Провал восстания — правота охранителей?
Попытка перенести на русскую почву идеи французских утопистов провалилась. Более того, эти идеи потерпели крах и у себя на родине. Означает ли это, что декабристы были простаками, какими их рисуют современные кинематографисты и составители школьных учебников?
Авторы уже упоминавшегося учебника для 8 класса откровенно потешаются над декабристами: «Действия заговорщиков приняли характер невразумительной импровизации… все дальнейшие действия для них заключались в стоянии на площади и ожидании неизвестно чего»[1].
И тем не менее «невразумительной импровизацией» скорее можно назвать сам учебник. Ибо нет ничего глупее, чем обвинять декабристов в том, что они тогда не знали и не понимали того, что мы знаем теперь, двести лет спустя — что восстание обречено на провал, что для свержения самодержавия условия ещё не созрели, что время для Республики в России ещё не пришло, а для конституционной монархии уже прошло, что надо дождаться возникновения пролетариата, рождения и возвращения в Россию Ленина, а уж потом выходить на площадь.
Да, декабристы попытались сделать революцию во имя народа, но без народа. Да, под влиянием образа Наполеона они считали, что историю вершат великие личности. Но каковы в принципе были представления об истории и историческом процессе в то время? Каков был уровень исторической науки и политической мысли? Охранители точно так же не замечали народа и верили, что историю вершат великие личности (цари), а народ, в лучшем случае изображался ими в качестве фона, массовки, готовой поддержать любое действие своего начальства.
Вот как суммируется охранительская точка зрения в романе «Александр Первый»:
В саду — концерт молоденьких лягушек, а в Розовом павильоне — концерт старых жаб.
— Помилуйте, да русские мужики живут, как у Христа за пазухой!— воскликнул Жуковский.— То неоспоримо, что лучшей судьбы наших крестьян у доброго помещика нет во всей вселенной.
— Для мужиков, одним видом от скота отличающихся, вольность есть тунеядство и необузданность,— подхватил Нелединский.
— Господа помещики в государстве, как пальцы у рук: высвободи вожжи из пальцев, то лошади куда занесут! — прошамкал один старичок.
— Не можно себе представить, какая каша будет из вольности,— прошамкал другой.
Шишков побледнел и затрясся.
— Неужели все ужасы Европы не научили нас, что вольность, сей идол чужеземных слепцов, ведет к буйству, разврату и ниспровержению власти? Десница Вышнего хранит нас; чего нам лучше желать?
А самая толстая жаба, Крылов, молчал, но по лицу его видно было, что он о вольности думает[2].
Да и современные представления также сползли на этот уровень. Сегодня нам точно так же представляют историю как смену правителей и их деяний, а мировую политику представляют в виде публичного поведения глав тех или иных государств. Но такая устаревшая и унижающая достоинство народа точкая зрения нас удовлетворить не может.
Главная причина — укрепление мир-системы
Так почему же восстание декабристов провалилось?
Историк и специалист по революционному движению в России Ольга Эдельман называет чисто субъективные причины: декабристам мешал кодекс дворянской чести и их неготовность применить насилие: «Для удачи любого восстания нужна несомненная готовность в какой-то момент пролить кровь. Этой готовности у декабристов не было, они не хотели кровопролития. А представить себе удачный мятеж, лидеры которого прилагают все усилия, чтобы никого не убить, историку сложно»[3].
Однако, понятное дело, это объяснение поверхностное. Разного рода субъективные факторы играют историческую роль лишь при наличии факторов объективных. Каковы же были объективные условия, не допустившие вступления России на путь буржуазных политических преобразований и преодоления пережитков феодального наследия (самодержавия и крепостничества)?
Наполеон, хоть и порабощал европейские государства, превращая их в подобие колоний Франции, но всё же при этом проводил там определённые прогрессивные буржуазно-политические реформы. Провернуть подобное с Россией ему не удалось. Россия отстояла свою независимость, свою самобытность… и, увы, свою отсталость.
