Манифест обновлённого марксизма (часть 3)

Левые меж двух полюсов

Почему же, несмотря на справедливость коммунистического идеала и правильность коммунистического пути нынешние коммунисты играют такую жалкую роль в общественной жизни? Почему они хотя бы не доминируют на культурном и интеллектуальном поле?

Самый очевидный ответ: из-за их неправильной тактики. Действительно, в плане методов действия в стане социалистов наблюдается полнейший разброд: то ли участвовать в выборах, то ли бойкотировать их, то ли митинговать, то ли заниматься профсоюзной деятельностью, то ли сотрудничать с либералами, то ли держаться от них подальше…

Но все эти шатания, конечно, связаны с отсутствием внятного анализа ситуации, оценки действующих социальных сил, векторов возможного развития, то есть с проблемами в теории. Следует признать, что с теорией у современных левых всё обстоит из рук вон плохо.

«Базовую комплектацию» взглядов современного коммуниста составляет сталинизм. Действительно, фигура Сталина, его эпоха пользуются сегодня запредельной популярностью не только у коммунистически настроенной публики, но даже у первых лиц государства. Достаточно вспомнить любовь В.В. Путина и Д.А. Медведева к сталинским документам.

Можно сказать, что через сталинизм современное коммунистическое движение смыкается с консерваторами и даже националистами. Сталин симпатичен державникам, имперцам, любителям стабильности и твёрдой руки, бюрократической государственности. О глупости и вреде сталинизма было сказано предостаточно. Почитайте на этот счёт Роговина, Рютина, Троцкого, Маркузе. Выделим лишь несколько принципиальных пунктов.

Во-первых, сталинизм, как и всякий национализм, выдвигает в качестве решения — поиск внутренних и внешних врагов. Надо уничтожить «пятую колонну» внутри и единым фронтом противостоять внешней угрозе. Всякая инициатива исключается — только строгое подчинение центру, вся интеллектуальная работа делегируется единственному лицу, удел остальных — исполнять приказы из центра. Вот на этих принципах левые пытаются строить свои организации. И неизменно терпят поражение, поскольку забывают, что Сталин не совершил ни одной революции. Он бы и Октябрьскую провалил, если бы приехавший из-за границы Ленин не взял дело в свои руки. Сталин же вместе с Зиновьевым провалил революцию в Германии, в Италии, во Франции, в Болгарии, задушил революцию в Испании, оттянул на пару десятков лет революцию в Китае, так что она произошла без поддержки Кремля и вопреки его рецептам.

Более того, Сталин со своим страхом перед массами, перед революцией, со своей любовью к стабильности и ультрацентрализму спас капитализм. «“Солидарность” трёх фактических диктаторов (Сталин, Черчилль и Рузвельт), вершивших судьбами всего человечества, приняла такие формы и масштабы, которые в конечном счёте позволили сохраниться и капитализму, и сталинизму», — отмечает советский и российский историк Вадим Роговин¹.

Заигрывание со сталинизмом может только стабилизировать систему капитализма, то есть продлить её агонию. В частности, ключевая идея Сталина о «построении социализма в отдельно взятой стране» противоречит основополагающим принципам марксизма. Во-первых, для Маркса и Энгельса социализм и коммунизм были абсолютными синонимами, а не различными фазами одного явления. Во-вторых, коммунизм может существовать только в качестве мировой системы; если же революционеры придут к власти в отдельной стране, то не «построением социализма» (национального рая) они должны заниматься.

В современной глобализированной экономике такая страна будет быстро (или медленно) удушена внешней экономической блокадой, если не будет переносить боевые действия на другие страны.

Современные «красные» раздираются между двумя полюсами. С одной стороны, как уже говорилось, их притягивают всевозможные ультраправые и охранители. Сталинизм способствует такому притяжению.

С другой — источником притяжения выступают либералы с их политикой «защиты меньшинств»: национальных и сексуальных. Но делать революцию у себя и у соседа в трусах можно до бесконечности без какой-либо угрозы для системы². Не о «гендерах» надо говорить, а о классах. Ибо у бедной трудящейся женщины гораздо больше общего с бедным трудящимся мужчиной, чем с какой-нибудь содержанкой олигарха или статусной чиновницей³.

