сталин против сталинизма (ч.9) Бюрократизация

— А что, товарищ, это заседание пленарное будет али как?

— Пленарное, — небрежно ответил сосед.

— Ишь ты, — удивился первый, — то-то я и гляжу, что такое? Как будто оно и пленарное.

— Да уж будьте покойны, — строго ответил второй. — Сегодня сильно пленарное и кворум такой подобрался — только держись.

Зощенко М. Обезьяний язык.

Как я уже говорил, сталинистам Сталин представляется крепким государственником, но дело в том, что именно по вопросу о государстве Сталин круто разошёлся с Лениным и предал его идеи — не на словах (вслух он бы в этом ни за что не признался), а на деле.

В работе «Государство и революция», написанной буквально в преддверии октябрьских событий, Ленин изложил своё видение сути предстоящей революции и разоблачал предательскую позицию вождей Второго интернационала: «Речь идет не об оппозиции и не о политической борьбе вообще, а именно о революции. Революция состоит в том, что пролетариат разрушает «аппарат управления» и весь государственный аппарат, заменяя его новым, состоящим из вооруженных рабочих. Каутский обнаруживает «суеверное почтение» к «министерствам», но почему они не могут быть заменены, скажем, комиссиями специалистов при полновластных и всевластных Советах рабочих и солдатских депутатов?

Суть дела совсем не в том, останутся ли «министерства», будут ли «комиссии специалистов» или иные какие учреждения, это совершенно неважно. Суть дела в том, сохраняется ли старая государственная машина (связанная тысячами нитей с буржуазией и насквозь пропитанная рутиной и косностью) или она разрушается и заменяется новой»¹.

На это сталинисты могут ответить: но ведь так и произошло — старый государственный, «связанный тысячами нитей с буржуазией» аппарат был разбит и заменён новым аппаратом, таких связей не имевшим; при Сталине этот новый аппарат многократно укрепился.

Но в том-то и проблема, что Ленин вслед за Марксом представлял этот новый аппарат пролетарской диктатуры совсем другим. Прежде всего, это должен быть аппарат «отмирающий», постепенно сходящий на нет, поскольку властные функции постепенно переходят ко всему обществу. При Сталине же, напротив, госаппарат рос, укреплялся и всё сильнее отделялся от общества и профессионализировался.

За что бичует Ленин буржуазное, подлежащее уничтожению государство? Не только за связь с капиталом: «В наших политических и профессиональных организациях должностные лица развращаются (или имеют тенденцию быть развращаемыми, говоря точнее) обстановкой капитализма и проявляют тенденцию к превращению в бюрократов, т. е. в оторванных от масс, в стоящих над массами, привилегированных лиц.

В этом суть бюрократизма, и пока не экспроприированы капиталисты, пока не свергнута буржуазия, до тех пор неизбежна известная «бюрократизация» даже пролетарских должностных лиц.

У Каутского выходит так: раз останутся выборные должностные лица, значит, останутся и чиновники при социализме, останется бюрократия! Именно это-то и неверно. Именно на примере Коммуны Маркс показал, что при социализме должностные лица перестают быть «бюрократами», быть «чиновниками», перестают по мере введения, кроме выборности, еще сменяемости в любое время, да еще сведения платы к среднему рабочему уровню, да еще замены парламентарных учреждений «работающими, т. е. издающими законы и проводящими их в жизнь»»².

Сталин и без капитализма сумел создать своей бюрократии такую обстановку (или сама бюрократия при помощи Сталина создала её себе), чтобы чиновники развращались, превращались «в стоящих над массами, привилегированных лиц», а вот выборность и сменяемость были превращены в фикцию и привязка к средней зарплате рабочего исчезла.

Я уже неоднократно говорил о бюрократических ритуалах, в которых и по сей день ощущается дух сталинизма, о бюрократическом расточительстве, ложащемся тяжким бременем на народ, и т. д. Теперь настало время заняться этим вопросом вплотную: Сталин получил власть из рук бюрократии и всесторонне усиливал дух бюрократизма в советском обществе — наделял бюрократию привилегиями и полномочиями, привносил бюрократизм во все сферы жизни.

В этом сказался контрреволюционный характер сталинского правления, ибо суть революции заключается в том, чтобы сбросить с общества старые путы, раскрепостить творческую энергию масс и позволить максимальному количеству людей творить историю, активно участвовать в жизни общества, в выборе направления и путей его развития. Эти процессы и наблюдались в революционной России с 1917 года. Сталин же взял курс на отстранение масс от политики и сосредоточение полноты власти в руках сверхузкой прослойки высшей бюрократии. Троцкий писал: «Он стоит не на земле, а наверху самого грандиозного из всех аппаратов. Аппаратом же Сталин овладел, так как был неизменно верен ему. Он изменял партии, государству, программе, но не бюрократии»³.

А французский философ-марксист Даниэль Бенсаид считал, что сталинизм в СССР был частью всемирной тенденции к бюрократизации, что подобные процессы, хотя и в иной форме, проходили в большинстве стран: «Эта тенденция питается в основном за счет общественного разделения труда (особенно на физический и умственный) и проистекающих из него “профессиональных опасностей пребывания у власти”.

В Советском Союзе эта тенденция была усилена, — бюрократизация происходила на фоне разрухи, нехваток, культурной отсталости и отсутствия демократических традиций. С самого начала социальная база революции была одновременно широка и узка. Широка оттого, что базировалась на союзе рабочих и крестьян, составлявших огромное большинство населения. А узка оттого, что рабочие как класс, сами по себе составлявшие меньшинство, вскоре были в значительной мере уничтожены из-за разрухи промышленности после войны и выбиты в сражениях. Бюрократическая же жестокость всегда пропорциональна хрупкости социальной базы и степени паразитизма бюрократии. Но между началом 20-х и ужасными 30-ми наблюдается явный разрыв как во внешней, так и во внутренней политике.

