В ближайший выходной Аркаша отправился в гости к Павлу. Павел с потерей курса перевёлся в питерский институт, родители сняли для него квартиру недалеко от станции метро. Аркаша вынырнул из тёплой подземки под колючую изморось и запрыгал через лужи, ориентируясь по карманному путеводителю. Однако он всё же пару раз угодил ногой в воду и напрочь промочил носки.
В общем, к Павлу он явился в совершенно жалком виде: мокрым, кашляющим, бледным. Павел встретил его как доброго знакомого, сразу же проводил в комнату, предложил снять, выстирать и высушить носки, а пока выдал Аркаше пару своих шерстяных. Аркаша сел на диван и блаженно вытянул ноги к электрическому обогревателю.
Тем временем Павел уже принёс с кухни кое-какую снедь и чай. Аркаша согрелся совершеннейшим образом, и скоро они уже философствовали, продолжали тот самый разговор, который начали в Сибири после круглого стола.
Они показали друг другу книги, которые они читают: Аркаша — «Моби Дик» Мелвилла, Павел — сборник работ Маркса, Энгельса и Ленина. Вообще в квартире Павла было много книг, и в основном это была не художественная литература, а книги по философии, истории, социологии и прочим гуманитарным наукам.
Вот так они в тепле пили кофеёк, сушили Аркашины носки и, по старой российской традиции, решали судьбы мира. Но решить их, не разрешив вопроса о боге, на взгляд Аркаши, было невозможно.
— Как можно принимать или отвергать религию, не прочитав Евангелия от Иоанна или Посланий Павла, твоего тёзки, кстати? — ставил вопрос Аркаша.
— Ну, а Ветхий Завет ты читал? — парировал Павел. — Неужели тебя там тебя ничего не возмутило? Ветхозаветный бог оказывается не только жесток и мстителен, но и попросту жаден, способен пойти на любое преступление.
— Я для себя на это отвечаю так: сердце человеческое со временем стало больше и оказалось способно вместить больше бога.
— Тогда ты должен признать, что разные книги Библии отражают взгляды своего времени. Библия возникла в среде рабовладельцев и жрецов, и в ней запечатлена их эгоистическая и стяжательская мораль.
— Но Новый завет…
— Новый завет был восстанием против этой морали. Вот почему между Иисусом и фарисеями возник конфликт.
Аркаша раньше и не думал, что Библия может содержать в себе какой-то бунт. Но бунт давно зрел в нём. Он уже привык видеть в христианстве единственную силу, противостоящую бездушию и конформизму, миру попсы и рекламы. На удивление, материалист Павел поддержал Аркашин настрой.
— Хотелось бы, конечно, чтобы люди не знали, что такое боль и страх, — говорил Павел.
— И что такое смерть, — добавлял Аркаша, на что Павел также кивал и продолжал:
— Но система душит всё живое, калечит, запугивает…
— И кто-то должен этому противостоять! — понимающе отзывался Аркаша.
— Да, кто-то должен узнать и боль, и страх…
— Принести себя в жертву, — подсказывал Аркаша.
— Чтобы сломать систему и расчистить поле для новых людей с живыми глазами.
— Систему под снос… систему под снос… — Соглашался Аркаша. — И нас вместе с ней, если мы не сгодимся для лучшего мира.
— Пока мы существуем, будет злой гололёд, — улыбнулся Павел. Оказывается, он слушал те же песни.
Выходило, что переполнившие Аркашино сердце негодование и горечь, которые он постоянно обращал против себя самого, подавлял с помощью смирения, могут быть обращены вовне, на источник зла, что это зло не вечно и не необоримо, а имеет историческую, преходящую природу, стало быть, победа над злом зависит не от таинственного и неторопливого бога, у которого тысяча лет, как один день, а от обычных людей, таких, как Аркаша…
Они вместе подшучивали над своими преподавателями — Аркаша над бывшими, Павел над текущими. Павел даже предположил, что бестолковость и абсурдность образовательной системы призвана подготовить молодых людей к бестолковости и абсурдности общественной системы.
И Аркашу уже совершенно не волновало, что сам он считал себя православным христианином, а Павел был какой-то непонятный диалектический материалист. Куда важнее, что в их общении всё ожило, всё приобрело значение и смысл: все прочитанные книги, все прослушанные лекции, все выношенные мысли и написанные стихи. Всё это было вытащено из пыльных архивов памяти на свет божий и пущено в дело. Что-то тут же рассыпалось в труху, что-то начинало играть новыми красками.
