Что будет тогда — клоповники сами не уясняют себе. Они не прозирают в будущее, а преследуют лишь ближайшие и непосредственные цели! Поэтому их даже не пугает мысль, что «тогда» они должны будут очутиться лицом к лицу с пустотой и бессилием. Покамест они удовлетворены уже тем, что ненавидеть могут свободно. И действительно, они ненавидят всё, за исключением своей ненависти.
М.Е. Салтыков-Щедрин. За рубежом.
Эстетический уровень
Думаю, каждый думающий человек сегодня понимает, что мы вступаем в новую эпоху. Одна эпоха ушла, другая идёт ей на смену. Труднее осознать, в чём же смысл происходящих перемен, в чём суть уходящей эпохи и наступающего периода, почему перелом наступил именно сейчас?
Давайте начнём с эстетического уровня, ибо большие исторические сдвиги ярче всего обозначаются в искусстве.
Большинство теоретиков искусства сегодня констатирует смерть постмодернизма. Что имеется в виду под постмодернизмом, смерть чего отмечают искусствоведы? Прежде всего, для постмодернизма характерно неприятие идеи ирерархии, ценностной шкалы. Постмодернизм – это показная толерантность. В искусстве это означает принципиальную равнозначность любых произведений искусства, отсутствие критериев и правил. Искусство – это всё, что производит художник. А художник – это любой, пожелавший объявить себя таковым. Потому постмодернизм враждебен идее мастерства и профессионализма.
В более широком плане это означает неверие в истину: истина это условность, нет единой, обязательной для всех истины – есть множество равноправных «правд». Как отмечает канадский социолог Наоми Кляйн, «эти рассуждения сделали несостоятельным для многих ученых мужей даже простое участие в каком бы то ни было политическом споре, темой которого было бы “преимущество одной модели обучения (публичной) над другой (корпоративной)”. И поскольку истина относительна, кто возьмется утверждать, что Платоновы “Диалоги” более “авторитетны”, чем “Анастасия” компании Fox?»1
При этом постмодернистский релятивизм легко переходит в тотальное отрицание культуры и разума. Разочарование в разуме нарастало с начала ХХ столетия, крупнейшими провозвестниками этого умонастроения были Шпенглер в Германии, Поль Валери во Франции, религиозные «философы» в России. Отрицание разума естественно перешло в отрицание морали и нравственности. На смену им был выдвинут принцип «игры».
Постмодернистский мир не только не иерархизирован, но и предельно раздроблен, все люди изолированы в пределах своей персональной потребительской свободы, они не имеют права вторгаться в индивидуальные мирки друг друга. Главный приём постмодернизма – деконструкция, «разборка» «меганарративов» и «тоталиризирующих концепций», уничтожающий анализ и осмеяние убеждений и идеологий, любой целостной картины мира. Единственная отчётливо артикулируемая идеологическая установка постмодернизма (ибо есть ещё и негласные) – это отсутствие идеологических установок, что прекрасно подходит для рыночного общества, ибо деньги, как известно «не пахнут». А если так, то читательский выбор в пользу детективов и рекламных объявлений, а не «Войны и мира» будет даже предпочтительнее.
До поры до времени такая ситуация устраивала большинство. Социолог Александр Тарасов отмечает: «Самая большая, тщательно скрываемая тайна постмодерна – это его исключительная политическая выгодность для правящей элиты: элита консолидирована, ангажирована и предельно рациональна; она владеет собственностью, получает прибыль, организует (строго рационально) мировое производство и мировой политический процесс. Элита консервативна по необходимости (без стабильности нет прибыли), не играет в постмодернистские игры (носит строгие костюмы, учит детей в закрытых школах с классическим образованием и палочной дисциплиной XIX века, покупает картины Сезанна, а не инсталляции Карла Андре, слушает Бетховена в Карнегихолле, а не Майкла Джексона на стадионах и т. д.); постмодернизм навязывается элитой “среднему классу” и “низам” – атомизированное общество безопасно»2.
