Александр Герцен однажды сказал: «История нашей литературы — это или мартиролог, или реестр каторги. Погибают даже те, которых пощадило правительство»1. Насколько справедлива эта фраза, и какой злой рок тяготеет над отечественной литературой?
Выходец из глубинки
Иллюстрацией к утверждению Герцена может послужить судьба поэта Бориса Корнилова, который жил и творил почти столетие спустя.
Он родился в 1907 году, на спаде Первой русской революции, когда за роспуском II Думы страну накрыла волна послереволюционных карательных мер, а погиб в 1938 году, в разгар сталинских репрессий.
Появился будущий поэт в глухой провинции, в селе Кожиха Нижегородской губернии. Он был сыном бедных сельских учителей, причём не тех, которые «пошли в народ» из столичных университетов: родители его с трудом выбились в учителя из крестьян. Так что Борис имел ничтожные шансы пробиться в большую литературу. Кинем взгляд на поэтический олимп той эпохи, кто блистал на нём? Урождённый дворянин Бальмонт, сын родовитого придворного чиновника Мережковский, жена Мережковского Гиппиус (её отец был товарищем обер-прокурора Сената) и т. д. Даже второстепенные фигуры, вроде Фофанова или Галиной, были всё-таки уроженцами Петербурга.
Творческое и личностное становление Бориса Корнилова неразрывно связано с подъёмом новой русской революции. Она предложила формы, в которые поэт смог влить свою энергию. Он сразу же вступил в пионерскую, а затем и комсомольскую организации, по окончании средней школы стал инструктором уездного комитета (укома) комсомола. Он был из тех первых комсомольцев, которые поднимали на своих плечах советское государство, а затем были уничтожены им.
Публиковаться он начал с 1923 года, сперва в стенгазетах, писал для местного молодежного театра «Синяя блуза». В 1925 году стихотворение пятнадцатилетнего автора «На моря» было опубликовано в нижегородской газете «Молодая рать»2.
В 1925 году, то есть в 15 лет, отправился в Ленинград, чтобы увидеть Есенина и показать ему свои стихи. Так уж заведено в литературе, что без одобрения и поддержки состоявшегося писателя молодой талант с трудом пробивает себе дорогу и может ходить «в молодых» и «подающих надежды» до самой старости.
Впрочем, теперь молодым талантам было проще: Корнилов ехал не на свой страх и риск обивать столичные пороги, а был командирован по ходатайству нижегородской комсомольской организации как человек с «литературными способностями».
Ленинград литературный
Увы, Есенина живым Борис Корнилов не застал. Поэт уже свёл счёты с жизнью3. Почему именно Есенин, а не, скажем, революционный поэт Маяковский был ближе всего Корнилову? Потому что Борис ощущал свои крестьянские корни. Как уже сообщалось, родители его происходили из крестьян. Они хорошо знали своих предков, и быт их, несмотря на учительскую профессию, был крестьянским. Борис Корнилов с детства был знаком со староверскими обычаями и русскими народными сказками и песнями.
Неудивительно, что Корнилов предпочитал Есенина Маяковскому. Но почему тогда не Клюева? Меткую и глубокую характеристику Есенина в сопоставлении с Клюевым дал Троцкий: «Есенин не только моложе, но и гибче, пластичнее, открытее влияниям и возможностям. Уже и мужицкая подоплёка его не та, что у Клюева: у Есенина нет Клюевской солидности, угрюмой и напыщенной стеснённости. Есенин хвалится тем, что он озорник и хулиган. Правда, озорство его, даже чисто литературное («Исповедь»), не столь уж страшно. Но несомненно, что Есенин отразил на себе предреволюционный и революционный дух крестьянской молодёжи, которую расшатка деревенского уклада толкала к озорству и бесшабашности»4.
Эта характеристика до некоторой степени применима и к Борису Корнилову. Да, он тоже чувствовал свою связь с деревней, но с деревней «расшатанной» и разворошённой революцией, он представлял собой даже ещё более молодое и более радикальное поколение деревни, чем Есенин.