Кроме того, они рассказывали друг другу о своей жизни, о своих приключениях. Аркаша поведал Павлу о своих сердечных неурядицах и трудовых конфликтах. А Павел объяснил происхождение фонаря у себя под глазом тем, что сорвал посвящение в студенты, которое устроили своим первокурсникам физкультурники, и на которое он попал по ошибке. Лично Аркаше больше всего понравилось в Павле его умение посмеяться над самим собой.
Расставались они как старые добрые друзья, и Павел всучил Аркаше на прощание почитать книжку с довольно символическим названием «Из плена иллюзий». И то сказать: Меллвилл и Шмелёв ему уже порядком надоели. Аркаша снова нырнул под неприветливое питерское небо, но ноги его ещё какое-то время хранили тепло Павлова гостеприимства.
Надо сказать, что книга оказалась весьма интересной. Незнакомый доселе Аркаше автор рассуждал о свободе и рабстве как состояниях души, о психическом здоровье и патологии, о Гегеле и Марксе. И это всё без каких-либо атак на религию. Особенно увлёк Аркашу следующий отрывок: «В самом широком смысле любой невроз можно считать следствием отчуждения; это так, потому что невроз характеризуется тем, что одна страсть (например, к деньгам, власти, женщинам и т. п.) становится доминирующей и обособляется от целостной личности, превращаясь для человека в его повелителя. Эта страсть — его идол, которому он подчиняется, даже если может рационально объяснить природу своего идола и присвоить ему разнообразные и звучные имена. Человеком управляет частичное желание, на которое он переносит все утраченное; и чем человек слабее, тем сильнее это желание…»
Не здесь ли скрывалась разгадка посещений таинственной декадентской мадонны и её спутника?
День выступления приближался и, наконец, настал. Аркаша не стал звать на представление Павла: на него незачем было производить впечатление. Задача представления была сломать стену отчуждения, пробить себе путь в культурную жизнь Петербурга, понравиться какой-нибудь девушке, расквитаться с собственными демонами.
Одна беда: проклятый сухой кашель никак не проходил и периодически давал о себе знать. Особенно, если приходилось громко или долго разговаривать. Тут Аркаша надеялся на чудодейственную силу поэзии. Как-то так выходило, что в дни выступления у него никогда ничего не болело, организм получал адреналиновый заряд бодрости.
В означенный день он явился на Пушкинскую заблаговременно, встретил всех участников, которых ему удалось собрать под знаменем своей поэтической фантазии, расположил реквизит: стол, два стула, на столе чай, в вазочке печенье, ложка обычная, ложка деревянная, нож, хлеб, тетрадь, планшет и т. д.
Время для запуска публики настало, но, увы, ажиотажа у входа не наблюдалось. Более того, в зал вообще никто не заходил… Увы, расклеенные афиши и анонс на сайте Пушкинской не сработали. Аркашины спутники в отчаянии переглядывались. И тогда он выбежал в бар. Там толклось человека четыре. Аркаша подбежал к паре девушек, которые вроде бы скользнули взглядом по афише.
— Не желаете посетить поэтический спектакль?
— А что там будет?
— О, это будет мистическое действо, какого вы ещё не видали в жизни! Нырок в глубины подсознания!
Девушки с сомнением наморщили носики:
— Что-то тяжёлое?
— Нет, что вы! — поспешил поправиться Аркаша. — Это нежнейшая и романтичнейшая история любви.
— А долго это всё продлится?
— Только часик!
Девушек уговорить ему удалось. К счастью, в самый последний момент в зал вошли ещё три человека. Итого пять зрителей. Что делать? Отступать было нельзя, да и надо ведь с чего-то начинать. Аркаша тайком всматривался в обращённые к сцене лица: на них не было ни ажиотажа, ни предвкушения, они не знали, чего им ждать. Эти лица Аркаше и предстояло атаковать всем своим вдохновением, привнести в них жар чувства и муки мысли.
