Предисловие к предисловию
Пару лет назад я перевёл на русский язык книгу философа Герберта Маркузе «Критика советского марксизма» (Soviet Marxism: Critical Analysis). Для этой книги я написал предисловие. К сожалению, моё предисловие было отклонено редактором, да и издание самой книги повисло в воздухе из-за кризиса издательской отрасли, спровоцированного пандемией.
Посему считаю возможным опубликовать моё предисловие здесь. В нём изложены основные идеи книги, так что рекомендую этот текст всем интересующимся марксизмом, философией Герберта Маркузе и советским прошлым.
Его вспоминали, чтобы критиковать
Проведенный в конце ХХ века всемирным движением «новых левых» опрос показал необычайную популярность Герберта Маркузе, конкуренцию из числа левых мыслителей и деятелей ему смог составить разве что герой-революционер Че Гевара1. Собственно, даже враги Маркузе признавали первостепенное значение его идей для «того широкого движения “новых левых”, которое нашло свое наиболее яркое проявление в студенческих бунтах 1967—1968 годов»2.
В новом тысячелетии, когда после скоротечной эйфории глобализации проблемы капитализма стали еще более очевидны, интерес к этому мыслителю «франкфуртской школы» на Западе снова вырос.
Но, как и многие мыслители-марксисты, Маркузе мало известен в России.
В Советском Союзе его не печатали, поскольку его идеи расходились с официальной советской доктриной, к тому же он позволял себе критиковать СССР, да еще с марксистских позиций. Поэтому его имя появлялось лишь в обзорах «буржуазной философии», либо упоминалось вскользь, опять же в целях критики. Он был заклеймен званиями «идеолога левобуржуазного экстремизма», «псевдореволюционера», ревизиониста, оппортуниста и поставлен в один ряд «с троцкистами, анархистами, маоистами, с мелкобуржуазными теоретиками “третьего пути”»3. Подобный набор ярлыков не глядя клеился тогда на любого неугодного мыслителя-марксиста.
Ни переводов его работ, ни внятного изложения его идей в СССР не было. В новой капиталистической России Маркузе также оказался в тени. Хотя основные его работы, такие как «Одномерный человек» и «Эрос и цивилизация» были переведены на русский язык, зачастую переводы оставляли желать лучшего, поскольку Маркузе писал довольно сложным языком, кроме того, они не были должным образом откомментированы, а потому оставались малопонятны или неизвестны потенциальной аудитории.
Не было широкого обсуждения маркузианских теорий, не появилось популярных работ, обобщающих его идеи, а главное, современные теоретики практически не воспользовались идеями Маркузе (хотя бы в форме их последовательной и глубокой критики).
Все еще слишком новый
Данная публикация преследует не только цели более полного представления идей Герберта Маркузе, но и восстановления исторической справедливости, поскольку многие западные теоретики, труды которых переведены на русский язык (например, Эрик Хобсбаум и Анджела Дэвис) опирались на идеи Маркузе, в частности на те, которые изложены в этой книге.
«Несчастье» Герберта Маркузе в том, что он — философ-марксист в подлинном смысле этого слова, то есть диалектик, «осмелившийся» с марксистских позиций критиковать Сталина, Ленина и Маркса. Для марксистов-догматиков последнее обстоятельство — приговор, а для ненавистников марксизма — не индульгенция.
В современной России, когда бесперспективность, гибельность капиталистического пути становится все более очевидной, интерес к марксизму, к левой идее растет, но проявляется он по большей части в форме ностальгии по СССР и некритичного восприятия советской культуры и идеологии. Повсеместно возникающие марксистские кружки занимаются механическим разбором «джентельменского набора» классических трудов Маркса, Энгельса, Ленина (а то и Сталина), так что труды таких философов, как Маркузе, даже написанные в 50-е годы прошлого века, выглядят для отечественных юных ортодоксов слишком модными, новыми и недостаточно авторитетными.
Для подобных некритичных почитателей советского опыта само название книги «Критика советского марксизма» станет поводом наклеить на нее ярлык «либеральной пропаганды», даже самые терпеливые из них, скорее всего, не продвинутся далее первой страницы с благодарностями автора, где указано, что книга была написана в Российском институте Колумбийского университета и в Центре российских исследований Гарвардского университета — двух крупнейших центрах американской советологии времен «холодной войны» — да еще и на деньги Фонда Рокфеллера.