Но вот теперь маятник явно лёг на возвратный курс.
Современные критики заговорили о новой сборке мира, о том, что необходимо восстановить в правах идею мастерства, что современному художнику не терпится вернуться в общественную жизнь, повернуться лицом к современности.
Культурологи, филологи пока ещё не знают, как окрестить надвигающуюся пост-постмодернистскую эпоху: одни говорят о «метамодерне», другие – о «неомодерне». Они путаются и не сходятся в том, кого из современных авторов записать по какому ведомству, но выделяют в качестве характерных черт времени стремление донести чёткий идейный и нравственный посыл, воздействовать на аудиторию. Высшим критерием оценки художественного текста снова провозглашена его «духовная сверхзадача», то есть стремление ответить на самые животрепещущие вопросы современности, даже если они ещё никем внятно не заданы.
Литературу и искусство призывают снова заговорить всерьёз и о самом важном – о ценностях и идеях.
Идеологический уровень
И всё, казалось бы, хорошо. Искусство выбирается из постмодернистского болота, общество поворачивается лицом к ценностям и идеям… И вот тут возникает вопрос, а к каким же это идеям разворачивается современное общество? Оказывается, что выбор этих ценностей невелик, если не сказать, что его нет совсем.
Со всех сторон раздаются лозунги, заставляющие вспомнить времена «чёрной сотни» и Союза Михаила архангела. Снова слышатся призывы «перестать стесняться быть русскими», снова пущены в ход антисемитские (и анти-всехпрочие) анекдоты, воспрянувший патриотизм грозит кулаком «безродным космополитам», идея православного бога вписывается даже в искусствоведческие концепции в качестве источника критериев и ценностей. И с чего-то литераторы вдруг взяли, что весь мир ждёт от России не нефти, а какого-то «нового слова».
Вот так. Не успели заговорить о ценностях, а ценности нам уже назначены. Не успели рта раскрыть, а разговор-то, оказывается, уже и закончен.
Самодержавие, православие, народность. Вокруг «уваровской триады» танцует большинство борцов с постмодернизмом. Вчерашний день закончился – добро пожаловать в день позавчерашний.
Таким образом на идеологическом поле мы имеем борьбу пустоты и зла.
— Посмотрите на них! — говорит Зло. — Ведь у них нет ничего святого. Ведь они разделены, аморфны и занимаются какой-то ерундой. Шуточками да прибауточками. Они выхолощены и боятся любого откровенного высказывания. Они пусты.
— Нет уж, посмотрите лучше на себя! — отвечает Пустота. — Ведь вы служите злу. И это у вас плохо, и то.
— Зато мы наполнены, мы объединены, у нас есть цель, есть то, ради чего стоит жить, нам есть, куда идти, — говорит Зло.
— Но ведь вы наполнены злом! Уж лучше в пустоте, но без зла.
— Нет, лучше во зле, но вместе и со смыслом. Лучше ад с чертями, чем полная пустота.
— Пусть лучше пустота, только бы не видеть этих рож…
Вот такая рисуется безысходная дилемма: ничего не делать и умирать в бесплодии или творить зло. Этот ложный выбор стоит перед нашим обществом давно. Да и не только перед нашим – перед Западом он встал даже раньше и ещё острее.
Почему размежевание этих двух позиций так остро обозначается именно сейчас, откуда эта непримиримость в противостоянии пустоты и зла? Думаю, все понимают, что причиной тому начавшаяся война, что всеобщая мобилизация действительно состоялась, хотя и не в том смысле, которого все опасались. Всем интеллектуалам, всем «публичным людям» так или иначе пришлось обозначить своё отношение к войне, записаться в лагерь «zа» или «протиv».