Свет погас, и лица превратились в призрачные пятна. Заиграла тихая музыка, настолько невнятная, что те самые две девушки даже не сразу расслышали её и какое-то время продолжали переговариваться, но потом смолкли. Было даже трудно разобрать, что за инструмент звучит — не то струнный, не то духовой… А потом разом грянули трубы, взвились скрипки, и в этой торжественной катастрофе раздался голос:
«Раз в тысячу лет из-за высоких гор в королевство туманов приходит загадочный Чёрный Рыцарь. Безмолвный и непобедимый, он сеет смерть и разрушение, уничтожая каждого, кто отважится встать на его пути. Пройдя по стране своим кованым сапогом, он снова исчезает в неизвестность, оставляя за собой пепел и кровь. Но однажды самый смелый и несокрушимый воин королевства решил уничтожить неведомого врага. Самой страшной клятвой он поклялся в этом на своём мече, окропив его кровью своей возлюбленной. Воин искал великой славы и чести, которой не удостаивался ни один смертный. Назвав себя Рыцарем Смерти, он вышел на бой с Чёрным Рыцарем. И битва их была ужасна».
На сцене появились два рыцаря (из общества исторической реконструкции), они сражались друг с другом, в воздухе скрещивались мечи, музыка неистовствовала. Наконец, рыцари разошлись в разные стороны и исчезли во мраке, а на сцене оказался мальчик. Мальчик сидел за столом и увлечённо играл двумя солдатиками.
Аркаша подошёл к столу, и на глазу у него была повязка, что придавало бы ему сходство с пиратом, если бы не толстая тетрадь под мышкой — известно ведь, что пираты не ходят с тетрадями. Мальчик отвлёкся от солдатиков и посмотрел на Аркашу:
— Здравствуй. Давно я тебя не видел! Расскажи мне сказку.
Аркаша раскрыл свою тетрадь (снова заиграла музыка, тихая и загадочная, словно бы её и вовсе не было):
— Хорошо. Слушай. Один человек не любил фотографироваться. Но очень любил живопись. И вот решил он заказать свой портрет. И не кому-нибудь. А самому что ни на есть волшебному художнику. Вот пришёл он в дом художника. Весь дом был увешан картинами, уставлен скульптурами, стены были покрыты росписями, а мебель – резьбой. Сам хозяин сидел у пустого холста и о чём-то думал… Гость изложил художнику свою просьбу, и тот согласился нарисовать портрет. Причём совершенно бесплатно. Настоящие чудеса всегда делаются бесплатно. Художник усадил гостя, дал ему кружку с чаем, — Аркаша поставил перед мальчиком чай, — а на пол рядом поставил вазочку с печеньем…
Аркаша поставил вазочку на пол. Мальчик внимательно слушал и пил чай.
Художник рисовал с фотографической скоростью: смотрел – рисовал, смотрел – рисовал, смотрел – рисовал… Заказчик осторожно отпивал из кружки, не шевелясь. (мальчик наклонился, чтобы взять печенье) А потом он решил быстренько нагнуться за печеньем. И в эту самую секунду художник хотел нарисовать его глаз. Он глянул и по инерции нарисовал человеку вместо глаза пустоту.
Мальчик вздрогнул и отдёрнул руку от вазочки:
— И что? — спросил он.
— И человек стал видеть этим глазом пустоту. Пустоту вещей.
— А что такое «пустота вещей»?
— «Пустота» — это когда вещи ничего не значат.
— А разве вещь может что-то значить?
— Ну, взять, к примеру, твоего солдатика. Дай его сюда. Кто это?
— Это ужасный Рыцарь Смерти, который бросил вызов Чёрному Рыцарю. Он носит зачарованный меч колдунов.
— А это, похоже, сам Чёрный рыцарь в доспехах, пропитанных кровью, он идёт своей неведомой дорогой, сметая всё на своём пути. Их битва изменит ход светил, на карту поставлена судьба человечества…
И снова грянула музыка, но Аркаше показалось, что за спиной его возникли не два закованных в латы рыцаря, а ночные гости, сверлившие его спину злобным взглядом, поэтому он поспешил вернуть солдатиков мальчику:
— А для заколдованного дяденьки это просто кусок пластмассы. Понимаешь?
— Нет! Это не пластмасса а Чёрный Рыцарь и Рыцарь Смерти! От них зависит будущее мира. Ты просто ничего не понимаешь! — обиделся мальчик.
— Ну, хорошо, возьмём другой пример. Вот ложка. Такая ложка вроде бы и правда ничего не значит. А вот если мы возьмём и вырежем её сами… — Аркаша взялся строгать небольшую чурочку, — когда ты её сделал сам, или кто-то тебе близкий сделал её, для тебя будет иметь смысл каждая царапинка, какждая желобовыгибистость ложки.
