451 градус по Грибоедову

Диалектика прошлого и будущего в классической и новейшей культуре

Может быть, один взгляд назад
Мне откроет в будущее глаза.

К. Никольский

Два безумца

Однажды со школьниками мы проходили «Горе от ума» на уроках литературы. А в книжном клубе после уроков читали «451 градус по Фаренгейту». В определённый момент оба эти произведения и их герои совместились в нашем сознании. Я помню, что произошло это, когда мы читали сцену, в которой Гай Монтэг, главный герой романа Брэдбери, взялся читать стихи подружкам своей жены Милдред, чем лишь переполошил и расстроил уважаемых телезрительниц:

— Разве мало и без того страданий на свете, так нужно ещё мучить человека этакой чепухой.

-Клара, успокойся! — увещевала Милдред рыдающую миссис Фелпс, теребя её за руку. — Прошу тебя, перестань! Мы включим «родственников», будем смеяться и веселиться. Да перестань же плакать! Мы сейчас устроим пирушку.

— Нет, — промолвила миссис Бауэлс. — Я ухожу. Если захотите навестить меня и моих «родственников», милости просим, в любое время. Но в этом доме, у этого сумасшедшего пожарника ноги моей больше не будет¹.

Как и Чацкий, пожарник Гай Монтэг объявлен сумасшедшим. Отметим, что сумасшедшей в романе «451 градус по Фаренгейту» себя называет и Кларисса, девушка также не вписывающаяся в бездушное общество брэдбериевской антиутопии и поссорившая с этим обществом Монтэга. Но для неё безумие — это прикрытие, спасительная маска:

— Ну вот, — сказала она, — мне семнадцать лет, и я помешанная. Мой дядя утверждает, что одно неизбежно сопутствует другому. Он говорит, если спросят, сколько тебе лет, отвечай, что тебе семнадцать и что ты сумасшедшая. Хорошо гулять ночью, правда? Я люблю смотреть на вещи, вдыхать их запах, и бывает, что я брожу вот так всю ночь напролёт и встречаю восход солнца².

Чацкий тоже получает клеймо сумасшедшего за то, что пытался говорить неприятные истины в лицо косному и сонному фамусовскому обществу. Советский философ Михаил Лифшиц выделил важнейшие ошибки героя «Горя от ума».

И самая очевидная из них — Чацкий «мечет бисер перед свиньями». На кого он тратит своё остроумие, перед кем изощряется в красноречии? Перед князем Глуховским? Перед солдафоном Скалозубом? Перед старухой Хлёстовой? Кому он изрекает высокие истины? Понятно, что Чацкий ведёт себя так опрометчиво из-за своей любви к Софье. Это отчасти оправдывает его, но всё же ошибка остаётся ошибкой.

Ту же ошибку допускает и Гай Монтэг, читая стихи и демонстрируя книги страстным телезрительницам.

Как говорил Чаадаев, «слово звучит лишь в отзывчивой среде»³. А Маркс добавлял: «Недостаточно, чтобы мысль стремилась к воплощению в действительность, сама действительность должна стремиться к мысли»⁴. Под «мыслью» и «действительностью» во втором случае можно также понимать интеллигенцию и народ, просветителя и просвещаемых…

Сожжение книг

Но это не единственные сходства между двумя произведениями, написанными в разные столетия и по разные стороны океана. Давайте вспомним, каков главный сюжетный мотив брэдбериевского романа. Сожжение книг. Это следует из самого названия. 451 градус по Фаренгейту — температура, при которой воспламеняется и горит книжная бумага⁵. В антиутопическом мире романа книги провозглашены опасностью и подлежат уничтожению.