Столица кипела политической и культурной жизнью. «Левая оппозиция» боролась против сталинско-бухаринской фракции, велась война партийных низов с бюрократизацией партийной верхушки, Троцкий окунулся в культурную работу и выступал в защиту литературных «попутчиков» революции. Борис Корнилов нашёл себя в этой борьбе и вскоре прославился как один из самых талантливых молодых поэтов советской России.
Корнилов публикуется в новых изданиях «Юный пролетарий», «Звезда», «Резец». В его поэзии действительно есть нечто есенинское, ощущение молодости, бесшабашности, даже некоторого хулиганства.
В Нижнем Новгороде с откоса Чайки падают на пески, Все девчонки гуляют без спроса И совсем пропадают с тоски.
Пахнет липой, сиренью и мятой, Небывалый слепит колорит, Парни ходят — картуз помятый, Папироска во рту горит.
Он вошёл в литературную группу «Смена», которой руководил писатель Виссарион Саянов. В эту группу в разное время входили многие талантливые поэты: Ольга Берггольц, Валерий Друзин, Александр Гитович и другие. Всё это были поэты «ленинградской школы», городские по характеру своего таланта. Поэзия Корнилова с её деревенскими нотками звучала здесь то как диссонанс, то как экзотика. Порой поэта обвиняли в «есенинщине». Этот поэтически-политический ярлык остался при нём до последних лет, хотя Корнилов был самобытным писателем.
Исторический выбор
Впрочем, имелись и иные поводы для острых споров в поэтической среде. Поэтические споры были отголоском политических противоречий, раздиравших общество и партию. Культура и искусство воспринимались как важнейший фронт борьбы — за новый быт против пережитков старого, против мещанства. Троцкий и его сторонники выступали за овладение классической культурой и привлечение мэтров старой литературы («попутчиков») к общему делу культурного строительства. В пику им Сталин поддерживал РАПП, призывавший к классовому подходу к литературе, к созданию особой пролетарской культуры и отказу от классического наследия как «буржуазно-дворянского». Конечно, такой подход был примитивизацией, непростительным оглуплением марксизма. Но в борьбе за власть Сталин не брезговал ничем, лишь бы заглушить голоса противников.
Группа «Смена» входила в РАПП, внутренние разногласия коснулись и её. Отзвуки этих разногласий слышатся в стихотворении Корнилова «Слово по докладу ВИСС [Вис. Саянова]». Корнилов в духе Маяковского призывает в обстановке внешней угрозы отказаться от излишней литературности и литературщины, по-своему милитаризовать поэзию:
…налетают уже на Воронеж,
на Ленинград,
на Москву,
на Баку.
Но наше зло не клонится,
не прячется впотьмах,
и наших песен конница
идет на полный мах.
Рифм стальные лезвия
свистят:
«Войне — война», —
чтоб о нас впоследствии
вспомнили сполна. . .
Важно внимательно наблюдать за тем, как художник и его творчество проходят через исторические вывихи и переломы, как реагируют на них. 1927 год стал поражением внутрипартийной оппозиции, революция двинулась по нисходящей, страна покатилась навстречу сталинской диктатуре. Для многих деятелей культуры этот период стал моментом выбора. Лучшего отечественного критика, редактора журнала «Красная новь» Александра Воронского отправили в ссылку. А у Бориса Корнилова в 1928 году вышел первый сборник стихов под названием «Молодость», получивший множество откликов в прессе.
Почему Борис Корнилов сделал такой выбор? Дело не только в молодости и неопытности, но и в крестьянских корнях. Дело в том, что в борьбе Троцкого против блока Сталина и Бухарина Троцкий пытался опереться на пролетариат и революционную перспективу, а Бухарин призывал к опоре на крестьянство и к сохранению нэпа. Троцкий говорил, что для осуществления ускоренной индустриализации неизбежно придётся обирать деревню, Бухарин же призывал ослабить нажим на крестьян.