Ещё важнее тот факт, что вследствие провала Декабрьского восстания и Наполеоновского нашествия Россия утвердила свой статус (полу-)периферии в складывающейся капиталистической мир-системе. Россия стала поставщиком сырья и сельскохозяйственной продукции и одновременно рынком сбыта для высокотехнологичных товаров центра, прежде всего Англии и Франции. Тут нелишне снова вспомнить пушкинские строки про «Лондон щепетильный».
Любой другой статус России противоречил интересам складывающейся системы. Просвещение, гражданские свободы, развитие наук и искусств — всё это противоречило статусу ресурсного придатка. С точки зрения интересов мир-системы, царская, крепостная Россия была куда удобнее. Ибо бесплатный, хотя и малопроизводительный, труд рабов сильно удешевлял продукт (хлеб), и европейских закупщиков это вполне устраивало.
И всё же декабристы надеялись, что смогут выправить исторический путь России. И этот период надежд, веры в свои силы, период политических споров и поисков стал периодом подлинно революционного оживления, периодом культурного расцвета.
Революциям обычно предшествуют или сопутствуют такие культурные подъёмы. Революционная волна в Европе породила особое направление искусства, революционный романтизм.
Наш, русский, романтизм расцвёл именно в период между Отечественной войной и Декабрьским восстанием, то есть между 1812 и 1825 гг. В этот период сформировался талант Пушкина, но дело, конечно, не только в нём: были творчески активны и другие лицеисты; действует литературное общество «Арзамас» и литературно-театральное общество «Зелёная лампа», философствует первый русский гегельянец Чаадаев.
Якобы даже Александр потворствует декабристам и питает в обществе надежды на перемены. Впрочем, такова легенда царелюбцев. Любя монархию, они ругают монарха: мол, зачем заигрывал с декабристами, зачем хотел что-менять, зачем либеральничал? Вот и долиберальничался! Монархистов можно успокоить: Александр не был либералом, да и декабристам он отнюдь не благоволил.
Приведём ещё одно свидетельство Дмитрия Мережковского:
«Всегда носил в кармане записную книжку, подарок князя Меттерниха, главного советника своего в борьбе с революцией; на первой странице вместо заглавия — Не давать ходу, — и далее в азбучном порядке — список лиц подозрительных в Европе и в России. Мет-терних начал, Александр продолжал. Когда представляли ему новое лицо, справлялся о нем по Сибиллиной книге, как называла ее Марья Антоновна, — и если находил имя, — не давал ходу, преследовал тайно или явно. Были в списках и члены Тайного Общества; за четыре года много имен прибавилось, которых в доносе Бенкендорфа не было. И вот чем утешался: «Все они, — думал, — у меня в руках; когда наступит время, уничтожу всех»»[4].
Надеялся уничтожить, хотел уничтожить, но время и настроение общества было такое, что приходилось осторожничать и выжидать.
Пушкин на волне общественного подъёма
Кривая революционного цикла поднималась вверх.
Пушкин в это время страстно влюблён в свободу и видит её в республиканских и французских революционных одеждах. В письме Мансурову девятнадцатилетний поэт восклицает: «Всеволожский играет: мел столбом! деньги сыплются! Поговори мне о себе — о военных поселеньях. Это всё мне нужно — потому, что я люблю тебя — и ненавижу деспотизм»[5].
В этот же период, Пушкин пишет эпиграммы на Аракчеева, архимандрита Фотия и Самого Александра, слагает знаменитую оду «Вольность», в которой хочет «воспеть Свободу миру, на тронах поразить порок», стихотворение «К Чаадаеву», в котором пророчествует: «Россия вспрянет ото сна, и на обломках самовластья напишут наши имена!» А в стихотворении «Деревня» он абстрактно вольнолюбивой лирики возвышается до осуждения крепостничества:
…На пагубу людей избранное Судьбой,
Здесь Барство дикое, без чувства, без Закона,
Присвоило себе насильственной лозой
И труд, и собственность, и время земледельца…
Суть эксплуатации схвачена гениальным поэтом предельно чётко: землевладелец присваивает время, труд и плоды трудов (собственность) крестьянина.
Впрочем, как и сами декабристы, Пушкин колеблется между якобинством и надеждой на «просвещённую монархию». Он готов «на тронах поразить порок», но не для того, чтобы опрокинуть сам трон, а для того, чтобы усадить на него добродетель. Да и в «Деревне» он высказывает надежду, что рабство падёт «по манию царя».