В минуту откровенности брандмейстер Битти, начальник Монтэга, объявил:

Книга — это заряженное ружьё в доме соседа. Сжечь её! Разрядить ружьё! Надо обуздать человеческий разум. Почём знать, кто завтра станет очередной мишенью для начитанного человека. Может быть, я? Но я не выношу эту публику! И вот, когда дома во всём мире стали строить из несгораемых материалов и отпала необходимость в той работе, которую раньше выполняли пожарные (раньше они тушили пожары, в этом, Монтэг, вы вчера были правы), тогда на пожарных возложили новые обязанности — их сделали хранителями нашего спокойствия. В них, как в фокусе, сосредоточился весь наш вполне понятный и законный страх оказаться ниже других. Они стали нашими официальными цензорами, судьями и исполнителями приговоров⁶.

Битти — глава и идеолог пожарников, сжигающих книги. Он убеждён, что книги опасны для счастливого общества будущего, защитником и хранителем которого он себя считает. Тут, конечно, Битти смыкается с Великим Инквизитором из «Братьев Карамазовых» Достоевского. Тот ведь тоже мечтал охранять человеческие души от опасных истин, превратить человечество в невинных младенцев.

Но также здесь можно разглядеть и черты Фамусова, который яавляется главным оппонентом Чацкого и главным выразителем духа «фамусовского общества», общества со старыми устоями, враждебного просвещению и образованию.

Скалозуб

Я вас обрадую: всеобщая молва,

Что есть проект насчет лицеев, школ, гимназий;

Там будут лишь учить по нашему: раз, два;

А книги сохранят так: для больших оказий.

Фамусов

Сергей Сергеич, нет! Уж коли зло пресечь:

Забрать все книги бы да сжечь.

Вот так-то. Стало быть и эта публика, то есть консервативная часть российского дворянства, была готова жечь книги. Да и мало ли тому было примеров в истории? Взять инквизицию или нацизм… Да и в Америке времён маккартизма практиковалось сожжение «коммунистической» литературы, что непосредственно и повлияло на Брэдбери.

Конечно, можно обвинить меня в натяжках, в том, что таким образом можно сравнивать «всё со всем». Но в каком-то смысле наш мир, и уж тем более мир культуры, так и устроен: в нём всё связано со всем, и выявление этих связей приносит свои интеллектуальные плоды, наталкивает на неожиданные открытия.

Важное различие

Таким образом, Гай Монтэг, персонаж американского писателя, может быть отнесён к типу «лишнего человека», как Чацкий, Онегин, Печорин, Рудин. Слова, произнесённые Белинским об Онегине, вполне применимы и к Гаю Монтэгу: «…Добрый малый, но при этом недюжинный человек. Он не годится в гении, не лезет в великие люди, но бездеятельность и пошлость жизни душат его; он даже не знает, чего ему надо, чего ему хочется; но он знает, и очень хорошо знает, что ему не надо, что ему не хочется того, чем так довольна, так счастлива самолюбивая посредственность»⁷. Герцен называет лишних людей «умной ненужностью»⁸. Такой ненужностью в романе Брэдбери оказывается не только Монтэг, но и Кларисса, и бывший преподаватель Фабер.

Надо сказать, что глубокое и бескомпромиссное произведение Рэя Брэдбери пострадало от американской цензуры не меньше, чем произведения русских классиков от царской. Семьдесят пять фрагментов небольшого по объёму романа было без ведома автора изменено из цензурных соображений⁹.

Но находя сходства, мы не должны закрывать и глаза на различия. Тем более, что они могут открыть нам не меньше.

Так вот первое отличие Монтэга от Чацкого заключается в том, что герой Брэдбери действует не одними словами. Эту ошибку Чацкого также подметил Лифшиц: Чацкий слишком верит в силу слов. Это характерное заблуждение просветительской философии оказалось поколеблено, когда религия в народной душе устояла против остроумия и острословия энциклопедистов.

Лидеры «Чёрных пантер» в современной Рэю Брэдбери Америке понимали, что «людские массы учатся не через чтение <…> а через наглядный пример и личное участие»¹⁰. Вот поэтому Гай Монтэг и берётся за дело: он уничтожает брандмейстера Битти и электрического пса, он подбрасывает книги другим пожарным, чтобы скомпрометировать их и натравить их друг на друга. Правда, в финале он приходит к чисто просветительской поциции — заучивать книги и хранить их для будущих поколений.