При этом многие заявления делаются словно бы в панике, в состоянии аффекта. Люди боятся высказываться или, напротив, спешат громогласно засвидетельствовать свою благонамеренность соответствующему лагерю. Начинаются публичные отречения и покаяния. И это относится как к оставшимся в России «патриотам», так и сбежавшим за рубеж «либералам».
Весьма подходят к нынешней ситуации и слова другого классика, Михаила Евграфовича Салтыкова-Щедрина: «Когда начинается общая паника, я впадаю в смущение, если не больше, то ничуть не меньше всех других. Голова начинает гореть, начинают шевелиться и бродить разные скверные мысли, так что ни о чем думать невозможно; в голове то и дело вертится вопрос: “Да невинен ли ты действительно? Не воображается ли только тебе, что ты невинен?” И вот я самоуглубляюсь и подвергаю себя самому строгому самоиспытанию. Я начинаю с того, что припоминаю всех заподозренных “Московскими ведомостями” лиц и спрашиваю себя: “Не был ли ты знаком с кем-нибудь из них даже когда-нибудь?”»3
А что взамен?
Теперь мы можем прямо сказать, что спор между старым постмодернизмом и нарождающимся новым течением (неоархаикой?) в идеологическом поле совпал с борьбой между нашими «либералами» и «патриотами». Берём эти слова в кавычки, ибо и современные либералы не так уж либеральны, и современные патриоты не так уж патриотичны.
И снова мы имеем спор между злом и пустотой:
— Посмотрите, ведь они все там коррупционеры, жулики и воры! — возглашают либералы.
Патриоты с этим не спорят, но вопрошают в ответ:
— А что вы предлагаете взамен?
Молчат либералы. Молчат, а потом снова возглашают:
— Церковь-то ваша прогнила насквозь, попы ваши не богу служат, а брюху своему!
Патриоты с этим не спорят, но вопрошают в ответ:
— А что вы предлагаете взамен?
И снова молчат либералы. Разве что кто-нибудь из них скажет:
— Да вот сериал на Нетфликсе интересный вышел… Можно глянуть…
И дальше молчат, а потом начинают роптать:
— Народ наш глуп, верит ворам да нелепым церковным басням.
Патриоты даже с этим не спорят, но снова хитро отвечают вопросом на вопрос:
— А что вы имеете им предложить?
Молчат либералы. Народу им предложить нечего.
Вот и решай, что тебе слаще: «Домострой» или очередной «Человек-паук». «Домострой», он, конечно, древний литературный памятник, да уж больно заскорузлый, требующий снова жену за косу таскать да по делам большим и малым на огород ходить, «Человек-паук» вроде бы говорит от имени цивилизации, да уж больно он пустой, выхолощенный, обесчеловеченный совсем, будто тебя в кровать с резиновой куклой уложили.
Наши «либералы» и «патриоты» прекрасно дополняют друг друга, ибо побывав среди одних, невольно начинаешь сочувствовать другим.
А определяться надо. Не получится не определиться, ибо отделения творческих союзов на местах голосуют за бравурные резолюции, собирают материальную помощь, ибо культурные мероприятия проводятся под транспарантами с определёнными лозунгами. Ужаснее всего, что показной патриотизм оказывается выгоден. За него платят, за него хвалят, он делает тебя заметным. И в этой ситуации в одной куче оказываются искренние ура-патриоты и всевозможные карьеристы-приспособленцы, что в целом заметно уродует общую физиономию патриотического лагеря. Чем далее, тем более патриотизм превращается в то самое «прибежище негодяя».
Извращение же ценностей, их свободная конвертируемость в капитал приводит значительную часть общества к отвращению от ценностей вообще, к моральному, политическому и эстетическому релятивизму, то есть к внутреннему опустошению.
Конец неолиберализма
При этом не надо думать, что это чисто российская история. 24 февраля провело черту не только через наше общество. Да, собственно, раскол и борьба между старыми либералами и «новыми правыми» начались задолго до украинских событий.