На той исторической развилке Россия пошла за Бухариным, поскольку подавляющее большинство её населения всё ещё составляли крестьяне, да и прочие классы во многом состояли из вчерашних крестьян. Прекрасным примером является и сам Борис Корнилов, который, будучи по статусу и образу жизни, типичным интеллигентом, всё ещё ощущал свои крестьянские корни, хранил любовь к дремучим, староверским нижегородским краям.
Вот два четверостишия из стихотворения Корнилова «В нашей волости»:
По ночам в нашей волости тихо,
Незнакомы полям голоса,
И по синему насту волчиха
Убегает в седые леса.
По полям, по лесам, по болотам
Мы поедем к родному селу.
Пахнет холодом, сеном и потом
Мой овчинный дорожный тулуп…
Левая троцкистская оппозиция призывала к расширению революции на другие страны, «правые» во главе с Бухариным и Сталиным звали строить «социализм в отдельно взятой стране», то есть у себя и для себя. Левые призывали жертвовать, правые предлагали пользоваться. Левые призывали к интернационализму, правые играли на национальных струнах.
Итак, Борис Корнилов, как и большинство советских граждан пошёл за «правыми» — до следующей исторической развилки.
Упоение
Казалось, что выбор был сделан правильно. Леваки во главе с Троцким призывали к жертвам во имя революции. Сталин же с Бухариным выглядели миротворцами, благодушными хозяевами, позволяющими людям пожить «для себя». Фокус усилий сдвинулся с мировой революции на национальный социализм. Правда, и сам социализм стал представляться не в виде системы прав и свобод, а в виде развитой индустрии.
Корнилов упоён романтикой социалистического строительства. Примером его энтузиазма может служить самое знаменитое его произведение — «Песня о встречном». Музыку для песни написал сам Шостакович, а впервые она прозвучала в фильме «Встречный» режиссёров Эрмлера, Юткевича и Арнштама в 1932 году:
Нас утро встречает прохладой,
Нас ветром встречает река.
Кудрявая, что ж ты не рада
Весёлому пенью гудка?
Не спи, вставай, кудрявая!
В цехах звеня,
Страна встаёт со славою
На встречу дня…
Без этого упоения страной, эпохой, собой, без этой эйфории нельзя вполне понять, как страна могла пойти за Сталиным и позволить втащить себя в диктатуру. Вспоминает Константин Симонов: «Что же хорошее было связано для нас, для меня в частности, с именем Сталина в те годы? А очень многое, почти всё, хотя бы потому, что к тому времени уже почти все в нашем представлении шло от него и покрывалось его именем. <…> А происходило, конечно, много удивительных вещей. Страна менялась на глазах. Когда что-то не выходило — значит, этому кто-то мешал…»5
Борис Корнилов «и жить торопится и чувствовать спешит»: недолго учился на искусствоведческих курсах при Институте истории искусств, состоял в недолговечном браке с Ольгой Берггольц. В 1931 году вышла вторая книга поэта, но он назвал её первой («Первая книга. Стихотворения 1927–1931»), поскольку был крайне требовательным к своему творчеству и счёл «Молодость» недостаточно удачной. Корнилов упорно оттачивает своё поэтическое мастерство. В тридцатые годы он работает в лиро-эпических жанрах — поэмы «Соль» (1931), «Тезисы романа» (1933), «Агент уголовного розыска» (1933) — пишет слова для песен. У него выходят три новых сборника стихотворений: «Книга стихов», «Стихи и поэмы» (оба в 1933), «Новое» (в 1935).
В его стихах много политики: сюжет поэмы «Соль» позаимствован из «Конармии» Бабеля, незаконченная поэма «Агент уголовного розыска» посвящена теме беспризорности.Машинисты пару поддают, шуруя, паровозы ходют прямо как стрела, мне тоска такая —скоро вот умру я, так зачем же мама мине родила?»
Ребята поют не в голос, хрипя выходит из горла шатающаяся песня в зеленую, сочную тьму… Война их несла в ладонях, война их мяла и терла, война их учила злобе, как разуму и уму.
Город против деревни
Но всё отчётливее и тревожнее в его стихах звучит деревенская тема.