Но вот чем Чацкий и Монтэг различаются сильнее всего, даже противоположны друг другу, так это своей устремлённостью. Чацкий весь обращён к будущему («теперь пускай из нас один, из молодых людей, возьмётся…»); он бичует прошлое («что старее, то хуже»); сопоставляя «век нынешний и век минувший», он безусловно отдаёт предпочтение «веку нынешнему».

Гай Монтэг же, напротив, развёрнут и устремлён в прошлое. Он не принимает своё сегодня (т. е. наше завтра, поскольку действие разворачивается в воображаемом будущем). Монтэг защищает и сберегает старую культуру, наследие прошлого, он лелеет и возрождает в себе воспоминания о прошлом.

Мы бы вообще могли назвать этого бунтаря, этого революционера защитником «традиционных ценностей»: он учит наизусть Библию, он осуждает бездетность и распад семьи. Вот что он отвечает на обвинение в сумасшествии:

— Уходите! — сказал Монтэг тихим голосом, глядя в упор на миссис Бауэлс. — Ступайте домой и подумайте о вашем первом муже, с которым вы развелись, о вашем втором муже, разбившемся в реактивной машине, о вашем третьем муже, который тоже скоро размозжит голову! Идите домой и подумайте о тех десятках абортов, что вы сделали, о ваших кесаревых сечениях, о ваших детях, которые вас ненавидят! Идите домой и подумайте над тем, как могло всё это случиться и что вы сделали, чтобы этого не допустить¹¹.

Разнонаправленное движение

Так почему же два этих похожих в прочих отношениях персонажа имеют такое принципиальное отличие. Очевидно, что оно связано с разницей во времени создания двух произведений. «Горе от ума» появилось в начале XIX века (первая публикация в 1825 г.), «451 градус по Фаренгейту» — во серединее ХХ (первая публикация в 1953 г.).

Если расположить их на временной оси, то получится, что их герои, словно бы стремятся навстречу друг другу через эпохи.

Понятно, что стремятся они не к друг другу, а к какой-то точке во времени, которая находится между ними. Проанализируем их мотивы.

Что задаёт динамику движения Чацкого? Отсталость царской России. В то время как Европа встала на путь бурных революционных преобразований, расчищавших путь научному и хозяйственному прогрессу, Россия всё ещё путалась в пережитках прошлого: крепостничество отравляло общественную атмосферу, пропитывало её духом рабства, делало неэффективной экономику. Для мыслящих людей было очевидно, что у России есть блестящие перспективы, если она сумеет разделатся с феодальными пережитками и возьмёт у Европы лучшее.

«Краткая литературная энциклопетия поясняет»: «Драматургический конфликт трагедии определяется столкновением двух лагерей русской общественности: реакционного дворянства и и представителей передового течения в русской жизни — Чацкого, за которым пока ещё неотчётливо видятся его единомышлеенники (князь Фёдор и др.). Это столкновение выражено как трагическая борьба одинокого борца со сплочённым, ещё торжествующим миром фамусовых, скалозубов, молчалиных… Вольнолюбивый ум Чацкого определяет его протест против существующего режима, но он же образует и «горе» главного героя комедии Грибоедова»¹².

При этом Чацкий отнюдь не «западник», он — горячий патриот, выступает против бездумного заимствования чужих обычаев и мод. «Энтузиастом», «декабристом в глубине души» называет его Герцен¹³. Итак, Чацкий видит перед собой и перед своей страной некую перспективу, связанную с общим историческим подъёмом¹⁴.