— А вот горы, леса, реки — у них какое значение?
— Ну, их ведь тоже кто-то сделал, — тут Аркаша подобрался к своему излюбленному христианскому аргументу. — Если очень внимательно посмотреть, становится понятно, что ко всему на свете приложил руку творец, везде есть отпечатки его пальцев.
И он, стараясь сдерживать подступающий кашель, стал читать стихи, в то время как мальчик на большом мольберте рисовал дом:
Что подарю перед уходом
Тебе, мой будущий сынок?
Весь блеск и слёзы небосвода
И перепутья всех дорог.
Ни достояния, ни денег
И ни влиятельных друзей,
Не обобоенные стены,
Ни крыш, ни окон, ни дверей.
Ни крыш, ни окон, ни дверей…
Но ты увидишь, как высоко
Созвездья вяжутся в клубок,
Вдали кардиограмма сопок,
Как будто умирает бог,
Покрыты паутиной трещин
Надгробия царей земных,
Как будто нам весь мир завещан,
И мы спасти его должны.
И мы спасти его должны…
И ты пойдёшь туда, где страшно,
От бесконечной суеты,
Поднимешься к вершине башни,
Открыв секретные ходы.
Вот тебе рай, а вот нирвана,
Копай и сможешь клад отрыть
На самом днище котлована…
О, нечего дарить! Нечего дарить!
Тем временем мальчик закончил рисовать. Рядом с домиком появились фигурки отца и сына.
— Что-то я не совсем тебя понимаю. Что ты собрался подарить?
— В этом-то и дело, что ничего. Ничего и всё. Так поглядишь, – он повернулся живым глазом, – вроде всё, а так поглядишь, – он повернулся мёртвым, – ничего. Или взять вот такой случай: один дяденька лёг спать, и у него во сне остановилось сердце. Вот и всё. Больше ничего не произошло. Как об этом красиво ни рассказывай. Вот кого-то там застрелили, кто-то на машине разбился в расцвете сил. Везде можно подозревать злой умысел секретных спецслужб. А этот на старости лет тихо и мирно в постельке умер от сердечного приступа. Со всеми это происходит по-разному…
Дверь приоткрылась, и рядом с ними появился человек с аккуратным пробором и острой бородкой. Да, он ужасно напоминал Аркашиного ночного посетителя, только теперь на нём был заляпанный красками халат.
— Смотри! Это художник из сказки! Хочешь, он нарисует и твой портрет? – спросил Аркаша мальчика.
— Ещё чего! Вдруг он тоже нарисует мне пустоту вместо глаза! Уж лучше я откажусь от портрета.
— Ну, а художник тогда вместо целого тебя нарисует пустоту. Представляешь? Он нарисует всё: небо, звёзды, холмы, деревья, реки и океаны, рыб, зверей и птиц, бабочек, жучков. А для тебя в этом прекрасном мире не будет места. Потому что ты этому миру не нужен. Вот приходишь ты в лес. Всё живёт и движется: белочки запасаются на зиму, муравьи ползут по своим делам, птицы поют. А ты, весь ты, им совершенно безразличен. Тебя заметят, только если ты наступишь на муравейник или бросишь в птицу палкой, напугаешь кого-нибудь. Но лучше бы, конечно, тебя не было. Безусловно, тебя можно было бы слопать, в этом плане ты зверям интересен. Но неужели это всё, на что ты годен, — быть съеденным?
Аркаша бросил взгляд через плечо и увидел, что художник водит кистью по мольберту, и поверх детского рисунка появляется чёрный квадрат.
— Или возьмём людей, — продолжил Аркаша. — С одной стороны, если тебе будет плохо, кто-то из близких, а может даже из незнакомых, тебе поможет. Но если рассудить честно, им всем сделалось бы лучше, если бы тебя не стало: все жалуются на перенаселение, всем тесно. Освободится твоё жильё, рабочее место, короче, не будешь воровать кислород. Разве тебе не хотелось бы, чтобы твоя жизнь была нужна? Чтобы люди огорчились, если бы тебе угрожала опасность, и обрадовались бы, если…
— Ну, хорошо! Хорошо! Пускай художник нарисует мой портрет. Какая-то невесёлая получается у нас сказка.
— Да уж… — вздохнул Аркаша.
