Тема исторической преемственности и исторических разрывов очень важна. Она лежит не на поверхности, но в основе большинства идеологических споров об истории — не только в России, но и в мире.
Продемонстрирую это на нескольких примерах. И поскольку соринку проще приметить в чужом глазу, начну с примеров иностранных.
Прерванное созревание Европы
Европоцентричное представление об истории рисует нам античность в качестве колыбели мирового гуманизма, цивилизации, права, философии и культуры, а дальнейшее развитие — это непрерывно восходящая линия прогресса, созревание и развитие всех этих прекрасных семян, а также распространение их в ширь — на весь окружающий мир. Вот, что пишет по этому поводу канадская исследовательница Элен Мейксинс Вуд.
«Идея прогресса, которую обычно связывают с Просвещением, состоит из двух различных, но переплетающихся линий мысли. С одной стороны, существовали различные представления о культурном и политическом совершенствовании человека — развитии разума и свободы. С другой стороны, имелся своеобразный материалистический взгляд, который представлял историю в виде стадийного развития “способов существования” и в частности созревания “рыночного общества” — последней и совершеннейшей стадии. Эти линии были связаны идеей технического прогресса, согласно которой развитие человеческого разума выражалось в совершенствовании способов обеспечения материального существования — не только в улучшении орудий производства, но, прежде всего, во всё более сложном разделении труда: между городом и деревней, между различными ремёслами и наконец внутри отдельной мастерской. Эти материальные улучшения сопровождались в области культуры ростом рациональности и исчезновением предрассудков, а в области политики — развитием свобод»1.
Откуда же, после стольких веков поступательного развития, в Европе взялся фашизм и его наиболее одиозная форма — нацизм? Фашизм в массовом сознании представлен именно как разрыв в истории европейской политики и культуры. И это можно понять: массовому сознанию проще и приятнее воспринимать нацизм как некую аберрацию, аномалию. Соответственно, разгром нацизма, его осуждение и признание немецким народом своей вины за гитлеровские преступления выступают как бы повторным разрывом, на этот раз уже с наследием «Третьего Рейха», и одновременно восстановлением прерванной преемственности со старой европейской традицией.
Собственно, похожего взгляда придерживались и в СССР. Помните, как в одном из советских военных фильмов солдат задавался вопросом, как могли немцы, народ Гёте и Шиллера, поддаться нацизму. То есть нацизм здесь также воспринимался как нечто противоестественное, не соответствующее немецкой культурной традиции. Отличие советского взгляда заключалось в сомнении, будто эта традиция была восстановлена после Победы. Ибо развязывание «холодной войны» и перевооружение Западной Германии свидетельствовали об обратном.
Сталин в своей речи на XIX съезде КПСС заявлял о наличии разрыва в демократических и либеральных традициях западных стран. Он утверждал, что «буржуазия <…> стала другой, изменилась серьезным образом», что «теперь от либерализма не осталось и следа»2.
Не традиция, а традиции
Либералы и коммунисты по-разному понимали природу фашизма, его истоки. Поэтому по-разному они себе представляли и разрыв с нацизмом. Поясняет итальянский историк Джузеппе Боффа: «В Германии каждая держава-оккупант после достижения победы стремилась обеспечить себе политическую поддержку. Но как и во всей остальной Европе, они добивались этой цели, действуя в противоположных направлениях: Советский Союз, стремясь проводить прогрессивную политику в интересах широких народных слоев, осуществил аграрную реформу и конфискацию промышленных предприятий, принадлежавших нацистам; американцы и британцы действовали с консервативных позиций, ища сочувствия более традиционным образом — у старой гвардии представителей экономической власти. В этих двух различных подходах проявилось различие концепций природы нацизма, который победители приняли обязательство искоренять: Советский Союз видел суть дела прежде всего в социальной базе нацизма, считая его диктатурой наиболее агрессивной части крупного капитала и других консервативных сил; западные деятели были склонны обращать внимание лишь на его политическую структуру, расценивая нацизм как форму тиранического правления, подавляющего любые проявления свободы»3.
Итак, мы обозначили ряд противоречий. Давайте попробуем разобраться. Всё-таки вызвал ли фашизм разрыв в культурном процессе и гуманистической традиции ряда европейских стран, был ли этот разрыв преодолён? Была ли восстановлена традиция?