Итак, левые разрываются между двумя полюсами, поскольку не имеют собственной внятной повестки, теории и стратегии. Почему так? Да потому что уровень теоретической подготовки наших марксистов ограничивается либо советским марксизмом с совершенно примитивным и некритическим восприятием классических текстов и подгонкой всего нового под устарелую «марксистско-ленинистскую» модель, либо разжижается постмодернистскими концепциями евромарксизма⁴. Пределом образованности тут считается мир-системный анализ Иммануила Валлерстайна.

В чём можно согласиться с постмодернистом Ги Дебором, так это в том, что «с блаженным приятием действительности может хорошо сочетаться показной бунт — и этим выражается то, что даже неудовольствие превратилось в некий товар»⁵.

Критика от Грамши

Теперь приступим к анализу основных теоретических недостатков наших марксистов. Первый и главный — дремучее невежество. Что читали, что читают наши левые? Сталинизм предписывает не читать ничего, что было опубликовано после 1952 года. Маркс, Энгельс, Ленин, Сталин — точка. Ничего более свежего, более актуального им не известно, никакое развитие идей Маркса им недоступно.

Может быть, по крайней мере, это делает их знатоками «классических» текстов? Отнюдь. Дело в том, что даже классические тексты Маркса, Энгельса, Ленина они знают сугубо выборочно и под углом зрения советского сталинизированного марксизма.

Можно сказать, что наши «марксисты» отстали на целое столетие, они проглядели практически всех важнейших теоретиков ХХ века. Их тексты и идеи оказались не востребованы, не поняты. Виднейшие мыслители прошедшего столетия потратили массу сил, чтобы творчески развить марксизм, применить его к новым реалиям, раскрыть его внутренний потенциал, избавить от искажений. И всё это практически кануло в лету. А ведь их работы, ценны, и главное, актуальны.

И первым в ряду этих мыслителей следует назвать итальянского философа-марксиста Антонио Грамши. Нас он интересует не столько даже изучением феномена массовой культуры и обыденного сознания (хотя и это ценно), а его критикой узколобого сталинизированного марксизма.

Сидя в фашистской тюрьме, он с горечью констатировал, что в современном (ему) коммунистическом движении наметился разрыв между теорией и практикой. Теория превратилась в догму, абстракцию, а практика выродилась в беспринципное политиканство. Превознесение практики над теорией было характерно для Бухарина и Сталина, но также наблюдалось и в лейборизме, и в синдикализме. Марксизм откатился на позиции механического материализма и исторического фатализма (мол, «история работает на нас»), утратил диалектическую гибкость. «Вот почему необходимо постоянно вскрывать пустоту механистического детерминизма, который если и может ещё найти себе объяснение как наивная философия масс <…>, то, будучи возведён интеллигенцией в ранг продуманной и стройной философии, превращается в причину пассивности, причину идиотской самоудовлетворённости»⁶.

Эту самую идиотскую самоудовлетворённость мы видим на лицах многих современных марксистов, для которых марксизм является чем-то вроде религии. В этом духе высказывался и английский писатель Джордж Оруэлл: «Вот оно, всё сразу — и церковь, и армия, и ортодоксия, и дисциплина. Вот она, Отчизна, а — года с 35-го — ещё и Вождь. Вся преданность, все предубеждения, от которых интеллект как будто отрёкся, смогли занять прежнее место, лишь чуточку изменив облик. Патриотизм, религия, империя, боевая слава — всё в одном слове: Россия. Отец, властелин, вождь, герой, властитель — всё в одном слове: Сталин. Бог — Сталин. Дьявол — Гитлер. Рай — Москва. Ад — Берлин. Никаких оттенков»⁷.

Но вернёмся к Грамши. Он подчёркивает, что механистический марксизм — это религия подчинённых, также как наивное христианство или кальвинизм с его идеей благодати и предопределения. Действительно, такой марксизм был использован в СССР для удушения внутренней революции (и подлинного марксизма) и построения сталинской диктатуры, а сегодня он помогает псевдомарксистам смиряться с капитализмом.

Грамши отмечает стремление современных ему марксистов в полемике заведомо огрублять, примитивизировать позицию оппонента, их неумение и нежелание встать на точку зрения противника и включить её в качестве подчинённого элемента в свою систему. Такая привычка прятать голову в песок, отмечает он, характерна для обороны, а не для наступления, то есть для философии, утратившей инициативу. Ей остаётся лишь грубо высмеивать оппонентов, чтобы не растерять собственных приверженцев, а перетянуть кого-то на свою сторону она оказывается при таком подходе не в состоянии. Так что новый «Анти-Дюринг» необходимо писать не против идеализма, а против ухудшенных форм марксизма.