Поэтому здесь придётся внести некоторую терминологическую ясность и объяснить суть происходящих в мире событий.
Так уж вышло, что мировой капитализм победил в форме неолиберализма. Что такое неолиберализм? Говоря общо и вкратце, это апология абсолютной свободы рынка, отступления государства, законов, регулирования перед всеобщей конкуренцией, это максимальная приватизация, уничтожение прав трудящихся, нивелирование социальных гарантий. Бразильский писатель Фрей Бетто писал по этому поводу: «С неолиберальной точки зрения человек как таковой, видимо, не представляет никакой ценности. Поэтому тот, кто не владеет материальными благами, обесценен и исключен. Кто владеет — завиден, обхаживаем и отмечен вниманием»4.
В конце 80-х эта форма политико-экономической общественной организации находилась в очевидном кризисе, но развал СССР, можно сказать, стал огромным сюрпризом и подарком капиталистической миросистеме. Неолиберализм получил статус победившей, «правильной» доктрины, а главное, получил колоссальный приток ресурсов за счёт ограбления стран бывшего советского блока и освоения их рынков. Но этой победы хватило примерно на тридцать лет.
Ресурсы (в том числе людские) оказались по большей части выкачаны, рынки освоены. Куда расти дальше? Главный принцип капитализма это прибыль, то есть бесконечный рост. Стало быть, сегодня этот принцип пришёл к своему логическому завершению. И вот мировой рынок, построенный такими усилиями и кровью, начинает распадаться. Центростремительные силы сменяются силами центробежными.
Всё это естественно совпало с упадком мировой гегемонии США. Штаты больше не могут поддерживать прежний миропорядок. Как пел Егор Летов, «старый пряник засох давно». И вот в мире вновь вспыхивает война за передел мира, за корону нового гегемона. Отсюда происходит повсеместный всплеск национализма, полемика между национал-патриотами и либералами-глобалистами приобретает небывалую остроту. Эта полемика велась и раньше, просто прежде либералы одерживали верх, теперь же история работает уже не на них. Хотя внешне либералы изображают из себя поборников прогресса, на деле их голоса звучат из вчерашнего дня.
Посмотрите на борьбу трампистов с демократами в США. Чем это принципиально отличается от нашей повестки? Лозунг «Make <вставить название нужной страны> great again» приобретает популярность по всему свету. И всё это, конечно, мощно воздействует на искусство, находит в нём своё отражение.
Обнуление культуры
«Давайте не будем предателями», — говорят нам высокооплачиваемые пропагандисты. «Давайте будем с Родиной, с народом», — вторят им их бесплатные подпевалы. Но кто решает, чего хочет народ? Никаких референдумов или хотя бы опросов общественного мнения на этот счёт не проводилось и не предвидится. Кто определяет, что такое Родина? Кто, наконец, задаёт критерии «верха» и «низа»? Выходит так, что всё это должно сделать начальство.
И в результате в лозунге «слава России!» слышится «равнение по начальству!» Хороша эта собака или нет, зависит от того, бродячая она или генеральская. Даже бог оказывается мобилизован на службу по ведомству пропаганды.
Поэтому можно понять растерянность тех, кто задался вопросом, как выбрать позицию, как сориентироваться в мире, если все врут? Отечественная пропаганда говорит одно. Зарубежная пропаганда говорит другое. В итоге создаётся впечатление, что мы погружены в море лжи.
Когда иностранные знакомые (и незнакомые) принимались писать мне письма с пересказом мифов своей пропаганды, я ставил их перед вопросом: неужели до 24 февраля вы всегда и во всём доверяли своим СМИ? Ведь вы наверняка со скептической ухмылкой встречали новости о пользе повышения цен и прогрессивности отмены социальных гарантий. Что же стало с вами теперь? Почему сегодня вы стали прилежными зрителями телевизора? И не выгодна ли эта война и вашим собственным правительствам? Посмотрите, как взлетели рейтинги Байдена, Макрона, Джонсона. Пусть скажут за это спасибо российским войскам.