Прежде всего следует учесть, что нет, как это нам представляется или как это нам рисуют, единой традиции, единого культурного процесса. Об общем культурном процессе можно говрить лишь как о результирующей множества различных разнонаправленных и нередко противоборствущих тенденций, различных течений. Каждое из этих течений формирует собственную линию преемственности и собственную традицию.
Всякий, кто знаком с учением Гегеля, понимает, что историческое развитие осуществляется через борьбу различных противоположностей, через кризисы и рецидивы. Точно так же и фашизм в Европе вообще и нацизм в Германии в частности являются порождением и рецидивом определённых тенденций, имевшихся и накапливавшихся в западноевропейской культуре.
Этой темы я уже касался, поэтому позволю себе автоцитату: «Фашизм — не случайность, не аномалия, а закономерное следствие породивших его условий, и поскольку эти условия остались неизменными, они продолжают естественно порождать из себя фашизм — ежедневно, ежеминутно.
Фашизм имеет своих предшественников в мировой (и особенно европейской) культуре. Многие исследователи, например Зеэв Штернхель, связывают его зарождение с идеологией и культурой Fin de siècle, которые стали реакцией против материализма, рационализма и коллективизма, а в конечном счёте консервативной реакцией на капитализм.
“Идеологи конца [XIX] века” были выраженными мистиками и индивидуалистами, они крайне однобоко и тенденциозно трактовали мыслителей XIX века – Вагнера, Бергсона Лебона и других. Достоевского они связывали с Ницше, использовали идеи Дарвина для оправдания зоологического подхода к политике, права всеобщей кровавой борьбы за выживание»4.
Действительно, достаточно дописать необходимые посредствующие звенья, и связь между Гёте и Шиллером с одной стороны и Гитлером и Геббельсом с другой станет видна. И тогда не будет никакого фантастического разрыва, никакой аномалии. Другое дело, что фашизм явился развитием (или, если угодно, деградацией) лишь некоторых определённых линий европейской культуры, таких как аристократическая традиция, европоцентризм, колониализм, идея белого превосходства, элитаризм.
Этим линиям противостояли другие, зачастую выраставшие с ними из одного корня — гуманизм, социальный утопизм, интернационализм — они-то и породили впоследствии социализм и коммунизм, и против них был направлен фашистский проект.
Гитлеровцы у штурвала
Была ли восстановлена гуманистическая традиция в Германии после войны? И была ли пресечена линия фашизма? Начнём с того, что фашизм оказался уничтожен далеко не во всех европейских странах. Под корень он уничтожался там, куда смогла войти Красная армия. А, скажем, в Испании фашистский режим Франко прекрасно вписался в новую мир-систему и существовал в ней ещё очень долго и не вызывал возмущения американских или британских лидеров, пока не был уничтожен внутренним сопротивлением испаснкого народа. Да, во Франции, Италии и Германии фашистские режимы были устранены, но, например в Западной германии основу нового «демократического» государственного аппарата составили прежние сотрудники гитлеровской администрации, пусть и стоявшие в ней на вторых и третьих ролях.
Дадим слово исследователю этого вопроса Александру Тарасову: «В 50-е — 60-е годы в ФРГ у штурвала власти — в политике, в бизнесе, в СМИ — почти поголовно стояли люди с нацистским прошлым, политическим, управленческим и хозяйственным опытом, приобретенным при Гитлере. В годы “холодной войны” в ФРГ “закрыли глаза” на прошлое этих людей — якобы “других кадров не было”.
Тогда, в 60-е, наивные студенты пытались “разоблачать”. Они думали, что достаточно опубликовать имена военных преступников — и тех накажут. Они составили и опубликовали огромное количество списков военных преступников: мелким убористым шрифтом, страница за страницей, разбитые по графам: имена, должности в III рейхе, доказанные военные преступления, должности сейчас. Тысячи, десятки тысяч имен. Высокопоставленные чиновники, богатые бизнесмены, на худой конец — заслуженные пенсионеры. Аналогичные списки — по тем, чьи процессы состоялись, но суды вынесли им символические наказания. Наивные студенты спрашивали: “Почему? Разве так должно быть?”»5
Впоследствии этот конфликт между студентами-антифашистами и криптофашистским немецким государством перешёл в вооружённую фазу, что, по мнению Тарасова, позволило «выяснить истинный характер германского общества». То есть никакого подлинного разрыва с фашизмом (нацизмом) в Западной Германии не произошло, фашистская традиция сохранилась. Зато оказалась жестоко пресечена традиция антифашистская, коммунистическая.
