзией. Бродский был сыном своей страны и своей эпохи со всеми вытекающими отсюда плюсами и минусами. Эмиграция не пошла ему на пользу, в отрыве от родной почвы он потерял себя: как поэт оказался ненужен, не смог творчески развиваться вне родной языковой среды, а как нобелевский лауреат оказался поставлен превыше всякой критики, что для поэта — верная смерть.

Для противостояния новым обстоятельствам, новой среде ему не хватило силы, интеллекта и убеждённости.

Не знаю, как насчёт всех людей, но поэтов можно оценивать по трём параметрам:

1. чувство;

2. интеллект;

3. убеждения.

Можно быть интеллектуально и морально слабым автором, но быть поэтом сильных страстей, уметь вызывать в читателях сильные эмоции. Либо, наоборот, можно при сдержанности чувств и не особенной моральной разборчивости всё же изрекать глубокие и интересные мысли, открывать людям, если не сердце, то глаза. Наконец, можно завоёвывать читателя силой своих убеждений, чистотой своих принципов.

Как правило, эти пункты взаимообусловлены. Но если нет хотя бы одного из этих достоинств, то тут не поможет никакая техническая изощрённость, никакие языковые находки.

Бродский интеллектуально плосок, эмоционально вял и нравственно ущербен, так что все его формальные изыски оказываются румянами для пустоты. Стихи его не лишены приятности: слабым они помогают на время ощутить отрыв от действительности и в конце концов примириться с нею, но этого мало для того, чтобы считаться настоящим поэтом.

У Галича же присутствует твёрдая принципиальность — неприятие лжи, фальши и несправедливости. Из этого неприятия рождается страстность и пронзительность его поэзии. Нельзя сказать, что Галич особенно интеллектуален, но порой он оказывается в состоянии высказать то, что не решались озвучить более высокие умы, именно потому, что Галич не боялся идти на открытый конфликт со своим окружением во имя чётко осознанных идеалов.

Бродский же оказался в столкновении с советской системой чисто случайно, ведь этот тип поэта естественным образом произрастал из советской почвы.

Весь мир, оба его лагеря вступили в реакционную фазу: СССР, а за ним и весь Восточный блок, клонился к развалу, разъедаемый либеральными и националистическими веяниями, страны капиталистического центра вступили на путь неолиберального демонтажа «государства всеобщего благоденствия», и Бродский был лишь пушинкой, гонимой этим ветром перемен. Он летел вправо вместе со всеми и в каком-то смысле, пусть сумбурно и с заиканием, но выразил дух этого времени.

Так что же воплощает для современной публики Бродский? В качестве кого он оказался мил и вознесён?

Для нового поколения литераторов он воплощает успех и признание. Он стал современной Золушкой, пройдя путь от полной безвестности и отверженности к пьедесталу, славе и успеху, увенчанным премиями и званиями. Качество его стихов оказывается фактором второстепенным. Более того, если бы его стихи были ещё хуже, это ещё сильнее бы радовало и ободряло его последователей и заставляло превозносить его. Чем хуже поэт, тем проще с ним себя мерить.

Следует выделить ещё один момент. Почему популярность Бродского столь непомерно раздулась именно в последнее время? Почему он вытеснил из сознания современников даже Вознесенского с Окуджавой? Думаю, это связано с деградацией и развалом институтов художественного творчества в самой России. Скажем, членство в Союзе писателей уже больше ничего не значит, не сулит никаких преимуществ, премии и алуреатства также не сулят ни материальных выгод, ни даже внимания прессы и соотечественников.

Поэтому Окуджава, Евтушенко, Вознесенский, преуспевшие именно в качестве отечественных (советских) поэтов (и уж тем более страдавшие и преследовавшиеся Берггольц, Шаламов и Галич), уже не выглядят в качестве образцов для подражания, по их стопам не придёшь к успеху. А соверменные «творцы», по большей части одержимы именно жаждой внешнего успеха.

Нынче по закону гегемонии уцелели лишь западные культурные институты: получение Нобелевской премии, как бы дискредитировано оно ни было, по-прежнему гарантирует материальное процветание и открывает многие пути. Поэтому получивший нобелевку Бродский становится всеобщим кумиром. Это является ещё одной приметой эпохи всеобщего упадка культуры, когда культура сохраняется исключительно в самом центре мировой системы.

Аборигенам мировой периферии собственная высокая культура не нужна. У аборигенов должны быть национальные пляски вокруг костра. А поставщиком высокой культуры должен выступать центр. Аборигены должны внимать тем творцам, которых назначит и отметит центр. А на роль мирового центра у нас до последнего времени претендовали США и их младшие партнёры — Европа и Япония. Бродский, вне зависимости от качества своей поэзии, оказался в роли такого высочайше одобренного творца.

Истинная же ценность всякого поэта (как и любого человека) определяется не тем, сколько денег он загрёб, и каких этажей системы он достиг, а тем, какому богу он служит. Для многих поклонников Бродского этим богом является престиж, воплощённый в Нобелевской премии. Для самого Бродского, как мы поняли, это был язык — бог структуралистов и постструктуралистов. Этот бог и не позволяет ему встать вровень с настоящими русскими классиками, богом которых были счастье и свобода человечества.

Если мы признаём этого бога российской интеллигенции, то фигура Бродского не должна заслонять от нас других, более сильных поэтов, которые глубже проникли в суть происходящих событий, а главное, относились к ним не пассивно-созерцательно, а деятельно, творчески, не щадя себя, противостояли наступающему злу и призывали на эту борьбу других.

16 января — 7 февраля 2021

Культ личности Бродского и его истоки. Часть 1

Культ личности Бродского и его истоки. Часть 2

Примечания

1См. Лурье С. Указ. Соч. С. 13.

2Лифшиц М. Очерки русской культуры. М.: Академический проект; Культура, 2015. С. 68

3Лифшиц М. Маркс//Литературная энциклопедия. Т. 6, 1932