Грамши дал ценнейшие указания по изучению наследия любых философов. Но для нас они в первую очередь важны применительно к философии Маркса и Энгельса. Во-первых, он провёл разграничительную линию между взглядами этих двух мыслителей. Опаснейшим наследием советского сталинизированного марксизма является изображение Маркса и Энгельса как идентичных и во всём друг с другом согласных людей, чуть ли не «сиамских близнецов, сросшихся бородами».

Тогда как Маркс никогда прямо не высказывался в пользу применения диалектического метода к материальному миру. Да и сам Энгельс так и не решился опубликовать свою «Диалектику природы». Советский же марксизм превратил абсолютно все высказывания Маркса и Энгельса в одинаково священные тексты⁸.

Как же нужно правильно изучать классические тексты? Прежде всего, нужно установить ту интеллектуальную традицию, из которой вырастает тот или иной мыслитель, понять его «стартовые позиции», которые поначалу опираются на чужие взгляды и концепции. И надо увидеть философию мыслителя как движение, постепенное освобождение от исходного, чужого и развитие самостоятельного, самобытного. Соответственно следует выделять в ранних работах заимствованные элементы, которые со временем были преодолены.

Далее надо разместить произведения хронологически, чтобы понять место каждого в эволюции взглядов автора. Наверное, более поздние можно считать более ценными в случае обнаружения противоречий. Также следует отделить напечатанное при жизни от ненапечатанного. Это важно как в вышеприведённом случае с «Диалектикой природы», так и особенно в случае Маркса, который склонен был тщательнейшим образом прорабатывать и многократно переделывать свои труды, прежде чем публиковать их. Наконец, следует отделить теоретические труды от частных высказываний и переписки, где многое может быть сказано не всерьёз или без достаточных оснований.

У нынешних же марксистов любая фраза, сказанная авторитетом в какой-нибудь записке, является непреложной истиной (как с отзывом Ленина об интеллигенции).

Критика от Лукача

Следующим важным и недооценённым теоретиком является Дьёрдь Лукач. Хотя он стоит ближе других к сталинизированному марксизму и его критиковали Грамши и Сартр, но он также обогатил марксизм, введя в него понятие тотальности и уделив особое внимание понятию опредмечивания.

В своей книге «История и классовое сознание» он отмечал, что суть марксизма не в отдельных утверждениях, а в методе. То есть не следует превращать тексты Маркса и Энгельса в священные книги, к ним также следует относиться критически, проверять их с точки зрения марксистского же метода, смело отбрасывать устаревшее. И он также видел, что в случае отхода от диалектики мысль неизбежно скатывается в фатализм или в волюнтаризм. Можно сказать, что обе эти крайности впитал вульгарный марксизм. Не даром про Сталина говорили, что он подменяет диалектику схоластикой.

Предостерегал Лукач и против «обожествления» пролетариата. Пролетариат, по Марксу, революционен потому, что он обесчеловечен, он далеко не сразу и с трудом вырабатывает в себе классовое сознание. Исходя из этого, можем заключить, что таковое сознание, даже однажды выработанное, может быть пролетариатом снова утрачено, что и произошло в наши дни.

Лукач говорит и о недопустимости механического наложения принципов (хотя бы и марксистских) на действительность. Невозможно обозначить коммунизм в качестве цели движения или потребовать от людей соблюдения тех или иных принципов, если эта цель и эти принципы не вытекают из самой действительности. Коммунизм должен быть привнесён не извне, а выведен из ситуации. Хотя вульгарный марксизм так и делает: он не желает применяться к условиям, он мечтает изнасиловать реальность.

За эту работу Лукача очень сильно ругали в СССР, так что ему даже пришлось отречься от неё и всю жизнь каяться. Это тот случай, когда более ранние работы мыслителя могут в чём-то превосходить его позднейшие труды⁹.

Критика от Сартра

Важный вклад в критическое обновление марксизма внёс французский философ Жан Поль Сартр, которого тоже ругательски ругали в СССР и наследие которого до сих пор далеко не полно переведено на русский язык. Но мы говорим о его работе «Проблемы метода», которая, слава богу, переведена была. В ней Сартр пытается не эпизодически, как Грамши и Лукач, а последовательно и обстоятельно критиковать современный марксизм, выделяя его главные недостатки и предлагая пути к их преодолению.