Мальчик покорно уселся напротив мольберта, и художник взялся за дело, а Аркаша читал стихи, осторожно, чтобы не подпустить кашель:
Ночь на целом белом свете,
Все укрылись и храпят.
Снится людям на планете,
Будто все они не спят.
Снится ангелу так чисто,
Будто стали все детьми.
Одинокому буддисту,
Что он спит и видит мир.
А ночь не снимает траурного одеяния,
И сказочным сном засыпает надежда в тебе.
Но, кажется, подзатянулась минута отчаянья,
И кто остановит её…
Снится суженый невесте,
А военному — отбой,
А друзьям, что они вместе,
Снится бунтарю покой.
Снятся небеса поэту,
Снится небесам поэт,
Снится мёртвым, что их нету,
Снится всем то, чего нет.
А ночь не снимает траурного одеяния,
И сказочным сном засыпает надежда в тебе,
Но, кажется, годы продлилась минута отчаянья,
И кто остановит её теперь?
Пока Аркаша читал, из двери также возникла Сатанесса. Портрет был закончен. С мольберта смотрел тот же мальчик, но лицо его будто бы было бледнее, как были бледны и неуловимы лица людей в зале. Аркаша никак не мог уловить их выражений.
Сатанесса лишь мельком глянула на рисунок и устремила горящий взор на Аркашу. Видимо, ей пришлись по вкусу прозвучавшие «ночные» стихи: она принялась хлопать в ладоши, провоцируя зал на аплодисменты. Под нестройные хлопки зрителей (кажется, уже после начала спектакля их несколько прибавилось) Сатанесса подошла к художнику и, дёрнув тугой узел, стащила с шеи своего спутника иззелена-синий галстук, а затем поднесла его Аркаше. Тот наклонил голову… Но едва галстук оказался на его горле, как белая дьяволица стянула удавку, а её спутник бросился держать Аркашины руки.
Борясь, Аркаша повалился на стол. Он понимал, что только его стихи обладают властью над его собственными демонами, но в голову ничего не шло, да и выговорить что-либо без глотка воздуха было практически невозможно. И всё же он выдавил:
Аи и я…
Аи и я…
Аи — это было имя, которое он дал героине своего романа, тайно имея в виду божественную Сонечку. Да, он всё ещё надеялся на возможность любви. И державшие его руки ослабели, ночные посетители отступили до поры. Лишь на столе рядом с Аркашей осталась загадочная коробочка. Наконец-то она появилась! Та коробочка «с чёртиком внутри», о которой он говорил на своём прежнем поэтическом спектакле. Теперь он получил возможность слегка откашляться.
Коробочка была достаточно вместительной. Цвета, кажется, жёлтого, хотя в блеске фонарей всё казалось желтоватым. Угол коробочки был забрызган чем-то красным, а сбоку красовалась большая белая наклейка со штрихкодом. Что скрывалось внутри?
Мальчик подошёл к коробочке и подцепил пальцем крышку, но Аркаша остановил его: «Не открывай коробочку, под крышку не смотри…»
Аркаша расшевелил узел на шее и хотел снять галстук, но, когда он высовывал из петли голову, снова возникшая из мрака гостья зло хохотнула и затянула галстук так, что он плотной повязкой обхватил Аркашины глаза. Аркаша, словно слепой, нащупал спинку стула и осторожно сел, облокотившись на стол. Он теперь не видел ни мальчика, ни дьяволицу, ни зрителей, но чувствовал их присутствие:
Чего ты хочешь от меня?
Чего ты хочешь от… меня?
Что же, наконец, тебе нужно?
Ведь я уже всё сказал.
Я всё сказал тебе ещё в прошлый раз!
Но, если ты хочешь, я повторю это снова,
Но немного другими словами
И под другую музыку.
Музыку машин, прогрызающих ночь,
Музыку разбитых бутылок,
Вытряхивающих из себя смысл,
Истекающих смыслом.
Но всё это всегда оставалось где-то за гранью.
Всегда оставалось вне границ
Твоего странного мира…
Твоего непонятного мира.
Но, я знаю, что там что-то есть.
Там точно что-то есть.
В самом центре дороги.
Так чего же ты хочешь?
Я всё равно уже не стану другим –
Таким, каким я ни себе,
Ни тебе не нужен.
О, господи Иисусе Христе…
Дмитрий Косяков. Окончание следует.
Что случилось ... 