Тем не менее, над поэтом сгущаются тучи. Царь намерен сослать его в Сибирь или заточить в Соловецкий монастырь. И лишь благодаря заступничеству таких близких к трону друзей, как Карамзин, Пушкин «отделывается» южной ссылкой.
Как говорил Ницше, что не убивает меня, делает меня сильнее. Вот и Пушкин в Южной ссылке не стал покладистее. Наоборот, его революционный пыл только усилился. Здесь он пишет стихотворение «Кинжал», в котором воспевает политическое убийство:
…Шумит под Кесарем заветный Рубикон,
Державный Рим упал, главой поник закон;
Но Брут восстал вольнолюбивый:
Ты Кесаря сразил — и, мертв, объемлет он
Помпея мрамор горделивый…
Кинжал был довольно популярным орудием и даже символом политического убийства.
Кстати, и знаменитое стихотворение «Песнь о Вещем Олеге» также содержало довольно прозрачные и грозные намёки в адрес Александра I. Именно с ним сравнивается в «песни» Олег, также прославивший себя в заграничных походах: «Победой прославлено имя твое, твой щит на вратах Цареграда». Напомним, что Александра называли «Агамемноном Европы».
Себя же Пушкин сравнивает с пророком-волхвом:
Волхвы не боятся могучих владык,
А княжеский дар им не нужен;
Правдив и свободен их вещий язык
И с волей небесною дружен.
Думается, в этих строках — не только поэтическое преувеличение. Действительно, писателям первой буржуазной эпохи в некотором смысле отошла та роль, которую выполняли в сословно-классовом обществе жрецы и прочие религиозные деятели. Теперь интеллигенция заговорила не языком молитв и псалмов, а языком литературных образов.
О чём же предупреждает «могучего владыку» поэт-волхв? О том, что «примет он смерть от коня своего». То есть опасность и гибель для монарха могут таиться в его ближайшем окружении.
Недружелюбно настроенный в отношении поэта обыватель скажет: вот ведь неблагодарный поэт: царь с ним поступил мягко, а стихоплёт рассуждает о политическом убийстве!
Но дело-то как раз в том, что политическое убийство издревле было излюбленным орудием царей и королей. Высшая знать на протяжении всей предыдущей истории только тем и занималась, что резала, душила и травила друг друга без пощады и зазрения совести. Да и сам Александр взошёл на трон, перешагнув через труп своего отца.
Поражение восстания
Как известно, весть о восстании застала Пушкина в Михайловском, где он отбывал свою вторую ссылку. Всем известно, что Пушкин, получив известие, направился в Петербург, но потом повернул обратно. Во всяком случае, так говорил он сам. Как же относился Пушкин к восстанию? В советское время Пушкина изображали стопроцентным декабристом. При царях и нынче, при президентах, стараются выпячивать его верноподданническую позицию. Позже мы убедимся, что позиция его была сложнее этих двух крайностей.
А пока проанализируем результаты провала Декабрьского восстания. Монархия устояла, и в России восторжествовала реакция. Кривая общественной жизни (революционная кривая) пошла резко вниз. В лице декабристов правительство уничтожило цвет русского дворянства. Лучшие люди страны оказались на виселице или в Сибири. Не только ни о каких реформах, но и ни о какой свободной дискуссии не могло отныне быть и речи. Цензура ужесточилась, расцвела система доносительства и тайного надзора, в невыносимом положении оказались образование и наука. На троне укрепился Николай — царь-солдафон.
И в это же время в обществе и в литературе утвердился тип лишнего человека. Что это за лишние люди? «Умной ненужностью» называл их Герцен. А декабрист Александр Семёнович Гангеблов, оглядываясь на прожитую после восстания тихую и тусклую жизнь свою, с горечью признавал: «Так-то бесплодно протекли мои дни! подумал я. Вот я уже переживаю 85-й год моей жизни, а никому — ни себе, ни обществу людей не принес я пользы ни на йоту! И отчего? От одного неосторожного слова, от одной минуты ложного стыда, от слепой доверчивости к людям, от ветреной надежды, что еще успею поправить испорченное дело. А жаль!»[6]
Ещё одним крайне важным следствием поражения декабристов стало разочарование общества в возможности перемен. Лучшие сгинули, сочувствующие умолкли. Человек с талантами, с ценностями, убеждениями и стремлениями становится лишним — он не находит применения своим способностям и идеалам. Вокруг него формируется вакуум. Ему не с кем поговорить, его сторонятся.