Гай Монтэг видит культурный упадок своего общества, он находится на спуске, подъём находится где-то позади. И хотя в романе описывается гипотетическое, фантастическое общество недалёкого будущего, понятно, что Брэдбери говорит о проблемах современной ему Америки. Речь идёт о цензуре, о запрещении и уничтожении книг, о диктате масскульта, об упадке чтения и книжной культуры, о примитивизации, бездуховности, антиинтеллектуализме, атомизации общества, торжестве посредственности…

Теперь назовём вещи своими именами: Чацкий и Монтэг находятся в разных фазах одного явления — капиталистического (рыночного) общества. Грибоедов застал его восходящую фазу, когда преимущества буржуазного развития преобладали над издержками. Брэдбери наблюдал его упадок, когда развитие уже застопорилось, а отрицательные стороны вышли на передний план и стали усугубляться.

Упадок буржуазной цивилизации

Пик буржуазной цивилизации был пройден где-то в XIX-ХХ вв. Причём можно сказать, что в культурном, духовном плане она изжила себя в XIX веке, а в хозяйственном и социальном исчерпала свои прогрессивные возможности в ХХ веке.

Брэдбери изображает общество самодовольных потребителей, культура в нём такой же товар, как и предметы быта, равенство в нём понимается как одинаковость, пресловутая «толерантность» вынуждает вычёркивать из культуры всё противоречивое, а пошлый гедонизм — отказываться от всего сложного, закрывать глаза на грустное и трагичное (войну, одиночество, смерть). Общество стремится полностью избавить себя от негативных эмоций, постоянно развлекается и потому не замечает даже войны, которая стучится в его двери.

Пожарник, сжигающий дома — это парадокс, призванный показать общество, вывернутое наизнанку, в котором всё искажено, извращено, где культура служит оглуплению людей, где достижения науки служат для давления и угнетения, где во имя счастья человека человеку угрожают, убивают его.

Советский и российский литературный критик Всеволод Ревич так охарактеризовал гуманистическую сущность прозы Брэдбери: «Творчество Брэдбери — одно из удивительных проявлений современной американской культуры, этого сложного конгломерата, в котором причудливо и противоречиво перемешались мятежники с мракобесами, провозвестники добра с апологетами насилия, талант с пошлостью. Брэдбери — выдающийся мастер слова, признанный стилист, тонкий психолог, проникновенный лирик, но лучше всего его назвать мудрым сказочником, соединившим в себе проницательность старейшины, знающего цену людским словам и делам, с восторженным взглядом ребёнка, впервые увидевшего нежные и ясные краски рассвета»¹⁵.

Собственно, буржуазную цивилизацию критиковали и раньше, практически с момента её зарождения. Вспомните Сервантеса, Мольера, романтиков. Но ранние критики капитализма вставали на почву защиты «благородной старины», идеализированного средневековья. Такая критика, при всех её достоинствах, всё же оказывалась слабой, поскольку против феодализма новая эпоха обладал бесспорными преимуществами: свободой личности, равенством всех перед законом, духом рационализма, интересом к науке.

Надо сказать, что и само буржуазное общество тогда было другим. Оно было моложе, искренне верило в свои идеалы, на его стороне стояли молодые, динамичные силы человечества. Теперь же оно очевидно изжило себя. И снова возрождается ностальгия по старине, интерес к периоду восхождения буржуазии и даже к наследию добуржуазных эпох.

Этот интерес и эту ностальгию мы и видим у Брэдбери. Она проявляется и в других его произведениях. Возьмём для примера его рассказ «И по-прежнему лучами серебрит простор луна», вошедший в цикл «Марсианские хроники».

В рассказе идёт речь о прибытии четвёртой экспедиции на Марс (первые три погибли). Выясняется, что все марсиане вымерли незадолго до этого из-за ветрянки, занесённой предыдущими экспедициями. Землянам достаётся лишь величественное наследие исчезнувшей цивилизации.

Сами же земляне (за исключением капитана Уайлдера и археолога Спендера) оказываются не на высоте этого наследия.

— Нет, так не пойдет! Посадку надо отпраздновать! — Биггс повернулся к капитану Уайлдеру. — Начальник, а неплохо бы вскрыть несколько банок с джином и мясом и малость кутнуть.