Однако антимарксистски и либерально настроенные читатели также окажутся разочарованы, поскольку не отыщут в этой книге ни апологии капитализма, ни милых их сердцу штампов антисоветской пропаганды. Маркузе критикует советский марксизм именно для того, чтобы вскрыть его ошибки. С марксистских же позиций он критикует Сталина, Ленина и даже «самих» Энгельса и Маркса именно ради утверждения марксизма, для того, чтобы объяснить причины торможения мировой революции и наметить для нее новые пути.
Свобода мысли под крылом госдепа
И ностальгирующие по СССР, и ненавидящие его сочтут эту книгу для себя чуждой, хотя при достаточном внимании и терпении сумели бы в ней найти полезное для себя: первые — объяснение и обоснование даже самого жестокого периода советской эпохи, вторые — критику внтуренних противоречий, фальши советской идеологии. Но наибольшую пользу для себя извлекут те, кто ищет не подтверждения своим уже оформившимся взглядам, не готовых решений, а идей для самостоятельных раздумий, для дальнейшего поиска.
Конечно, «Критика советского марксизма» была написана Маркузе в рамках советологических исследований американского правительства, но на этом основании не следует умалять значение данной работы и считать ее простой пропагандой. Конечно, ложь и пропаганда были важными орудиями «холодной войны», но всякая воюющая сторона, в первую очередь, нуждается в объективной информации о своем противнике. Поэтому под крылом госдепартамента и крупнейших корпораций могли проводиться подлинно научные исследования, свободные от идеологических ограничений. В то время как на широкие массы изливалась примитивная пропаганда.
В США было выпущено немало ценных исследований об СССР, и, надо сказать, они нередко переводились в Советском союзе на русский язык для закрытого пользования. Это именно современные фанатики-сталинисты и фанатики-либералы не читают ничего, кроме трижды проверенных авторов, оберегая свои мозги от чуждых идей.
Именно сейчас, после исчезновения СССР, наступило время для взвешенной и беспристрастной оценки советского опыта. Этот опыт нуждается, с одной стороны, в защите (от буржуазной пропаганды), а с другой стороны, в критике. Нам необходимо понять подлинные причины крушения советского проекта, чтобы не творить себе из этих причин кумиров, чтобы следующий эксперимент преодоления капитализма оказался более удачным. Иначе, по словам известного поэта, «сладкими конфетами минутных послаблений» придется
смягчать «горечь несбывшихся надежд».
Критика герберта Маркузе в этом плане незаменима, поскольку это критика «слева», то есть критика человека, разбирающегося в марксизме и сочувствующего коммунистической идее. Герберт Маркузе воевал на Первой мировой, затем в качестве члена солдатского совета принимал участие в Ноябрьской революции в Германии и восстании «Союза Спартака», то есть делал самую настоящую революцию, вышел из Социал-демократической партии Германии, узнав о ее сговоре с немецкой военщиной. При этом, даже начав академическую карьеру, Маркузе старался не терять связи с рабочим движением. К марксизму он пришел через свой жизненный опыт, через борьбу. После прихода к власти нацистов Маркузе вынужден был покинуть Германию и перебраться в США.
Многие ли из «марксистских» критиков Маркузе могут похвастаться столь же бурной и насыщенной биографией? Большинство из этих критиков сделались марксистами просто потому, что проживали в странах, где марксизм являлся частью официальной идеологии, и мгновенно отбросили его, когда власть поменяла флаги; в то время как Маркузе стал и оставался марксистом вопреки обстоятельствам, в стремительно фашизировавшейся Германии и в США эпохи «холодной войны».
«Вы ничего не скрываете?»
Да, положение Маркузе в качестве эксперта комиссии по денацификации, профессора Гарвардского и Колумбийского университетов, было непростым, противоречивым. Однако он по-прежнему старался развивать и пропагандировать марксизм и коммунистические идеи. Американский истеблишмент относился к Маркузе настороженно, Комиссия по расследованию антиамериканской деятельности пристально следила за подозрительным интеллектуалом.