И всё же речь не о них, а о нас. Пусть англичане воюют со своим Джонсоном, французы – с Макроном, американцы – с Байденом и т. д. А как быть нам? Я считаю, что в ситуации недостатка достоверной информации должна срабатывать общая культура человека. Неужели вы, господа российские интеллектуалы – филологи, писатели, учителя и т. д. — в жизни не прочли ни одной книги? Вы не читали «Красный смех» Леонида Андреева? Вы не читали «Войну и мир» Толстого? Вы не читали «Хамелеона» Чехова? Вы не читали «На Западном фронте без перемен» Ремарка? Вы не читали «Похождения бравого солдата Швейка» Гашека? А что же вы тогда читали вообще?
Вы не смотрели в жизни ни одного фильма, кроме «Рэмбо» и новейших поделок Михалкова? Тогда позвольте вам привести пару цитат.
О подавлении Россией Польши (для тех, кто сегодня отравлен имперским угаром):
«Все отжившее старого мира поднялось на защиту петербургской империи и отстаивает ее неправое стяжание всеми оружиями, оставленными в наследство дикими веками военной расправы и растленным временем дипломатических обманов, от пыток и убийства пленных — до ложных амнистий и поддельных адресов, от татарского изгнания целой части населения — до журнальных статеек и филигранной риторики горчаковских нот.
Сотрясение последнего времени взболтало тихий омут наш. Многое, хранившееся в молчании, под гробовой доской прошлого гнета, вышло наружу и обличило всю порчу организма. Только теперь становится возможным измерить толщу, которую растлило петербургское императорство, германизируя нас полтора века. Немецкая лимфа назрела в грубой крови, здоровый организм дал ей свежую силу и, зараженный ею, не утратил ни одного собственного порока… Бесчеловечное, узкое безобразие немецкого рейтера и мелкая, подлая фигура немецкого бюралиста давно срослись у нас с широкими, монгольскими скулами, с звериной безраскаянной жестокостью восточного раба и византийского евнуха. Но мы не привыкли видеть эту сводную личность вне казарм и канцелярий; она не так резко выступала вне службы: малограмотная, она не только мало писала, но и мало читала; теперь наш минотавр всплыл не в дворцах и застенках, а в обществе, в литературе, в университете…
Мы думали, что наша литература так благородна, что наши профессора как апостолы, мы ошиблись в них, и как это больно; нас это возмущает, как всякое зрелище нравственного падения. Нельзя не протестовать против ужасных дел и ужасных слов, нельзя не отойти от беснующихся сил, от бесчеловечной бойни и еще больше бесчеловечных рукоплесканий. Может, нам придется вовсе сложить руки, умереть в своем a parte прежде, чем этот чад образованной России пройдет…» (Александр Герцен. Концы и начала)
О Первой мировой войне (для тех, кто сегодня отравлен милитаристским угаром):
«Все представления о войне как о лихих кавалерийских набегах, необыкновенных маршах и геройских подвигах солдат и офицеров — оказались устарелыми.
Знаменитая атака кавалергардов, когда три эскадрона, в пешем строю, прошли без одного выстрела проволочные заграждения, имея во главе командира полка князя Долгорукова, шагающего под пулеметным огнем с сигарой во рту и, по обычаю, ругающегося по-французски, была сведена к тому, что кавалергарды, потеряв половину состава убитыми и ранеными, взяли две тяжелых пушки, которые оказались заклепанными и охранялись одним пулеметом.
Есаул казачьей сотни говорил по этому поводу: “Поручили бы мне, я бы с десятью казаками взял это дерьмо”.