Как уже говорилось, страна пошла за Сталиным, потому что он опирался на Бухарина и группу «правых», которые выступали защитниками нэпа и деревни, неторопливого и сбалансированного хозяйственного развития. Но Сталин готовил новый неожиданный разворот. В своих речах он сравнивал страну и партию с тлегой, едущей по ухабистой и извилистой дороге и при каждом резком повороте вытряхивающей из себя тех, кто плохо сидит. Избавившись на предыдущем повороте от «левых», теперь Сталин готовился избавиться от «правых». Сломив троцкистское рабочее сопротивление с опорой на крестьян, он теперь хотел натравить город на деревню. Предстояла коллективизация.
Устранив с политической арены Троцкого, выслав его в Алма-Ату, а потом и вовсе за границу, Сталин воспользовался его собственными планами, взвинтив и обострив их до предела. Он решил ограбить деревню ради создания советской индустрии. Безусловно, отсталую Россию следовало индустриализовать, выводить на современный уровень промышленности, но в сталинском исполнении эта верная, в сущности, программа обернулась катастрофой.
В письме от 18 июля 1929 года Шолохов приводил многочисленные примеры насилия при хлебозаготовках и в заключение писал: «Когда читаешь в газетах короткие и розовые сообщения о том, что беднота и середнячество нажимают на кулака и тот хлеб везет — невольно приходит на ум не очень лестное сопоставление! Некогда, в годы гражданской войны, белые газеты столь же радостно вещали о «победах» на всех фронтах, о тесном союзе с «освобождённым казачеством»… А Вы бы поглядели, что творится у нас и в соседнем Нижне-Волжском крае. Жмут на кулака, а середняк уже раздавлен. Беднота голодает, имущество, вплоть до самоваров и полостей, продают в Хопёрском округе у самого истого середняка, зачастую даже маломощного. Народ звереет, настроение подавленное, на будущий год посевной клин катастрофически уменьшится». Шолохов вспоминал, что во время гражданской войны, участвуя в продразвёрсточных кампаниях, он «шибко комиссарил, был судим ревтрибуналом за превышение власти, а вот этаких «делов» даже тогда не слышал, чтобы делали». В подтверждение этих слов писатель рассказывал о встрече с казаком, ушедшим в гражданскую войну добровольцем в Красную Армию и прослужившим в ней 6 лет: «У него продали всё, вплоть до семенного зерна и курей. Забрали тягло, одежду, самовар, оставили только стены дома. Он приезжал ко мне ещё с двумя красноармейцами. В телеграмме Калинину они прямо сказали: «Нас разорили хуже, чем нас разоряли в 1919 году белые»»6.
Под видом «ликвидации кулака» разоряли и средние хозяйства. И дело вовсе не в какой-то мистической ненависти Сталина и уж тем паче большевиков к русской деревне. Нет тут никакой конспирологии. Есть обычная государственно-бюрократическая логика. Чиновнику важно отчитаться, дать процент. А уж какими методами — это ни его, ни принимающее отчёты и торжественно рапортующее в газетах начальство не волнует. Дави на подчинённых, жми, выколачивай показатели.
Взвыла русская деревня, призадумались неравнодушные к ней интеллигенты. В 1932 году Корнилов написал о том, что происходит в деревне. И хотя он старался держаться партийной линии, но уж слишком много боли за крестьянина вложил в свои слова. Его обвинили в «яростной кулацкой пропаганде», даже в «буржуазном национализме»7. И это при том, что лишь несколькими годами ранее сам Сталин притворялся защитником крестьянства, а несколькими годами позднее он же будет петь хвалы русскому народу и ставить его выше прочих народов СССР.
Найти себя в меняющейся системе
Стремясь реабилитировать себя, Корнилов создал в 1933 году поэму «Триполье», в которой изобразил борьбу комсомольского отряда с кулацкой бандой.
Мы ещё не забыли пороха запах, мы еще разбираемся в наших врагах, чтобы снова Триполье не встало на лапах, на звериных, лохматых, медвежьих ногах.