Следующие строки из книги Маркузе «Одномерный человек» (1964) выглядят как описание личного опыта: «Интеллектуалы вызываются на ковер. Что вы имеете в виду, когда говорите? Вы ничего не скрываете? Вы говорите на каком-то подозрительном языке. Вы говорите не так, как большинство из нас, не так, как человек на улице, а скорее как иностранец, как нездешний. Нам придется вас несколько урезать, вскрыть ваши уловки, очистить вас. Мы будем учить вас говорить то, что вы имеете в виду, “сознаваться”, “выкладывать свои карты на стол”. Конечно, мы не связываем вас и вашу свободу мысли и слова; вы можете думать, как хотите. Но раз вы говорите, вы должны передавать нам ваши мысли — на нашем или на своем языке. Разумеется, вы можете разговаривать на своем собственном языке, но он должен быть переводим, и он будет переведен»4.
Возможно, Маркузе и правда приходилось хитрить и темнить с властями и с начальством. «Критикой советского марксизма» он воспользовался для изложения собственных марксистских идей. То, что Маркузе в этой работе вовсю пользуется марксистской терминологией, анализирует и развивает марксистские идеи, он объясняет своим заказчикам тем, что подвергает советский марксизм «имманентной критике», то есть судит его по его собственным законам и проверяет, насколько советский марксизм в действительности соответствует собственным декларациям.
Маркузе признавал, что его работы, как и многие из работ философов Франкфуртской школы, очень трудно читать, что это воздвигает между авторами и читателями определенный барьер. Действительно, Маркузе пишет довольно сложным языком. Это можно объяснить необходимостью шифровать свои идеи или тем, что английский язык не был для философа родным, и мыслил он все-таки на философском языке Гегеля и Маркса. Маркузе объяснял это тем, что «привычный язык… даже немного усложненный, оказался настолько пропитан истеблишментом, настолько выступал орудием контроля, манипуляции над людьми со стороны системы власти, что даже язык, которым пользуешься, должен выражать разрыв с конформизмом — на уровне синтаксиса, грамматики, лексики»5.
Маркузе сложно читать и сложно переводить. В частности, сложность при переводе «Критики советского марксизма» заключается в том, что автор пользуется английскими, немецкими и русскими источниками, причём переводы с немецкого на английский даёт собственные, что затрудняет поиск и сверку цитат. Порой Маркузе путает источники цитат, так что нам (мне и моим товарищам) пришлось потратить время и поломать голову при их поиске и сверке.
Тем не менее, при переводе мы постарались по возможности облегчить читателю понимание идей выдающегося мыслителя. И теперь постараемся обозначить основные идеи, содержащиеся в книге. Мы не претендуем на полное объяснение, но это упростит знакомство с книгой, проникновение в ее содержание.
Правота, подтвержденная временем
Маркузе начинает с того, что обрисовывает и сравнивает марксово представление об истории с гегелевским, показывает их сходства и различия. Главное сходство этих двух представлений, конечно, заключается в диалектическом видении истории, как непрерывного процесса, движимого внутренними противоречиями. Этот взгляд уже должен был коробить спонсоров и заказчиков книги, поскольку, согласно буржуазному экономическому и историческому учению, с наступлением капитализма история закончилась, капитализм является стабильной, внутренне непротиворечивой системой, лучше которой ничего придумать нельзя, а значит, любое движение из достигнутой точки будет лишь движением назад (этот взгляд утвердился задолго до писаний Фукуямы).
Маркузе же снова указывает на главную слабость «западного индустриального общества» (т. е. капитализма) — перепроизводство при сужении рынка. Он говорил об этом во время, когда капиталистическому рынку еще было, куда расти, когда огромные территории во «втором» (советском) и «третьем мире» еще не были захвачены транснациональными корпорациями. В XXI веке, когда капитализм распространился на всю планету, указанная проблема стала куда очевиднее. Рынок уперся в свои пределы и начинает пожирать себя изнутри, выталкия все новые и новые страны со сжимающегося островка благополучия, грабя и разрушая экономики этих стран, тем самым лишая себя платежеспособного спроса в этих странах.
Однако, в отличие от ХХ века, перед правительствами нового тысячелетия нет никакой альтернативы: им не приходится выбирать между двумя соревнующимися социально-экономическими моделями или строить свой «третий путь». Вражды и войн в мире хватает и теперь, но все враждующие стороны ставят перед собой одинаковые цели, двигаются к ним одинаковыми путями и потому не отличаются друг от друга.
Маркузе написал «Критику советского марксизма», как и ряд других своих программных работ («Эрос и цивилизация», «Одномерный человек») в послевоенную «золотую эпоху». Она была «золотой» и для капиталистического, и для советского лагеря: в СССР шло послевоенное восстановление, сталинская эпоха сменилась «оттепелью», на Западе «дикий капитализм» был уравновешен «социалистическими» элементами, позаимствованными у Советского Союза: социальными гарантиями, правами трудящихся, государственным вмешательством в экономику и даже национализацией некоторых отраслей промышленности, планированием.