Капитан Уайлдер смотрел на мертвый город, который раскинулся в миле от них.

— Мы все устали, — произнес он рассеянно, точно целиком ушел в созерцание города и забыл про своих людей¹⁶.

Спендер выходит из себя и нападает на одного из членов экипажа, Биггса, который бросал пустые бутылки в канал, построенный марсианами. Затем Спендер покидает лагерь. После изучения марсианской культуры он объявляет себя последним марсианином и решает уничтожить остальных космонавтов, чтобы задержать и отложить колонизацию Марса землянами.

Очевидно, что и здесь изображается конфликт между нынешней цивилизацией, скроенной по американскому образцу, и неким абстрактным прекрасным прошлым, от которого нам остались изящные и возвышенные произведения архитектуры, живописи, литературы и музыки.

Соблазны ностальгии

Эта дилемма, противоречие между настоящим и прошлым сохраняется в фантастике двадцатого века. Вспомним более позднее произведение — фантастическое аниме «Магнетическая роза»¹⁷ из антологии «Воспоминания о будущем» 1995 года. Режиссёром эпизода является японский аниматор Кодзи Моримото, автором сюжета — сценарист Кацухиро Отомо.

По сюжету группа космических мусорщиков, разбирающая на ценные части старые спутники и останки кораблей, обнаруживает заброшенную космическую станцию, служившую убежищем когда-то знаменитой оперной певице. И здесь мы также сталкиваемся с отчётливой антитезой между будущим и прошлым. Прошлому соответствует холодный безжизненный космос, обломки металлических конструкций, дрейфующие в космосе, высокотехнологичное оборудование, которым пользуются космонавты.

На станции они внезапно оказываются в изысканных интерьерах XVIII-XIX веков. Колонны, лепнина, огромные картины на стенах, изящная мебель, цветы в вазах, симфоническая музыка, статуи амуров, мир классического искусства.

Однако контраст заключается не только в обстановке, но и в человеческих отношениях. Космонавты показаны как примитивные люди без особых духовных запросов. Их волнует лишь прибыль («Нам говорили: гора мусора равна горе золота»). Они не любят свою работу (капитан команды называет её «дерьмовой»), чувствуют себя эксплуатируемыми «чёртовыми чинушами», на корабле они полуодеты, не слишком следят за собой и, скорее, напоминают земных дальнобойщиков или рабочих-вахтовиков. Капитан вечно пьёт что-то напоминающее пиво, космонавт мигель мечтает о «девочках», а космонавт Аосима мечтает накопить на «дом в Калифорнии».

На безжизненной станции прибывшие для проверки космонавты, Мигель и Хайнц, погружаются в совсем иной мир. Голограммы воспроизводят воспоминания о жизни оперной дивы Евы Фридель: торжественные приёмы, восторги публики, галантные манеры высшего общества, куртуазная и одновременно страстная любовь.

Голографический призрак Евы соблазняет Мигеля принять на себя роль возлюбленного певицы. Космонавт Хайнц сталкивается с видениями своего прошлого — погибшей дочери, которая сорвалась с крыши на его глазах. То есть оба космонавта искушаются не просто прошлым, но заключённым в этом прошлом теплом человеческих отношений.

В итоге Мигель принимает решение остаться в красивой иллюзии, Хайнц сопротивляется искушению и оказывается выброшен в открытый космос.

Таким образом, авторы фильма немного иначе подходят к брэдбериевской проблематике. Они также видят противостояние между прошлым и будущим. Будущее бездушно, уродливо, но реально; прошлое одухотворено и прекрасно, но мертво.

Японские авторы (в отличие от американского писателя) не делают окончательного выбора: по-сути, оба варианта проигрышные. Быть счастливым в прекрасной иллюзии или остатьсе верным холодной и равнодушной реальности. Ностальгия по прошлому — это призрак, обман; но в будущем нет места для человеческой души.