Лететь некуда
Русская литература пристально изучала явление лишних людей. Таков Онегин, про которого, пока он разъезжал по балам, решили «что он умён и очень мил», а как только он стал заниматься в деревне преобразованиями в пользу своих крестьян, про него решили «что он опаснейший чудак».
Таков Печорин, который совершенно в духе Гангеблова говорит про себя: «Пробегаю в памяти все мое прошедшее и спрашиваю себя невольно: зачем я жил? для какой цели я родился?.. А, верно, она существовала, и, верно, было мне назначение высокое, потому что я чувствую в душе моей силы необъятные…»
Таковы, кстати сказать, и «тургеневские девушки». Вспомните Асины слова: «Крылья у меня веросли — да лететь некуда». Это очень точное замечание. Проблема не в самих лишних людях, а в объективном отсутствии возможности воплотить свои идеалы и применить свои способности. Для них нет пространства, нет среды, нет опоры, нет воздуха.
Таков и Чацкий. Михаил Лифшиц очень глубоко и тонко исследует суть этого образа из комедии Грибоедова:
«»Блажен, кто верует, тепло ему на свете!» — эти слова слишком значительны, чтобы они относились только к уверениям Софьи в том, что она не забыла друга юности. В них чувствуется зависть к утраченной наивности. Прямая атака на идеал не удалась — это общее ощущение, общее горе ума после заката Великой французской революции, после всех разочарований в общественном разуме, среди которых погасла надежда и на реформы русской империи после 1812 года. «Да, был нам черный год, не послужило впрок» (ранняя редакция комедии)»[7].
Как я уже писал в статье о романтизме[8], в истории человечества оказывались соединены определённая научная картина мира, определённый тип эстетики и определённый проект общественного устройства. Поражение французской революции стало кризисом определённого мировоззрения, просветительского идеала, основанного на культе разума, механистическом материализме и классицистской эстетике. Откликом, реакцией на этот кризис стал романтизм.
Запоздалая попытка включиться в европейский революционный процесс и провал этой попытки вызвал в России духовный кризис, похожий на тот, что переживало и европейское общество. Разочарование в возможностях разумного устройства общества повергло большинство общества в апатию, но побудило немногих лучших заняться коренным пересмотром старой картины мира.
Примечания
[1] История России. 8 класс. XVIII — начало XIX в. С. 351-353.
[2] Мережковский Д. Указ. соч.
[3] Всё, что нужно знать о декабристах. https://arzamas.academy/materials/933.
[4] Мережковский Д. Указ. соч. С. 140.
[5] Цит. по: Вересаев В. Соч. в 4 т. Т. 2. Пушкин в жизни. М.: Правда, 1990. С. 112.
[6] Воспоминания декабриста Александра Семеновича Гангеблова. https://kemenkiri.narod.ru/gaaz/gangebl.htm.
[7] Лифшиц М. «Горе от ума» Грибоедова // Лифшиц М. Очерки русской культуры. М.: Академический проект; Культура, 2015. С. 208.
[8] Косяков Д. Абстракция и почва. Философия романтизма на примере повести «Крошка Цахес». https://whatshappened.today/2024/11/05/%d0%b0%d0%b1%d1%81%d1%82%d1%80%d0%b0%d0%ba%d1%86%d0%b8%d1%8f-%d0%b8-%d0%bf%d0%be%d1%87%d0%b2%d0%b0-%d1%84%d0%b8%d0%bb%d0%be%d1%81%d0%be%d1%84%d0%b8%d1%8f-%d1%80%d0%be%d0%bc%d0%b0%d0%bd%d1%82%d0%b8/
Что случилось ... 
Светоч мира. Размышления о Пушкине, декабристах и революционных волнах (ч.2): 1 комментарий