В ГДР, как уже говорилось, под давлением СССР поступили иначе: была произведена полная замена кадров не только в госаппарате, но и в силовых ведомствах, вплоть до полиции. И, знаете, кадры нашлись, и государство не рассыпалось.
Зато когда германию «объединили», то есть когда Западная Германия (ФРГ) аннексировала Восточную (ГДР), то с восточногерманскими кадрами поступили куда жёстче, чем с нацистами в ФРГ. Всех чиновников бывшей ГДР обвинили в «коммунизме», подвергли масштабной чистке, заставили каяться и отрекаться от своего сотрудничества с коммунистической партией и с СССР (который также переживал период распада). Чистке и проверкам подвергли всех, вплоть до университетских преподавателей. Всех их безжалостно вышвыривали с работы, а на их места рассаживали «правильных» немцев из Западной Германии.
Так вот вам вопрос: от какого же наследия в действительности отрекалась, с каким наследием порывала Германия в ХХ веке? И какую традицию она блюдёт теперь?
Слова и дела
Теперь обратим свои взоры к мировому гегемону, США. Здесь тема исторической преемственности и исторических разрывов имеет свою любопытную специфику, позволяющую нам глубже посмотреть на вопрос.
У Соединённых Штатов тоже имеется прошлое, от которого большинству современных американцев хотелось бы отказаться, с чем современная америка декларирует разрыв. Я говорю о временах расизма и работорговли. Действительно, расовая дискриминация на законодательном уровне была ликвидирована в США лишь во второй половине ХХ века. С тех пор в США расовая дискриминация запрещена.
Однако исчезла ли она? Во времена чёрных гетто неграм не разрешали селиться в белых кварталах, когда же расовую сегрегацию, наконец, отменили, оказалось, что вся элитная недвижимость в лучших кварталах принадлежит белым. Её можно сдавать, её можно продавать, чтобы покупать ещё более элитную недвижимость. То есть в руках у белых оказался огромный стартовый капитал, в то время как большинству чёрных приходится эту же самую недвижимость либо арендовать, либо покупать в долг, то есть занимать деньги у банков, которыми руководят старые белые элиты.
Разрыв с расовым неравноправием на словах и даже на бумаге не привёл к реальному равноправию, к равноправию на деле. Потому отказ на словах и стал возможен, что он почти ничего в сущности не менял.
Приведу подобный пример: времена «охоты на ведьм», когда в США запрещено было быть коммунистом. Коммунистов увольняли с работы, вычищали из всех общественных сфер. Особенно много коммунистов после войны было в Голливуде. Американцы даже шутили: «Зачем нам компартия, если у нас есть Голливуд?» Чтобы сломить боевой и сплочённый голливудский профсоюз, правительство США пошло на сделку с мафией и криминализовало киноиндустрию.
Британский историк Эрик Хобсбаум рассказывает об антикоммунистической истерии в США: «Им [антикоммунизмом] соблазнялись не только те политики, которые, как военно-морской министр в кабинете Трумэна Джеймс Форрестол (1882—1949), были достаточно невменяемы, чтобы выпрыгнуть из больничного окна, якобы завидев приближающиеся русские танки, но и те, кто сам не верил в собственную риторику. Наличие внешнего врага, угрожающего США, было выгодно американским властям, справедливо полагавшим, что США теперь стали мировой державой (фактически самой могущественной в мире), которые считали традиционный “изоляционизм” и протекционизм главной внутренней помехой. Пока не была обеспечена безопасность Америки, нельзя было мечтать об уходе от ответственности и о преимуществах мирового лидерства, как после Первой мировой войны.
Говоря более конкретно, тактика публичной истерии давала возможность президентам собирать с населения, печально известного своим нежеланием платить налоги, большие суммы, требуемые для американской политики. Антикоммунизм не мог не быть популярен в стране, построенной на индивидуализме и частном предпринимательстве, где само понятие нации определялось исключительно в идеологических терминах (“американизм”), полярно противоположных коммунизму»6.