Маркузе, как и большинство его современников, переоценил прочность и долговременность данного положения дел — «отступление» капитализма и прочность советской системы. Уже в семидесятые годы неолиберализм стал брать реванш на Западе, а в СССР «оттепель» сменилась «брежневским застоем». «Новые левые» потерпели поражение в политической и идейной борьбе, и это заметно сдвинуло мировой баланс сил вправо.
А уж после развала советской системы неолиберализм расцвел пышным цветом: положение трудящихся и национальных меньшинств в разных странах в целом ухудшились, корпорации окончательно сбросили с себя бремя государственной опеки и погрузили мировую экономику в рыночную анархию, государственная собственность по большей части была приватизирована, многие страны подверглись «деиндустриализации», профсоюзы были разгромлены, экономические кризисы стали воистину глобальными, мир оказался ввергнут в волну националистических и империалистических войн — на Среднем Востоке, в Латинской Америке, в Африке и на бывшем советском пространстве.
«Красная угроза» и стабилизация капитализма
Впрочем, Маркузе учитывал возможность глобализации. Почву для интеграции Западного и Восточного блоков он видел в том, что советская система и западный капитализм представляли собой два разных типа общества на одном базисе. Маркузе убедительно демонстрирует, что два типа общества, советское и буржуазное, несмотря на непримиримую борьбу, связаны на сущностном уровне, оказывают друг на друга глубинное влияние и испытывают притяжение, не менее сильное, чем отталкивание.
«Принципиальное различие между западным и советским обществом сопровождается мощной тягой к слиянию. Оба строя демонстрируют общие черты поздней индустриальной цивилизации: централизация и регулирование занимают место предпринимательства и автономии». Как уже упоминалось, история двинулась несколько иным путем: с наступлением неолиберализма роль государства стала ослабевать, но «смешение» Запада и Востока все-таки действительно состоялось.
В частности, Маркузе показывает, что победа сталинизма в СССР была обусловлена стабилизацией капитализма, переходом его к монополистической стадии, но укрепление и объединение капиталистического лагеря после войны, в свою очередь, было вызвано ростом влияния Советского Союза и подъемом революционных настроений. Как писал советский и российский историк Вадим Роговин: «“Солидарность” трёх фактических диктаторов (Сталин, Черчилль и Рузвельт), вершивших судьбами всего человечества, приняла такие формы и масштабы, которые в конечном счёте позволили сохраниться и капитализму, и сталинизму»6.
Из страха перед «красной угрозой» развитые буржуазные страны сумели преодолеть свои распри и объединились в общий блок под диктатом США. Потому же правительства стран Запада пошли на уступки собственным рабочим и переняли многие составляющие плановой экономики.
В результате, те, кто должны были представлять угрозу буржуазным режимам, то есть рабочие индустриально развитых капиталистических стран оказались по большей части удовлетворены и подкуплены. Тема утраты западным рабочим классом революционности занимает важное место в «Критике советского марксизма» и вообще в философии Герберта Маркузе. По его мнению, рабочий класс сделался не подрывным, а укрепляющим элементом капиталистического общества.
Проблема революционного субъекта — одна из центральных для всякой революционной идеологии. Эта проблема мучила революционных идеологов на протяжении ХХ века и не перестает мучить сейчас. Ведь совершенно очевидно, что революции ХХ века делались, по большей части, не рабочими, а крестьянами, которых расшевелило наступление капитализма. Однако вектор ХХ века заключался в индустриализации и урбанизации, то есть в конечном счете в уничтожении деревни и в раскрестьянивании, что и было по большей части осуществлено под занавес тысячелетия. Как справедливо заметил идейный наследник Маркузе Эрик Хобсбаум: «Для 80% человечества средневековье закончилось внезапно в 1950-е годы, хотя осознание этого пришло не раньше 1960-х годов»7.
Выдвигались другие претенденты на роль революционного субъекта: маргиналы и меньшинства (вариант Маркузе), интеллигенция, студенты, жители городских трущоб и окраин.
Партия и класс
Для Маркса революционным субъектом, конечно же является пролетариат, поскольку именно он воплощает собой отрицание капиталистической действительности. Однако уже после поражения Парижской Коммуны и с последовавшим отливом революционной волны вера Маркса в европейский пролетариат оказалась поколебленной.