Прежде всего он подчёркивает исключительное значение марксизма как единственно возможной философии современности, «почвы всякой частной мысли и горизонта всякой культуры». «Я не раз отмечал: “антимарксистский” аргумент есть лишь очевидное подновление домарксистской идеи. Так называемое “преодоление” марксизма в худшем случае может быть лишь возвратом к домарксистскому мышлению, в лучшем случае — открытием мысли, уже содержащейся в той философии, которую считают преодолённой. Что же касается “ревизионизма”, то или трюизм, или нелепость: нет никакой необходимости приспосабливать живую философию к развивающемуся миру; она всемерно приспосабливается к нему сама, предпринимая для этого множество частных исследований, ибо она составляет одно с движением общества»¹⁰, — пишет Сартр.

Но он же отмечает, что марксизм остановился в своём развитии, в нём произошёл разрыв между теорией и практикой. В СССР была задушена дискуссия, свободное становление истины было принесено в жертву монолитности руководства, а верхушка партии присвоила себе единоличное право намечать генеральную линию и трактовать события. В итоге практика выродилась в беспринципный эмпиризм, а теория в застывшее знание. И это относилось и к оппонентам кремлёвских политиканов — троцкистам и прочим. Вместо того, чтобы проанализировать то или иное событие, они пользуются теорией, чтобы доказать правильность своей позиции, в итоге из одного и того же факта делаются абсолютно различные выводы и каждый остаётся при своём.

Марксизм из метода анализа действительности стал способом её объяснения, способом навешивания политических ярлыков. Марксисты имеют готовые оценки и не пересматривают их при появлении новых данных. «Диалектический материализм» не в состоянии разглядеть противоречия, принять свои объекты как живые и меняющиеся.

Но всё же Сартр настаивает: «Это отвердение марксистской теории не равносильно естественному старению. Оно вызвано мировой обстановкой частного типа; марксизм далеко не исчерпал себя, он ещё совсем юн, он едва только вышел из детского возраста, едва начал развиваться. Поэтому он остаётся философией нашего времени: его невозможно преодолеть, потому что ещё не преодолены породившие его обстоятельства»¹¹.

Сартр предлагает дополнить марксистский анализ «посредствующими звеньями и вспомогательными дисциплинами», а именно психоанализом и методиками буржуазной социологии, чтобы показать, как именно формируется классовое сознание, и какие другие факторы могут влиять на поведение индивидов. Да, говорит Сартр, экономика, способ «производства материальной жизни» влияют на нас, определяют наше поведение, но человек пытается как-то этой обусловленности избежать, вырваться из этих рамок, хотя и попадается в ловушку тех инструментов, которые ему предоставляет для этого его эпоха, экономическая система, социальный класс.

Сартр вслед за Грамши, Лукачем и другими напоминает: утверждения классиков — это руководящие принципы, а не абсолютные истины, это лишь постановка задач, поскольку они недостаточно определённы и допускают различные интерпретации. А вульгарный марксизм является априорным: его понятия не выведены из опыта, который он пытается расшифровать — наоборот, он пытается втиснуть новый опыт в уже заготовленные схемы, заранее отлитые формы.

Марксизм и психоанализ

С задачей соединения марксизма с психоанализом успешно справилась так называемая Франкфуртская школа (Фромм, Адорно, Маркузе, Хоркхаймер), а также психолог Карен Хорни.

При всей важности своих открытий, Фрейд замыкал свои исследования на индивиде и его ближайшем окружении, абсолютизировал значение детских переживаний и сексуальности. Карен Хорни отметила, что во взрослом состоянии куда важнее оказывается социокультурное влияние на индивида, и даже детские впечатления трансформируются под влиянием сигналов, транслируемых человеку «культурными условиями жизни». Того, кто не вписывается в стандарты, заданные нашей культурой, мы считаем ненормальным. Хотя, возможно, в другом типе общества при другой культуре он был бы вполне нормальным, а мы — невротиками. Норма — понятие относительное, заключает Карен Хорни, поэтому стандарты подвижны, не надо их абсолютизировать, как это делал Фрейд и как это принято в современной культуре.

Также Хорни осознавала, что современное общество строится на противоречиях, соответственно, оно посылает индивиду противоречивые, взаимоисключающие сигналы, что и приводит его к неврозам¹².

Более того, общество далеко не однородно, оно состоит из разных «групп», каждая из которых может иметь свои стандарты поведения, да и те подвержены изменениям. Люди формируются условиями, поэтому, чтобы понять человека, надо изучать условия его жизни.