С первых же месяцев выяснилось, что доблесть прежнего солдата, — огромного, усатого и геройского вида человека, умеющего скакать, рубить и не кланяться пулям, — бесполезна. На главное место на войне были выдвинуты техника и организация тыла. От солдат требовалось упрямо и послушно умирать в тех местах, где указано на карте. Понадобился солдат, умеющий прятаться, зарываться в землю, сливаться с цветом пыли. Сентиментальные постановления Гаагской конференции, — как нравственно и как безнравственно убивать, — были просто разорваны. И вместе с этим клочком бумаги разлетелись последние пережитки никому уже более не нужных моральных законов.
Так в несколько месяцев война завершила работу целого века». (Алексей Толстой. Хождение по мукам)
И, наконец, стоит отметить, что в идеологической повестке важное место отведено историческим сюжетам. С удивлением, хотя, конечно, стоило подобного ожидать, не только с экранов телевизора, но и на литературных сходках слышатся слова о «немецких деньгах» Ленина, о том, что в 1917 году «Россия была разрушена не на военных фронтах, а изнутри». Как следует из вышеприведённого свидетельства классика, на военных фронтах в 1917 году дело обстояло катастрофически. Что же касается внутренней обстановки, то позвольте вам привести красноречивое свидетельство современного историка Владлена Логинова:
«11—12 августа [1917 года] состоялось расширенное заседание ЦК кадетской партии [возглавлявшей на тот момент Временное правительство]. Напрасно сетовал Милюков на привязанность «общественности» к демократическим принципам. Большинство членов ЦК решительно высказалось за немедленное установление военной диктатуры. «Страна ничего не понимает, — говорила Ариадна Тыркова. — С всеобщими (избирательными) правами мы влетим в болото». Ей вторил П.И. Новгородцев: «Надо покончить с большевистской революцией… Страна ждет власти и порядка». П.П. Герасимов искренне сожалел, что «некому даже залить улицы кровью». Мануйлов согласился: «Уговорами управлять нельзя… Остается утвердить власть на физической силе»5.
То есть, затягивая Первую мировую войну, буржуазное правительство «министров-капиталистов» готовоило одновременно и расправу над собственным народом. Мне кажется, что некоторые исторические аналогии в нашей современной ситуации вполне уместны.
Если вам и этого мало, то приведу цитаты из некоторых популярных песен нашего поколения:
Они посмотрят с вышки,
Они начертят план,
И люди словно фишки
Уйдут в густой туман.
Они в слепом азарте
Нажмут на пуск ракет
И вычертят на карте
Значки своих побед.
(Ария. «Игры не для нас»)
Come you masters of war
You that build the big guns
You that build the death planes
You that build all the bombs
You that hide behind walls
You that hide behind desks
I just want you to know
I can see through your masks.
(Bob Dylan. Masters of War)
Хватит этих казарм, пора в свой дом,
Хватит вместо восхода команды «подъем».
На хрена нам война,
Пошла она на!
Хватит этих казарм, пора в свой дом!
Мундир из дыр, командир Мойдодыр,
Хватит этой кровавой борьбы за мир.
На хрена нам война,
Пошла она на!
Хватит этой кровавой борьбы за мир!
(Ольга Арефьева. На хрена нам война)
Конечно, в ХХ веке раздавались и голоса, призывавшие к войне, к «защите геополитических интересов» и «завоеванию жизненного пространства», ласкавшие национальную спесь, но раздавались эти голоса из понятно какого лагеря.
Сегодня считаться фашистом, вроде бы, нехорошо. Разные стороны конфликта навешивают друг на друга ярлык фашизма. И, похоже, что все они не так уж неправы. Впрочем, о наступлении мирового фашизма мы поговорим позже.
Интеллектуалы показали себя
Сейчас же попробуем ответить на вопрос, что произошло с нашими интеллектуалами?