Маркузе указывает, что Маркс постарался объяснить спад революционности по определению революционного пролетариата, обозначив различие между сиюминутными и подлинными интересами: пролетарий может не осознавать своих подлинных интересов (построение социализма) и предавать их ради реформистских подачек. Этот разрыв должен был преодолеваться путем «привнесения» революционного сознания. Кто же должен был стать носителем и хранителем революционного сознания в периоды реакции и, в конечном итоге, привнести это сознание в забывший свои подлинные интересы класс?
Для Ленина этим носителем явилась партия. «От ленинского “сознания извне” и его идеи централизованной авторитарной партии, по видимости, идет прямая дорога к сталинской личной диктатуре», — заявляет Маркузе. И хотя Маркузе снова демонстрирует слишком безальтернативное и детерминистское видение истории, доля истины в этом есть: если партия берет на себя роль носителя революционных идей в противовес нереволюционным массам, то она снова может, как и «Народная Воля», попытаться подменить собой народ.
Хотя к началу ХХ века рабочие промышленно-развитых стран уже в значительной мере прониклись реформистскими настроениями, что и нашло выражение в политике Второго Интернационала, Ленин и за ним советский марксизм отказались признать утрату пролетариатом революционности. При этом, отмечает Маркузе, Ленин сделал из ситуации правильные тактические выводы: переориентировал партию на союз с крестьянством, основал Третий Интернационал, размежевавшись с европейской социал-демократией.
Но, на тактическом уровне признав угасание революционного импульса на Западе, Ленин отказался сделать из этого теоретические выводы, то есть по-прежнему считал европейских рабочих пролетариатом, хотя им уже было что «терять, кроме своих цепей». Эта «ортодоксальность» Ленина позволила его наследникам сползти на позиции социал-демократии, когда нереволюционность рабочих запада была уже очевидна.
Маркузе выдвигает следующую схему: послевоенная социал-демократия сдвинулась к буржуазным партиям, а коммунистические партии заняли место рабочих социал-демократических партий, выступая с пацифистскими и легалистскими лозунгами. Общий вывод Маркузе представляется верным: надо смело развивать теорию, оспаривать те положения, которые противоречат фактам. Если революция отложена – на первый план выступает борьба на идеологическом фронте, теория «становится политическим фактором первостепенной важности».
При этом с практическими выводами, которые впоследствии сделал Маркузе, можно и нужно спорить: философ провозгласил бесполезность партии и сделал ставку на маргиналов и различные «меньшинства». Невозможность обнаружить вокруг себя революционного субъекта приводит Маркузе в его поздних работах, например, в «Одномерном человеке», к отрицанию классовой борьбы и даже диалектики. Порочность такого подхода мы видим на примере современных западных «левых».
В своем анализе состояния западного рабочего класса Маркузе не учитывает (во всяком случае, почти не упоминает) процесс «миграции» пролетариата с Запада на Восток — переноса производственных мощностей из «стран капиталистического центра» в страны «третьего мира». То есть он не рассматривает «первый мир» и зависимые страны «третьего мира» в качестве элементов единого хозяйственного механизма. А ведь такой взгляд подтверждает верность марксова представления о пролетариате.
Но ложность выводов Маркузе не отменяет важности обозначенных им проблем.
«Революция» пишем, «реформа» — в уме
Итак, капитализм и сталинизм взаимно укрепили и стабилизировали друг друга. Однако вожди и теоретики Советского Союза отказывались признавать стабилизацию Запада и угасание революционного потенциала в Европе, по поводу которого еще позволительно было испытывать иллюзии Ленину. Маркузе пишет, что в сталинскую эпоху марксизм приобрел «магический характер», то есть был окончательно превращен в набор мантр, которые нужно было бездумно повторять, пока дождик не пойдет.
Изменять теорию, вносить в нее нечто новое, изменять ее основные положения стало преступлением. Академик Варга пытался обратить внимание на стабилизацию капитализма, на «превращение монополистического капитализма в государственно-монополистический капитализм» но ему закрыли рот, его книга «Основные вопросы экономики и политики империализма» была подвергнута разгромной критике, что послужило уроком для прочих исследователей. С тех пор советские теоретики только и твердили о «кризисе» и «загнивании» капитализма.