Об эту дилемму и разбилась вся мощная волна научной фантастики. Когда схлынули восторги первых успехов человека в космосе, фантасты погрузились в глубокий пессимизм. Это заметно и у Станислава Лема, и у Клиффорда Саймака. Что же касается отечественных фантастов, то их полностью раздавило и размазало крушение Советского Союза, похоронившее мечты о прекрасном и светлом будущем.

Что же касается большей части современной фантастики, то, начиная со «Звёздных войн», она уже является не научной фантастикой, а скрытым фэнтези, то есть «средневековьем в космосе» или космическим варварством, где действуют принцессы, чудовища, рыцари (хотя бы и с лазерными мечами) и магия (под видом психической энергии).

Только вперёд!

И понятно, что проблема не в жанре фантастики (бог с ним), а в идеологической, философской дилемме, которую пытается разрешить современное человечество.

Мне представляется, что видимая неразрешимость этой дилеммы заключается в том, что она действительно неразрешима ни практически, ни теоретически в рамках буржуазного общества. Для преодоления проблем и противоречий капитализма необходимо практически либо мысленно выйти за его рамки. Выход этот возможен назад либо вперёд по стреле времени.

Выход из буржуазного общества назад — это движение вспять, к предшествующим стадиям развития человечества. Понятно, что данное решение — не выход. Хотя многие мировые лидеры рассматривают его со всей серьёзностью: погрузить человечество или хотя бы собственные народы в некое новое средневековье с его легко управляемыми фанатичными толпами, предельно низким уровнем жизни и бесправием для масс и роскошью и вседозволенностью для господ, с его чётким сословным делением — чем не мечта для очередного диктатора и его свиты?

К счастью, это не единственный выход из противоречий нынешней ситуации. Возможно и движение вперёд. Разрешить противоречия современности можно, встав на точку зрения будущего. Каким образом?

Прежде всего, вооружившись, диалектикой. Вспомним гегелевскую триаду: тезис — антитезис — синтез. Если современность является отрицанием прошлого (что фантасты прекрасно иллюстрируют), то будущее должно стать соединением лучших черт прошлого и настоящего.

Ведь с ностальгией оглядываясь назад, мы уже совершаем акт творчества: мы устраняем из образа прошлого всё то, что нам не нравится, и бережно собираем всё хорошее. Например, какие вещи однозначно отбрасывают Брэдбери и создатели «Магнетической Розы»? Они стараются не замечать, что вся эта возвышенная культура, о которой они вздыхают, была культурой избранных, культурой образованного меньшинства. Просвещённость и возвышенная утончённость одних достигалась за счёт грубости и варварства других. Наряду с высокой культурой царили антисанитария, техническое убожество, примитивная медицина и ранняя смертность.

Понятно, что эти элементы прошлого мы возрождать не хотим. Высокую культуру прошлого мы должны дополнить демократизмом и техническими достижениями современности. Демократизм даже должен быть усилен за счёт избавления человечества от бюрократического и финансового диктата.

Собственно, наш великий фантаст-утопист Иван Ефремов и создавал своё прекрасное космическое будущее на основе античного идеала. В подобном духе высказывались Маркс и Лифшиц. Наконец, немецко-американский философ Герберт Маркузе справедливо отмечал, что аристократическое искусство прошлых эпох не теряет своей актуальности вместе с уходом в прошлое аристократии. Просто те чувства, та эстетика, которая прежде была достоянием немногих, в будущем должна стать доступной всем¹⁸. Все мы должны стать аристократами духа (этим преодолевается противоречие «Магнетической розы»).

Не «сбрасывать Пушкина с парохода современности», а поднимать всё человечество до пушкинского уровня и выше.