С одной стороны, Корнилов показывает, что сопротивление деревни цепляется за варварское, дикое прошлое. Но с другой стороны, всё же это было сопротивление и воля народа — тёмного, живого, страдающего. Деревня ведь сопротивлялась не прогрессу как таковому, а тому специфическому прогрессу, который ей несли сталинцы на своих штыках…
Поэма получила хвалебные отзывы, была признана одной из главных удач советской поэзии и поставлена критиками в один ряд с «Думой про Опанаса» Эдуарда Багрицкого, «Спекторским» Бориса Пастернака8. Но всё же это было вызвано не художественной выразительностью, не революционным пылом поэмы, а попаданием в «политическую линию». Действие поэмы разворачивается в 1919, но выход поэмы в 1933 году позволял ассоциировать антикулацкую и коллективизаторскую кампанию Сталина с героикой Гражданской войны. Кроме того, в поэме был выведен предатель красный командир из бывших царских офицеров, что не могло не импонировать Сталину, ссорившемуся с Троцким из-за военспецов и теперь готовившемуся к чисткам в армии.
Да, теперь качество произведений и самих литераторов оценивалось исключительно по
«политической линии»: наш — не наш, одобряет — не одобряет, поддерживает — не поддерживает, голосует или уклоняется. А попасть в эту самую линию было нелегко, ибо она постоянно виляла и менялась. Вспоминается анекдот тех лет: «Придерживались вы линии партии или все-таки колебались? — Всегда колебался вместе с линией партии!»
Конечно, Бориса Корнилова (как и Пастернака, Багрицкого, Сельвинского, Гайдара, Васильева) трудно обвинить в подобном приспособленчестве. Просто он искал способа найти себя в новых обстоятельствах, отыскать в них место для своих идеалов и убеждений. Однако с каждым годом это становилось всё труднее. Несоответствие между парадными речами и реальностью становилось всё очевиднее.
В 1934 году Борис Корнилов опубликовал поэму «Моя Африка» — гениальный и страстный призыв к революционному интернационализму. Фантазия поэта делает красного командира негром, и его бойцы-казаки поминают его добрым словом:
Он был черён,
с опухшими губами,
он с Африки — далёкой стороны,
но, как и мы,
донские и с Кубани,
стремился до свободы и войны…
И этого удивительного поэта, горячего сторонника дружбы народов, сталинская критика посмела называть «националистом»!
Когда слово может стоить жизни
Биографы Корнилова отмечают, что «в середине 1930-х годов в жизни Корнилова наступил явственный кризис, он злоупотреблял спиртным». Но дело в том, что кризис наступил не у одного Корнилова. В это время горько пил и Гайдар, несколькими годами ранее застрелился Маяковский. Кризис наступил во всей отечественной литературе и, шире, в духовной жизни. В эти годы Мандельштам написал своё бессмертное «Мы живём, под собою не чуя страны…» Многие стали прозревать к середине тридцатых. Надвигался 1937 год.
Теперь нелишне будет снова вспомнить герценовские слова: «История нашей литературы — это или мартиролог, или реестр каторги». Нет, так было не всегда. Бывали времена, когда писателям жилось достаточно свободно или хотя бы сытно. Например, при Ельцине писали настолько свободно, что умные и честные произведения попросту тонули в потоке всевозможной чернухи, талантливые писатели пропадали с голоду. А вот при Брежневе писателям жилось сытно, но цензура буквально не давала рта раскрыть.
Но наступали эпохи, когда правдивое слово могло стоить писателю жизни. И это невероятно повышало вес художественного высказывания.
Николаевская эпоха, о которой говорил Герцен, смыкается со сталинской эпохой тем, что это были эпохи падения после революционных взлётов. Революционный кризис при всех его надрывах и кошмарах всегда давал мощнейший толчок искусству. Но следующая за ним реакция наступала на горло всякой песне.
Осознавал ли Борис Корнилов, что происходит со страной, что под грохот самодовольных и весёлых песен (в том числе и его «Песни о встречном») страну загоняют в концлагерь? Или он просто, не отдавая себе отчёта, задыхался в атмосфере лицемерия и подозрительности, сгущавшейся вокруг него?