Выходит, что ни отечественная, ни зарубежная классика, ни песни, ни фильмы, ни мультики, ни исторические примеры не уберегли их и ничему не научили. «Это совсем другое», — говорят они про нашу эпоху, как если бы 24 февраля обнулило всю мировую историю и культуру. И все их красивые рассуждения о боге и универсуме, о человеке и человеколюбии летят вверх тормашками или заметаются под ковёр.
Думаю, что с нашими интеллектуалами произошло следующее: они слишком плохо знали себя и слишком хорошо о себе думали. На словах они могли быть гуманистами, христианами, социалистами — кем угодно. Но как только случилось 24 февраля, и из нашего постсоветского безвременья, они вступили в бурный поток истории, почва у них под ногами заколебалась. В этой ситуации они кинулись искать опору и нашли её, но не в народе, о котором столько говорили, не в культуре, не в традиции, которыми так хвалились, а в государстве. Только в это они, как выяснилось, и верили.
Ведь именно от государства они ждали решения всех проблем, в том числе и проблемы собственного благополучия и безопасности. Как только на интеллектуальных тусовках заходила речь о том, откуда взять деньги на тот или иной проект, так сразу же раздавались голоса: «у государства», «государственный грант», «пусть государство заплатит».
Стоило заговорить с этими персонажами о событиях столетней давности – о революции, Ленине, о Марксе – как все они начинали морщить нос и махать руками: «Ах, нет, что вы! Ведь это всё насилие, это всё кровь! А как же слезинка младенца? Как же Нагорная проповедь?» Но вот пришла война, и потекли реки слёз, пролились потоки крови — и ничего. «Это другое».
Революции они боялись, поскольку революции делаются народами против властителей, а войну они поддержали, потому что войны делаются властителями на беду народам. А наши интеллектуалы всегда чувствовали себя чиновниками на государственной службе. Быть смелыми заодно с начальством — это одно. А быть смелыми против начальства — «это другое».
Наши учителя, писатели, учёные наконец превратились из интеллигентов в бюрократов, чиновников, и это определяет их сознание. Учитель не столько учит, сколько заполняет бумажки, медик не столько лечит, сколько заполняет бумажки, учёный не столько исследует, сколько заполняет бумажки. С другой стороны, заваливая одну часть интеллектуалов бессмысленной бюрократией, государство выдавливало другую часть в бизнес, в самозанятость. Учителя становились репетиторами, учёные поступали на работу в корпорации, писатели превращались в «издательские проекты», медики переходили к частной практике. У этой части интеллектуалов с большой долей вероятности формировалось либеральное сознание.
Авторитарное государство и бизнес — ещё два лика зла и пустоты. Буржуазные социологи утверждают, что также существует и третий сектор — общественный, но это всё чушь: все их «некоммерческие организации» существуют либо на государственный либо на частный счёт.
Добро и зло
Но неужели мы так и обречены выбирать между пустотой (постмодерном, неолиберализмом) и злом (национализмом, черносотенством)? «Где же добро?» — вопрошает неравнодушный читатель. Добро, безусловно, есть, на его наличие намекает уже само существование зла. Ведь зло — это ложный ответ на правильный запрос. Зло — это тень. Само его наличие уже намекает на источник света.
Зло всегда вынуждено рядиться в одежды добра. Самый последний негодяй ищет себе морального оправдания, не хочет, чтобы его считали негодяем.
Эпоха постмодерна действительно выкачала нас — измучила, опустошила, выхолостила. И вот из этой муки, из этой пустоты рождается жажда. После периода разобщённости, одиночества мы мечтаем о единстве, братстве. И нам предлагают объединение — казарму. Мы мечтали сдвинуться с места и пойти к светлой цели. И нас построили в эшелоны и скомандовали: «Марш!» Нам надоело «жить, чтобы есть», мы устали от бессмысленного потребления, и нам дали цель — но цель ложную, фальшивую, уродливую. Мы наелись капитализма, и нам уже подают подогретый фашизм. Вам не нравятся трансгендеры-гомосексуалисты? Вот вам гетеросексуальные штурмовики. Вы против их фашизма? Вот вам наш фашизм.