Хотя очевидно, что тогда (в послевоенные десятилетия) кризиса капитализма на Западе не было, наступал его «золотой век». Противоречия внутри капиталистических стран и между ними были сглажены, ослаблены, а пропагандисты, теоретики и вожди СССР продолжали твердить о «нарастании противоречий» и «усугублении кризиса». (Парадокс истории заключается в том, что теперь, после исчезновения Союза, эти заявления звучат более оправданно, чем тогда.) Сталин требовал от рабочих Запада, чтобы те подняли и понесли «знамя буржуазно-демократических свобод», то есть фактически предлагал движение в русле буржуазной политики.
Маркузе видит в этом скрытое признание нереволюционности рабочих Европы и США и отсутствия революционного потенциала на Западе. Современные сталинисты на чем свет стоит ругают наследников Сталина за то, что они свернули со «светлого пути», проложенного вождем, и завели страну в тупик, однако Маркузе убедительно показывает, насколько наследники Сталина сохранили его оценку международного положения. Вопрос стоял о том, признать или нет нереволюционность западного пролетариата. Партия подошла к этому на практике, включив пролетариат Запада в блок других «борцов за мир», тем самым косвенно признав его реформизм. Но на словах, в теории он продолжал провозглашаться революционным.
Точно так поступал и Сталин — твердил о «нарастающих противоречиях» внутри капиталистического блока, но сам в это ни на грош не верил, поэтому требовал, чтобы пролетариат поднял знамя буржуазии.
Адвокат «авторитарного своеволия»?
Если бы сталинисты читали книги, написанные после 1953 года, и не боялись слова «критика» в заглавии, то нашли бы в работе Маркузе для себя много ценного. При чтении может даже возникнуть представление, будто Маркузе в какой-то мере защищает и оправдывает сталинизм.
Поскольку популярность фигуры Сталина в современной России необыкновенно высока (что объясняется противоречиями мелкобуржуазного сознания в период капиталистического кризиса), стоит остановиться подробнее на пунктах, которые Маркузе выдвигает в обоснование сталинской эпохи.
Прежде всего, в книге четко показана преемственность идей Маркса, Ленина, Сталина и его преемников. «От ленинского “сознания извне” и его идеи централизованной авторитарной партии, по видимости, идет прямая дорога к сталинской личной диктатуре», — пишет Маркузе, но согласно его логике можно успотреть предвестье сталинских репрессий еще чуть ли не у Маркса.
Маркузе ссылается на Марксово указание необходимости некоего послереволюционного периода перестройки хозяйства, в течение которого победившему пролетариату все еще придется подвергаться лишениям и тяжело трудиться ради построения коммунизма. Ленин выдвинул формулу выживания советского государства в «капиталистическом окружении»: «советская власть плюс электрификация всей страны». Перед отсталой Россией стояла задача всесторонней индустриализации и выхода на уровень производства развитых капиталистических стран.
Эта задача требовала самоотдачи, жертв и даже принуждения, считает Маркузе. Что касается террора, то он был необходим для преодоления отсталости вопреки пассивности и враждебности населения. Возвеличивание «советского человека» и имперское чванство стало идеологической компенсацией этой борьбы с отсталостью.
То есть получается некий исторический детерминизм. Маркузе не оговаривает (хотя, возможно, и имел это в виду), что идеи в разных обстоятельствах и разных головах могут получать неодинаковое развитие и линия преемственности может выстраиваться по-разному: из одной концепции может вести множество различных путей. Маркузе обвиняет советский марксизм в том, что он стал недиаликтическим и детерминистским, но и сам, как уже упоминалось, не сумел справиться с противоречием объективного и субъективного в истории.
Маркузе постоянно подчеркивает, что развитие СССР и его идеологии – следствие объективных факторов, а не просчетов или самодурства руководства. Маркузе подчеркивает, что «авторитарное своеволие, характерное для сталинского правления, является реакцией на объективное обстоятельство — снижение революционного потенциала капиталистических стран». Это замечание ценно тем, что указывает Западу на его долю вины и участия в сталинских репрессиях. Хотя тут можно вечно спорить о «яйце и курице», ибо насколько сталинизм оказался обусловлен провалом европейской революции, настолько же он сам и подготовил этот провал (бюрократизацией, а потом и роспуском Коминтерна, лишением иностранных компартий какой-либо самостоятельности и инициативы, сектантской политикой при борьбе с зарождающимся нацизмом, бездарной политикой в Испании и Китае).