Потом эти практики также были осуждены, Комиссия по расследованию антиамериканской деятельности распущена, правительство даже принялось бороться с коррупцией в кинематографе… Но не раньше, чем дело было сделано. Коммунистическое движение в США было уничтожено на корню. Вот и выходит, что нынешнее «добро» питается от корней вчерашнего зла.
Американские демократы могут бить себя в грудь, клясться в преданности правам человека, но если им понадобится выполнить грязную работёнку, они допустят к власти республиканцев… Чтобы потом громогласно осудить их. Благодаря таким политическим качелям государственная система в США приобрела большую устойчивость и необходимую гибкость. Смена республиканцев демократами или демократов республиканцами у руля как будто бы запускает жизнь заново, с чистого листа. Все прежние неудачи и невзгоды возлагаются на совесть предыдущей администрации.
Рыдания эмигрантов
Надо сказать, что подобную модель пытались внедрить и у нас. Помните, рассматривалась модель вечного пересаживания одних и тех же людей в президентском и премьерском креслах? Однако потом мы обратились к политической системе, более соответствующей полупериферийному положению нашей страны.
Тем не менее и в нашем видении исторического процесса наличествуют представления о разрывах и восстановлении преемственности и традиции. Самым очевидным примером тут является Октябрьская революция. Она и последовавший за ней советский период нашей истории преподносятся нам как нарушение исторической преемственности, сворачивание России с «её исторического пути».
Интеллектуалы-эмигранты весь ХХ век причитали о гибели «истинной России» и православной веры. С конца 80-х эта концепция была взята на вооружение и отечественным культурным официозом, а затем не без успеха внедрялась в массовое сознание через образование и массовую культуру. Эмигрантская литература, согласно этой концепции, представлялась подлинным продолжением отечественной культурной традиции. Отсюда все эти пляски с бубнами вокруг имён Мережковского, Шмелёва и Ильина. Неудобство заключалось в том, что эти персонажи, как и значительная часть белой эмиграции, были нацистскими симпатизантами и даже пособниками. Но об этом старались не вспоминать.
Приведу в качестве характерного примера этого подхода заметку некоего Павла Тихомирова «От солнца мёртвых к богу живых», посвящённую восхвалению Шмелёва, а заодно и Ильина. Тут, что ни строчка — находка для исследователя искривлений нашей исторической памяти.
«Над Иваном Сергеевичем Шмелёвым снова нависли тучи. После 1990-х, когда любители Русской словесности, особенно воцерковлённые христиане радостно открывали полузабытого певца Руси Православной, его снова позабыли, и вспомнили лишь в связи с травлей Ивана Ильина. Поскольку же Шмелёв долгое время был в тени великих Бунина и Куприна, то, полагаю, вспомнить о Иване Сергеевиче будет не лишним»7.
Обратите внимание на существенные моменты: действительно, всплеск интереса к Шмелёву (и Ильину) наблюдался в девяностые, потом произошёл спад, теперь же его имя снова на слуху. И действительно, те же колебания видим относительно фигуры Ильина. А что ещё у нас колебалось подобным образом, с подобной периодичностью? Распространение влияния и популярности крайне правых фашистских движений. Распад СССР сопровождался разочарованием и одновременно массированной атакой на коммунистическую идеологию и близкие ей течения, в противовес им поднимались любые формы радикального антикоммунизма, включая фашизм. Если кто-то забыл, то девяностые годы стали в России «золотой эпохой» всевозможных скинхедских группировок, фашизоидных движений и даже партий. Вспомните РНЕ, ДПНИ и прочие. Вся эта грязная волна схлынула… примерно в нулевые, когда общество открыто отмежевалось от ультраправых радикалов и экстремистов, и правительство поспешило сделать то же самое, запретив их организации и посадив наиболее одиозных лидеров. Вот так совпадение, в это же время в обществе упал интерес и к Шмелёву с Ильиным.
Почему они «вдруг» снова всплыли, думаю, объяснять не нужно. Обращу лишь внимание на одновременный подъём воинствующего национализма в лице бесчинствующей «Русской общины» и антимигрантской риторики (частично позаимствованной российским истеблишментом у администрации Дональда-нашего-Трампа).