С другой стороны, к решению вопроса подошёл Эрих Фромм. Он также признавал относительность представлений о «нормальном» поведении, он видел нацистскую Германию и знал, что целое общество может быть больным, психически нездоровым. Но он считал, что есть в человеке универсальное здоровое ядро: это стремление к творческой плодотворности в широком смысле этого слова. Творчество может быть художественным, научным, педагогическим, социальным (революция — это тоже творчество).

Здоровый, стремящийся к реализации своих творческих начал человек, оказавшийся в больном обществе (скажем, заражённом расовой ненавистью, стяжательством или военной истерией), будет выглядеть сумасшедшим. Более того, если он не захочет встроиться и стать таким же больным, как все, то в результате постоянного давления у него действительно может развиться невроз.

В своей работе «Бегство от свободы» Фромм предупреждал, что фашистский потенциал капиталистической системы отнюдь не исчерпан, что наше общество может запросто скатиться в фашизм: «Нет большей ошибки и более серьезной опасности, чем не замечать, что в нашем обществе мы сталкиваемся с тем же явлением, которое повсюду питает корни фашизма: с ничтожностью и бессилием индивида».

В ней же он подчёркивает, что капиталистическое общество, основанное на эгоизме, не может дать человеку счастья: «Эгоизм — это вид жадности, и, как всякая жадность, он включает в себя ненасытность, в результате которой истинное удовлетворение в принципе недостижимо».

Проблему марксизма Фромм видел, с одной стороны, в том, что его в ХХ веке монополизировал Кремль, лишив права мыслителей во всём мире, да и в самом СССР, на его творческое развитие (что, кстати, вполне устраивало мировую буржуазию), а с другой, в дегуманизации марксизма, в его сверхэкономизме, вульгарном материализме и историческом детерминизме. (Против детерминистского подхода к марксизму выступает и канадская исследовательница Элен Вуд¹³.)

Фромм настаивает: материализм Маркса заключается не в том, что он выдвигает в качестве основного мотива человеческой деятельности материальные интересы, а в том, что в основе мира лежит движущаяся материя. Маркс противостоял не только идеалистам, полагавшим, что в основе мира лежит дух, но и механическому «буржуазному» материализму, считавшему, что материальная основа составляет суть не только материальных, но и духовных явлений. Маркс вовсе не считал, что человек руководствуется исключительно материальными интересами, напротив, он порицает капитализм за то, что тот ставит превыше всего материальную выгоду, в то время как при коммунизме такого не должно быть.

Продолжение следует.

Примечания

1Роговин В. Мировая революция и мировая война. http://trst.narod.ru/rogovin/t6/xlix.htm

2Даже американско-нидерландская леволиберальная антиглобалистка С. Джордж в 1999 г. в «Докладе Лугано» писала, что поддержка разного рода «меньшинств» гораздо эффективнее оберегает систему, чем прямые запреты леворадикальных организаций.

3См. на этут ему работы по марксистскому феминизму, в частности, Дэвис А. «Женщины, раса, класс».

4Среди современных евромарксистов разве что стоит обратить внимание на такие имена как С. Уоткинс, Т. Али, С. Алими.

5Дебор Г. Общество спектакля.

6Грамши А. Тюремные терради. М.? Политиздат, 1991. С. 38.

7Оруэлл Дж. Во чреве кита. Вопросы литературы, март, 1990. С. 142.

8Интересно разграничивает Маркса и Энгельса историк Перри Андерсон.

9Современные наследники раннего Лукача сейчас сосредоточены в замечательном венгерском левом журнале «Eszmelet» («Размышления»): https://www.patreon.com/eszmelet.

10Сартр Ж. П. Проблемы метода. М.: Академический проект, 2008. С. 12.

11Там же. С. 32-33.

12См. Хорни К. Невротическая личность нашего времени (особенно раздел «Культура и невроз»).

13См. Ellen Meiksins Wood. Democracy against capitalism. Cambridge university press, 2003. Элен Мейксинз Вуд (1942—2016) — американо-канадский историк и теоретик марксизма. В частности, в своей главной работе «Демократия против капитализма. Обновление исторического материализма» она переосмысляет понятие демократии и доказывает, что при капитализме её по определению быть не может, с учетом всевластья работодателя над работниками и произвола рынка, которые ограничивают нашу свободу куда сильнее, чем государство.