Кстати, в том же духе высказывался рьяный противник (и зачастую огульный критик) Маркузе Лифшиц, говоря о «Горе от ума». Он говорил о том, что высокое искусство прошлого, будь то античная классика или «золотой век» русской литературы, обладают непреходящей ценностью, ибо в них отражается сама действительность, её вечные законы: «Всякий человек, внимательно читавший «Капитал» и «Восемнадцатое брюмера» Карла Маркса или статьи В. И. Ленина о Герцене и Толстом, знает, что для классиков марксизма процесс отражения действительности в сознании людей есть нечто большее, чем дело субъекта, индивидуального или коллективного, его уменье, техническое мастерство. Действительность сама отражается в наших чувствах и понятиях, она сказывается в них, достигая известного уровня развития, способного овладеть сознанием людей, раскрыться в нем, найти себе страстных выразителей, одержимых своим убеждением, своей миссией. То, что мы обыкновенно называем «теорией отражения», имеет глубокие корни в истории человеческой мысли»¹⁹.

Лифшиц отмечает, что так мыслили не только Ленин и Маркс, но и Белинский, Добролюбов, Чернышевский. Такова давняя традиция отечественной мысли, отчасти самостоятельная, отчасти вытекающая из европейской традиции.

И вот круг замкнулся: с Грибоедова мы начали, грибоедовым и закончили. Современная буржуазная цивилизация находится в тупике, она утратила оптимизм и энергию своих юных лет и вынуждает людей с ностальгией смотреть в прошлое. Докапиталистическое средневековое прошлое выступает в качестве тезиса, рыночное капиталистическое настоящее — в качестве антитезиса. Будущее должно явить нам синтез. Взгляд в прошлое позволяет нам понять, чего нам не хватает в настоящем. Очеловеченная, гуманизированная индустриальная цивилизация станет основой нового светлого будущего.

К этой новой действительности устремлена наша мысль и мы чувствуем встречное движение.

Примечания

1Брэдбери Р. 451 градус по Фаренгейту // Брэдбери Р. Память человечества. М.: Книга, 1982. С. 85.

2Там же. С. 16.

3Чаадаев П. Отрывки и разные мысли. Чаадаев. Философические письма. М: 2006. С. 186.

4Маркс К. К критике гегелевской философии права. «РИЦ Литература» М. 2007. С. 55.

5Пожаровзрывоопасность веществ и материалов и средства их тушения. Справочник. https://pozhproekt.ru/assets/fileattach/954/korolchenko_1.pdf.

6Брэдбери Р. Указ. соч. С. 55.

7Белинский В. Сочинения Александра Пушкина. Статья восьмая «Евгений Онегин». http://az.lib.ru/b/belinskij_w_g/text_0190.shtml.

8См. Герцен А. Былое и думы.

9The mutilation and rebirth of a classic: Fahrenheit 451. https://web.archive.org/web/20210211171456/http://newsletter.library.villanova.edu/147.

10Hampton F. You Can Murder a Liberator, but You Can’t Murder Liberation. https://www.marxists.org/archive/hampton/1969/04/27.htm.

11Брэдбери Р. Указ. соч. С. 85.

12Цит. по: Лифшиц М. Очерки русской культуры. М.: Культура, Академический проект, 2015. С. 157.

13См. Герцен А.И. Новая фаза русской литературы // Герцен А.И. Сочинения в 9 томах. Т 8. С. 169

14Существовала в отечественном литературоведении и традиция причисления Чацкого к консерваторам. Эта точка зрения бытовала в конце 20-х — начале 30-х гг. прошлого века, в период господства вульгарно-социологического метода.

15Ревич В. Любовь и ненависть Рэя Брэдбери // Брэдбери Р. Память человечества. М.: Книга, 1982. С. 5.

16Брэдбери Р. И по-прежнему лучами серебрит простор луна // Брэдбери Р. Память человечества. М.: Книга, 1982. С. 133.

17На русский язык название «Magnetic Rose» совершенно неправомерно перевели как «Магнитная Роза».

18См. Marcuse H. Soviet Marxism. A critical analysis. NY: Columbia University Press. 1969.

19Лифшиц М. Очерки русской культуры. М.: Культура, Академический проект, 2015. С. 161.