Теплохладные мифотворцы
Для нас важнее то, что Шмелёв является ярким выразителем концепции «разрыва» исторической преемственности и символом её «восстановления». Тихомиров приводит в своей заметке весьма характерную цитату: «Лица Твоего не вижу, Господи! Чую безмерность страдания и тоски… ужасом постигаю Зло, облекающееся плотью. Оно набирает силу. Слышу его рык зычный, звериный язык»8. Это Шмелёв пишет о Советской России и русском народе. Для него они — воплощённое зло, достойное уничтожения (хотя бы и руками Гитлера). Сколько христианского смирения и братской любви в этих его словах, неправда ли?
И далее Тихомиров пытается пояснить, концептуализировать позицию Шмелёва: «Очерк за очерком эпопея “Солнце мертвых” рисует торжество Зла, в очередной раз проявившееся в том, что люди, отрекшиеся от образа Божия, утратили и образ человеческий, “возревновав об образе зверине”.
Глубинными причинами катастрофы утраты человеческого облика была религиозная теплохладность предреволюционной России, все остальное – следствия.
Об этом говорят не часто»9.
Ещё раз зафиксируем, что зверями Шмелёв (и вслед за ним Тихомиров) именует наших дедов и прадедов, восстанавливавших страну после гражданской войны, сопротивлявшихся гитлеровской агрессии и т. д. Главным обвинением, главным злом тут объявляется отход от правослдавной веры и церкви (хотя кто от кого отошёл — народ от церкви или церковь от народа — ещё вопрос), а главной причиной революции — «религиозная теплохладность предреволюционной России».
Правда, уже через пару строк сам же Тихомиров приводит слова Алесея Любомудрова о том, что особенностью «творчества Ивана Сергеевича Шмелёва является то, что реалии Православия и Церкви воссозданы далеко не полностью воцерковлённым человеком. Сила художественного слова и чувствования, талант перевоплощения позволили Шмелёву воссоздать “чужую” веру, которой он сам не обладал ещё в полноте»10.
То есть сам Иван Шмелёв и прочие столпы белой эмиграции и были теми «религиозно теплохладными» интеллектуалами, которые не сочувствовали ни угнетённому народу, ни царскому правительству, ни официальной церкви, а болтались где-то между этими полюсами. Они тяготились официальной церковностью и отнюдь не были в ладах с иерархами церкви.
Их религиозные писания и воззрения не получали официального признания церкви. Шмелёв не привлекал к себе заметного внимания как литератор, а Ильин мало кого интересовал как философ. Их звёздный час настал после и благодаря революции. При первых потрясениях на родине, они поспешили отправиться в Западную Европу, которая была им и приятнее, и удобнее и понятнее.
Но главное, именно уничтожение церкви и царской империи расправило им крылья и позволило вещать о религии и о России всё, что в голову взбредёт. Шмелёв вовсе не «лакировал» свои воспоминания, как утверждает Тихомиров, он прямо заявлял, что раз России больше нет, то теперь её надо выдумывать, творчески воссоздавать, сочинять о ней миф.
Отныне белоэмигранты провозгласили себя главными голосами старой, истинной, России, истинного православия. Революция предоставила им и оправдание, и образ врага. Во всех бедах теперь можно было винить безбожников-большевиков и русский народ, который «оказался не тот». Этим можно было оправдывать и собственную эмиграцию, и раболепство перед Гитлером и другими фашистскими вождями. Как говорится, «и сам горбат, и стихи горбаты. А кто виноват? Жиды виноваты». Да, эти господа были ещё и ярыми юдофобами.
Примечания
1Вуд Э.М. История или телеология? // Культурная критика, 2025. С. 78.
2Сталин И.В. Речь на XIX съезде КПСС 14 октября 1952 года // Сталин И. В. Сочинения. В 18 т. Т. 16. С. 229.
3Боффа Дж. История Советского Союза.
4Косяков Д.Н. Культурный фронт. Красноярск: Литера-принт. 2020. С. 160-161.
5Тарасов А.Н. Вьетнам близко, или Партизанская война на берегах Рейна. https://scepsis.net/library/id_658.html.
6Хобсбаум Э. Эпоха крайностей. Короткий двадцатый век 1914-1991. М.: Издательство Независимая газета, 2004. С. 255-256.
7Тихомиров П. От солнца мёртвых к богу живых. https://denliteraturi.ru/article/7708.
8Там же.
9Там же.
10Там же.
Что случилось ... 