Но жажда никуда не уходит. Она лишь на время притупляется, якобы утолённая злом. Мы всё ещё жаждем истинной свободы, истинного равенства, истинного братства.
Действительно, ведь исторический фашизм вырастал из несбывшейся революции и как бы рядился в её одежды, как бы брал на себя её задачи. Проваленная Коминтерном Зиновьева-Сталина революция в Германии породила нацизм, который в итоге объединил Германию, поднял её с колен, придал ей сил и бодро повёл её… навстречу новой катастрофе. При этом гитлеровская партия даже использовала прибавку (национал) «социализм», хотя никаким социализмом тут и не пахло: по сути это был всё тот же капитализм с его социальным неравенством, частной собственностью на средства производства, принципом прибыли и концентрации капитала. И не надо думать, что какая-либо из современных мировых держав (включая «красный» Китай) посмеет отвергнуть хоть один из этих «священных» принципов рыночной экономики.
Наши горе-социалисты пророчат нам восстановление промышленности, национализацию экономики. Государство изредка помахивает им красным флажком, но приватизация государственной собственности не прекращается у нас со времён Ельцина, и муниципалитеты регулярно получают от государства планы по распродаже народного богатства в частные руки.
Большой сюрприз от хозяев жизни
Теперь несколько слов на языке политической экономии и социологии. Ещё в конце 90-х годов, когда мировой неолиберализм праздновал свою победу, американский политолог Иммануил Валлерстайн предрекал гибель мирового капитализма, во всяком случае в его прежнем виде. Он говорил, что в ситуации надвигающегося кризиса, у выгодополучателей глобального миропорядка, олигархов всех стран, будет лишь один выход — переход от более «свободной», конкурнетной рыночной модели к более авторитарной, жёсткой, принуждающей. Расширяться мировому рынку некуда, прибыль взять негде, стало быть, надо интенсифицировать труд, вынудить людей работать больше, напряжённее, дольше за меньшую плату. Капитализму больше нечем соблазнить людей, остаётся лишь их заставить.
Этот переход, борьба старой, либеральной, и новой, авторитарной, моделей происходит на наших глазах. Либералы ещё цепляются за старое, но они уже проиграли, они уже обречены. И либералов не жаль. Жалко простых людей.
Но Валлерстайн видел и другую альтернативу старому миропорядку — построение подлинно человечного, подлинно гуманного, то есть некапиталистического общества. Общества, где во главе угла будет стоять не прибыль, а человек. Где не на словах, а на деле всё будет «во имя человека, для блага человека», где не будет войн и границ. Валлерстайн говорит именно о том обществе, о котором грезили социалисты ХХ века, наши демократы XIX века и далее вглубь веков — до первых христиан.
К сожалению, эта альтернатива не представлена сколько-нибудь заметно на общественной сцене или хотя бы в информационном поле. Её старательно вытаптывали, уничтожали, душили, искажали, замалчивали. И вот мы остались между злом и ненавистью с одной стороны и пустотой и бессилием с другой. С пересохшими губами. Мы жаждем.
Дмитрий Косяков. Май-июнь 2022 г.
Примечания
1Кляйн Н. No Logo Люди против брэндов, Библиотека проекта Best-Resume.Net, стр. 70
2Тарасов А.Н. Десятилетие позора.
3Салтыков-Щедрин М.Е. Наши бури и непогоды//Салтыков-Щедрин. Собр. Соч. в 20 т. Т. 9. М.: Художественная литература. 1970. С. 175.
4Бетто Ф. Неолиберализм: новая фаза капитализма. https://scepsis.net/library/id_2298.html
5Логинов В. Ленин в 1917 году. М.: Алгоритм, 2016. С. 294-295.
Что случилось ... 
Между злом и пустотой: 2 комментария