Маркузе же провозглашает сталинскую эпоху не только неизбежной, но и успешной, поскольку «На пороге Второй мировой войны советская цивилизация развилась настолько, чтобы противостоять самой мощной военной машине развитых индустриальных стран».
Однако и это замечание можно оспорить. Многие заслуживающие уважения авторы приводят убедительные свидетельства того, что сталинская политика подкосила обороноспособность СССР накануне немецкого вторжения. В частности, уже упоминавшийся историк Вадим Роговин приводит факты, свидетельствущие о том, что «сталинские репрессии подорвали все сферы обороны страны»8. Похожие обвинения выдвигает и отечественный историк и дипломат Герман Розанов9.
Можно также вспомнить рассуждение одного из героев «Солдатами не рождаются» Симонова: «В глубине души, несмотря на все происшедшее за последнее время, как камень лежал старый вопрос: как же так? Откуда же все-таки она взялась, та принесшая необозримые последствия внезапность июня сорок первого? Как мог Сталин так слепо верить в невозможность войны тогда, в июне? Да, слепо. Об этом не скажешь вслух, но другого слова, как ни насилуй себя, не подберешь».
Что же касается послевоенного периода, то Маркузе утверждает: «Советская политика в конце войны с рядом оккупаций и “революций сверху”, пренебрегающих расстановкой общественных сил в соответствующих странах, говорит о том, что Сталин не верил в созревание революции в Европе или в то, что колониальные революции обеспечат безопасность советского государства в долгосрочной перспективе». Снова звучит как оправдлание Сталина.
Однако подчеркнем еще раз, неверие Сталина в успех мировой революции было самоосуществляющимся пророчеством, поскольку он сам внес огромный вклад в его осуществление. Позиция Сталина проистекала не из реальной оценки ситуации, а из принципиального недоверия к массам.
Так что, признавая необходимость индустриализации, коллективизации, подготовки к войне и соревнованию с Западом, стоит признать и то, что все эти задачи могли бы быть решены совершенно иначе, пойти по иному пути, сэкономить советскому народы миллионы жизней и в конечном счете вывести СССР на совершенно иной уровень развития, обеспечить ему иное внутреннее и внешнее положение и отрыть иные перспективы для мировой революции, если бы не сталинская бюрократическая контрреволюция.
Но, как бы то ни было, после войны и послевоенного восстановления все эти задачи в целом оказались выполнены, и модернизационная логика оказалась исчерпана, соответственно, оказался исчерпан и определенный тип государственного устройства. То есть Маркузе, в целом оправдывая сталинизм, оправдывает и «десталинизацию», отход от сталинских принципов устройства советского общества.
«Критика советского марксизма» была написана в 1958 году, когда «оттепель» еще только начиналась, но Маркузе уже предвидел многие из ее достижений: демократизацию партийной и культурной жизни в стране. Впоследствии развивая эту мысль, Хобсбаум показал, что именно недостаточная глубина десталинизации, неспособность выйти из индустриализационной логики и переориентировать промышленность на удовлетворения потребительских нужд населения привели к стагнации советского хозяйства и общества и конечному развалу СССР.
Маркузе рисует жесткую последовательность: Маркс, Ленин, Сталин, «послесталинские наследники», но с жесткостью этой цепочки можно поспорить. Показывая преемственность этих деятелей, Маркузе упускает из виду расхождения между ними, вариативность путей развития, в его изложении все выглядит слишком механистично и детерминистски. Он упускает или намеренно исключает субъективный фактор, а ведь он, особенно в переломные эпохи, играет важную роль.
Субъективный фактор в истории
Ленин и партия при нем умели делать крутые развороты политики: ввести «военный коммунизм», а потом резко повернуть к НЭПу. Если Ленин обозначил курс на индустриализацию, то это не значит, что он не пересмеотрел бы эту установку несколько лет спустя, не скорректировал бы ее, не выдвинул бы новые цели.
Не всё фаталистично задано. Ведь сам факт Октябрьской революции, позволившей отсталой России догнать передовые капиталистические страны, явился в некотором смысле нарушением законов истории (логичнее было бы предположить распад Российской империи по аналогии с Габсбургской). Но эта аномалия породила новую логику, которая до сих пор нарушена не была. Стремясь выявить законы исторического развития, такие ученые как Маркузе, Хобсбаум, Баррингтон Мур-младший (коллега и друг Маркузе) ради академической солидности нередко пренебрегали в своих исследованиях субъективным фактором.
