Проза
Садик
Бояться нового похода в садик Уля начала ещё с вечера. «А мы ляжем спать, а потом в садик пойдём?», — и дрожит ротик. Утром она отказывается вставать, зажмуривается и кричит: «Я хочу спать!» «Я хочу к маме (бабушке, папе)!» «Я лучше дома поиграю!» и так далее. Пробовали и доводы, и уговоры, и угрозы — всё напрасно. Теперь дочка идёт со мной по улице, выплакавшаяся и притихшая. Изредка взглядывает на меня, но я неумолим, как законы физики.
Конечно, я её понимаю, и мне её жаль: дома осталось всё привычное, понятное, послушное, тёплое и обжитое — любящий её мирок. А впереди — мир чужих людей, где ты уже не центр мирозданья, а чужой среди чужих: дети играют сами по себе, им до тебя нет дела, их внимание надо ещё завоевать, вторгнувшись в их игры; воспитатели могут и накричать, и наказать, с ними на покапризничаешь. Всё там холодное, чужое, даже игрушки. И первые два дня Ульянка просидела там на кресле, вцепившись в принесённую из дома книжку.
И конечно, я за неё переживаю: чему научат её сверстники? Не начнут ли драться? Сумеет ли Ульянка за себя постоять? Ведь одно дело бить, рассердившись, терпеливого папу, и совсем другое — вступить в бой с хулиганом. О чём говорят современные детишки — все эти Пафнутии и Джереми, Федосьи и Изабеллы? О телефонах и компьютерных играх, о машинах, о новых уродских мультиках? Найдёт ли дочка компанию себе по душе?
Насколько компетентны и попросту адекватны ли воспитатели? Всё это меня волнует. Но одновременно я понимаю, что рано или поздно настанет время отпустить девочку от себя, и она пойдёт именно в этот, запутнанный, глубоко несправедливый мир, в котором, в отличие от советских мультиков и диафильмов, царствуют глупость и жадность. В нём-то и девочке и предстоит жить и бороться.
Внешне я остаюсь спокоен, а Ульянка идёт, понурясь, загребает снег носками ботинок. С каждым шагом всё ближе крыльцо садика.
На пороге Уля пробует заплакать, но воспитательница не даёт ей раскиснуть, быстро берёт в оборот, а я оказываюсь на улице.
Отправляюсь в путь, загребая снег носками ботинок. Я иду на работу.
Буква Л
Ульяна учится выговаривать букву «Л». Старательно произносит: «Ключик».
— Скажи «Уля», — говорю я.
— Ул-ля, — повторяет дочка, растягивая «Л».
— Скажи «Валя», — говорю (так зовут нашу маму).
— Вал-ля, Ул-ля, — и, подумав, добавляет, — папул-ля!
Я вознаграждён за всё.
Шкаф
Заказали мастеру встроенный шкаф. Мастер прибыл и приступил к делу, чтобы отвлечь Ульянку от всех его интересных инструментов пришлось разрешить ей рисовать мелками на стене. Дядя завинчивает шурупы, а Уля громче дрели поёт песенку мамонтёнка и чертит цветные полоски.
Наконец, работа закончена. Счастливо глядим на раздвижные дверцы. Тут из-за наших спин выныривает ульянка и с поднятым молотком бежит к шкафу. Никто и ахнуть не успел — трах! — на двери свежая вмятина.
— Я тоже хочу чинить! — кричит дочка, пока мы отнимаем у неё молоток.
— Ну, с почином вас! — говорит мастер, поспешно прячет деньги в карман и убегает.
3 года
Кефирчик
Приучить Ульянку спать в кроватке мы так и не смогли, спим втроём. Сквозь сон она шепчет маме: «Пи-ить». Мама послушно поднимается. «Кефирчику, — добавляет Уля, не открывая глаз. — С сахаром». И ещё добавляет: «И с печенькой».
Раздосадованная и сонная мама приносит компот. Уля с первого глотка взрывается рёвом: «Ке-фир-чик!»
Соседи наверняка думают, что у нас тут пыточная камера.
Никто меня не любит
Ульянка раскапризничалась и больно ударила меня кулачком в глаз, я застонал и зажмурился. Она поняла, что произошло что-то плохое, но в её маленькой головке пока не умещаются мысли об ответственности, о вине. Невольно она переводит разговор на свои болячки:
— А у меня тоже глазик болел. Я танцевала, танцевала и — бах! — об стол ударилась.
Мама возвращает её внимание к поступку:
— Уля, посмотри, ты же папу в глаз ударила. Извинись перед ним.
Ульянка поднимает рёв и сама идёт в угол. И откуда у неё эти смешные театральные жесты?
— Никто меня не люби-и-ит! — доносится из угла.
— Да ведь мы же тебя не ругаем и не наказываем, — объясняет ей мама. — Но папу-то надо пожалеть.
— Прости, прости («пасти, пасти») меня, мама! — Уля кидается к маме и утыкается ей в коленки.
От невнимания к чужой беде — до полного самоуничижения скачут её смешные эмоции, не задерживаясь на таких простых вещах как понимание чувств другого и признание своей неправоты. Или всё-таки не простых? Ведь подобное поведение я замечал и у взрослых.
В парке
Выбрались в парк покормить сусликов. Зверьки замерли серыми столбиками на пороге своих норок. Ульянка спешит к каждому останавливается неподалёку и что-то серьёзно объясняет. Я не слышу из-за ветра и отдалённого грохота дискотеки. Подхожу ближе: «Не бойся, я тебя не обижу…» — доносится до меня. Сую ей сухарик. Уля разбегается, словно метает гранату, и запускает сухарь в суслика. Но зверёк избалован печеньем, и сухарём слабо интересуется.
В следующую минуту она уже бежит за сусликом с огромной палкой: «Постой, я буду тебя защища-а-ать!».
Здесь я могу расслабиться и отпустить дочку подальше от себя: автомобилей поблизости нет.
Когда я вижу в отдалении её маленькую фигурку в пальтишке — фиолетовое пятнышко на фоне широкого голого весеннего поля сухой травы — когда примечаю серый листик, прицепившийся к краю пальто сзади, меня охватывает чувство умиления, смешанного с горечью. С одной стороны, я чувствую, насколько мал и беспомощен человек в большом мире, а с другой, ульянкиными глазами наблюдаю, как прекрасен мир, в котором есть суслики.
Дмитрий Косяков. Конец 2017 — начало 2018 гг.
Что случилось ... 