В 1935 году президиум Ленинградского отделения Союза писателей вынес строгий выговор и пригрозил исключением, а в 1936 году поэта исключили из Союза советских писателей. А через год наступил роковой тридцать седьмой… Впрочем, напрасно этот год оттягивает на себя наше внимание: репрессии продолжались и после, проводились и до него.
Шаламов как-то сказал: «Репрессии были и будут. Пока существует государство»9. И ещё он сказал: «Безнаказанная расправа над миллионами людей потому-то и удалась, что это были невинные люди. Это были мученики, а не герои»10.
27 ноября 1937 года Борис Корнилов был арестован и приговорён к высшей мере за «участие в антисоветской, троцкистской организации, ставившей своей задачей террористические методы борьбы против руководителей партии и правительства»11. В 1938 году приговор был приведён в исполнение.
Был ли Корнилов героем? Конечно, нет. Герои не спиваются. Не состоял Корнилов ни в какой подпольной организации. И расстрелян был всё по той же логике, по которой действует всякое бюрократическое государство: органы тоже «давали процент» ради галочки, ради отчёта.
И всё же в его поэзии сохранялась живая память о героическом прошлом. Не мог поэт перековать себя, свою поэзию и свою память под нужды нового чиновного государства.
Есть у Некрасова такие строки:
За убежденье, за любовь,
Иди и гибни безупрёчно.
Умрешь не даром: дело прочно,
Когда под ним струится кровь.
Некрасов говорил о готовности отдать жизнь, пострадать за веру, за свои идеалы. Верой Бориса Корнилова была русская революция. В уже упоминавшейся поэме «Триполье» есть такие слова, посвящённые расстрелу коммунистов бандой атамана Зелёного:
У Зеленого в ухе завяли монисты, штаб попятился вместе, багров и усат... Пять шагов, коммунисты. Вперед, коммунисты... И назад отступают бандиты... Назад.
Кто мог догадаться, что пять шагов вперёд придётся делать уже не перед крестьянами-повстанцами, а перед собственным переродившимся государством? Мы не знаем, как вёл себя на расстреле Борис Корнилов. Может, пел «Интернационал», как Ежов; может, кричал «да здравствует Троцкий», как подпольщики-комсомольцы; может, умолял, как Григорий Зиновьев; а может, мысленно повторял строчки своих стихов. Стихов, вселяющих мужество и надежду.
Ноябрь, 2024.
Опубликовано: День и ночь. 2025. №1.
Примечания
1Герцен А.И. Собр. соч. В 8 т. М., 1975. Т. 3. С. 425-426.
2Корнилов Борис Петрович. Книжная лавка писателей. https://lavkapisateley.spb.ru/enciklopediya/k/kornilov-boris-
3Да, я придерживаюсь традиционной версии о самоубийстве Есенина. Исследовательские материалы на этот счёт мне кажутся более доказательными, чем фильм Безрукова.
4Троцкий Л.Д. Литература и революция. М.: Издательство политической литературы, 1991. С. 62.
5Симонов К. Глазами человека моего поколения. М.: Книга, 1990. С. 63.
6Цит. по: Роговин В. Власть и оппозиции.
7В частности, такие обвинения Корнилову предъявил советский поэт и критик Сергей Малахов. (См. Малахов С. Поэзия социалистического реализма // Сб. «Борьба за стиль». — , 1934, стр. 151.)
8Корнилов Борис Петрович. Книжная лавка писателей. https://lavkapisateley.spb.ru/enciklopediya/k/kornilov-boris-
9Шаламов В.Т. Лучшая похвала // Шаламов В.Т. Левый берег: рассказы. М.: Современник, 1989. С. 322.
10Шаламов В.Т. Как это началось // Шаламов В.Т. Левый берег: рассказы. М.: Современник, 1989. С. 28
11Поздняев К. Расстрел по лимиту: Мифы и правда о трагической гибели Бориса Корнилова // «Литературное обозрение», 1993.
Что случилось ... 