Впрочем, пренебрежение субъектом, представление о торжестве объекта над субъектом, является общей чертой постмодернистской философии, которая стала выражением пессимизма, реакцией западных мыслителей на крушение их социалистических надежд.
Не учитывая субъективного фактора, соответственно, Маркузе не берет в расчет и субъективизм контрреволюции, личные интересы тех, кто говорил от имени советского марксизма после смерти Ленина. Маркузе говорит о необходимости «либерализации» советской системы в новых исторических условиях, имея в виду демократизацию, больший контроль снизу. Но кто стал бы осуществлять эту «либерализацию»? Тщательно подобранные под конкретные задачи (коллективизация, индустриализация, расправа с большевиками) сталинские кадры?
Обосновывая неизбежность и необходимость сталинского периода задачами индустриализации, Маркузе не учитывает, что преобразования, осуществленные в этот период — бюрократизация госаппарата, уничтожение партии, моральное разложение верхушки, устранение демократии — сделали невозможным для СССР свернуть с этого пути, задали логику его разрушения. Верно сказал один из оппонентов Сталина: «Вопрос идет не только о том, что делается, но и о том, кто делает».
Проблема не в том, что Сталинизм вытекал из “ленинизма”, а в том, что марксизм в СССР после смерти Ленина перестал развиваться. Оценки Ленина были глубоки, и по мере развития международной обстановки он (или иной творчески мыслящий марксист) сумел бы сделать нужные теоретические выводы. А в обстановке, созданной при Cталине, развитие теории было невозможно. И здесь мы снова подходим к теме важности развития и обновления теории путем сверки ее с действительностью.
Окончание следует.
Примечания
1См. Хобсбаум Эрик. Эпоха крайностей. Короткий дадцатый век (1914-1991). М.: Издательство Незави
симая Газета, 2004. С. 471.
2См., например, Штейгервальд Р. «Третий путь» Герберта Маркузе. М.: Международные отношения, 1971. С. 3.
3Там же.
4Маркузе Г. Одномерный человек. М.: АСТ, 2009. С. 255.
5Herbert Marcuse and the Frankfurt School (1977) https://www.youtube.com/watch?v=vm3euZS5nLo
6Роговин В. Мировая революция и мировая война. http://trst.narod.ru/rogovin/t6/xlix.htm
7Хобсбаум Э. Эпоха крайностей. Короткий двадцатый век 1914-1991. М.: Издательство Независимая газета, 2004. С. 312. И далее он приводит красноречивые цифры: «В то время когда полные надежд молодые члены левых партий цитировали Мао Цзэдуна, говорившего о победе революция в результате борьбы миллионов сельских тружеников против окружавших их городских цитаделей, эти миллионы покидали свои деревни и переселялись в город. В Латинской Америке за двадцать лет число крестьян сократилось вдвое в Колумбии (1951—1973), Мексике (1960—1980) и немного меньше в Бразилии (1960—1980). Примерно на
две трети оно снизилось в Доминиканской Республике (1960—1981), Венесуэле (1961—1981) и на Ямайке (1953—1981). Во всех этих странах, за исключением Венесуэлы, в конце Второй мировой войны крестьяне составляли половину или даже абсолютное большинство всего занятого населения. Однако уже в 1970-e годы в Латинской Америке (за вычетом карликовых государств вокруг Панамского перешейка и Гаити) не осталось ни одной страны, где крестьяне не составляли бы меньшинства. Сходной была ситуация и в государствах исламского мира. Только за тридцать с небольшим лет в Алжире доля крестьянского населения сократилась с 75 до 20%, в Тунисе—с 68 до 23%. В Марокко за десять лет (1971—1982) крестьяне перестали составлять большинство населения, хотя их число уменьшилось не столь резко. В Сирии и Ираке в середине 1950-х годов крестьяне все еще составляли половину населения. В течение последующих двадцати лет в Сирии это количество сократилось вдвое, в Ираке—более чем на треть».
8Роговин Г. В. Мировая революция и мировая война.
9См. Розанов Г. Л. Сталин-гитлер: Документальный очерк советско-германских дипломатических отношений, 1939-1941 гг. М.: Международные отношения, 1991.
Что случилось ... 
Маркузе о наследии Маркса, Ленина, Сталина и судьбе СССР (Ч.1): 2 комментария