Конечно, авторитарные тенденции уже начали брать верх в конце 20-х»⁴.

Бенсаид считал, что большевистские вожди, поглощённые борьбой со своим главным врагом — империализмом, просмотрели «меньшего врага» — бюрократию, которая подтачивала партию изнутри, пока в итоге не пожрала её окончательно. Как я уже упоминал, Троцкий и его сторонники предостерегали об опасности бюрократического перерождения партии ещё в конце 20-х. Позже он охарактеризовал сталинизм как «работу безличного аппарата на спуске революции»⁵. Собственно, уже Ленин критиковал советский бюрократизм. В знаменитом ленинском завещании, шла речь о несоциалистических тенденциях внутри государственного аппарата. Ленин искал способ уберечь партию от бюрократического перерождения. Видный отечественный историк Теодор Шанин напоминает: «Письмо, написанное в декабре 1922 г. к партийному съезду, получило наибольшую известность благодаря содержащейся в нем скандально-пророческой рекомендации убрать Сталина с поста генерального секретаря партии, так как он «слишком груб», а также своими проницательными характеристиками, которые он дал некоторым другим большевистским вождям — Троцкому, Каменеву, Бухарину и т.д. Но забывается, что в том же письме Ленин рекомендовал увеличить более чем в десять раз численность Центрального Комитета как и Центральной Контрольной Комиссии за счет набора рабочих. Эти новые кадры руководителей должны были «инспектировать и перестраивать» аппарат управления постреволюционного государства. Он добавил к этому две важные оговорки. Первая — «к рабочим в этой части своего письма я отношу всюду и крестьян», т.е. в данном тексте он ближе всего подошел к основополагающему народническому понятию «народ», и вторая, идя еще дальше, что «в число рабочих членов ЦК должны войти преимущественно рабочие, стоящие ниже того слоя, который выдвинулся у нас за пять лет в число советских служащих, и принадлежащие ближе к числу рядовых рабочих и крестьян»»⁶.

По мысли Ленина, новые члены Центральной Контрольной Комиссии (органа, пришедшего на смену сталинскому Рабкрину) дожны были присутствовать на всех заседаниях Центрального Комитета и Политбюро, знакомиться со всеми документами ЦК. Эта реформа исходила из ленинской идеи о том, что советская власть опирается на союз двух классов — рабочих и крестьян. Для того, чтобы уберечь этот союз нужно сохранить культурные контакты между рабочими и крестьянами и всемерно способствовать народному образованию.

С точки зрения сталинизма в бюрократизме нет ничего плохого. Современному сталинисту достаточно, что в СССР было планирование и государственная собственность на средства производства. Ленин же видел вещи гораздо глубже. В своих последних статьях он предостерегал об опасности выпячивания административного аспекта в государственном планировании, говорил о необходимости реформировать государственный аппарат. Хорошо не планирование как таковое, не государство как таковое, а связь первого и второго с нуждами и чаяниями масс. Критикуя «педантство» Второго Интернационала, его неспособность понять «революционную диалектику» он прозрачно намекал большевикам на необходимость соединения крестьянского и рабочего движения.

К сожалению, ленинские предостережения не были услышаны. Старые большевики боялись Троцкого как нового Бонапарта (как оказалось, не там искали). Троцкий же и его сторонники видели источники советской контрреволюции, советского термидора⁷, в заграничной интервенции, в белогвардейской эмиграции, в нэповском «призраке капитализма» и сопутствующем ему социальном расслоении. Подлинная же опасность крылась в привилегиях бюрократии, которые последовательно насаждал Сталин и его сподвижники (что, впрочем, не помешало Сталину потом уничтожить этих сподвижников).

Сталин в определённый момент даже объявил войну кулачеству, «правому уклону», оппортунизму, и многие рабочие, партийцы и бывшие оппозиционеры поверили в то, что Сталин хочет углубить революцию, возродить диктатуру пролетариата. Троцкий предостерегал таких: «Вопрос идёт не только о том, что делается, но и о том, кто делает».

Ибо даже революционную работу сталинизм осуществлял чисто бюрократически — без опоры на массы. Сверху вниз сапускались указания и распоряжения, а сигналы снизу игнорировались. То, что преподносилось массам как продолжение революции, на самом деле было контрреволюцией — войной бюрократии против народа, против его требований. Сперва с опорой на рабочих и партийные низы под лозунгом борьбы с кулаком бюрократия раздавила деревню, а потом принялась за рабочих и партию.

Собственно, процесс перерождения партии на тот момент уже находился в финальной стадии. А начался он, как мы уже говорили, с окончанием Гражданской войны.

Гражданская война победоносно завершилась, и партийцы стали переходить к «осёдлому» образу жизни. Бесконечные скитания, командировки, бивуаки ушли в прошлое. Большевики стали обзаводиться постоянным жильём и постоянными местами работы, обрастать имуществом, обустраивать свой быт и комфорт. Тяга к материальным благам — это уже признак не революционного деятеля, а бюрократа.

В качестве иллюстрации можно привести анекдот двадцатых годов: «Спрашивают Троцкого заграничные представители: “Почему, когда вы говорите, что за вас большинство, за ваши суждения всё время голосуют только единицы?” — “А потому, — ответил Троцкий, — что каждый коммунист держит портфель и боится, как бы он не вывалился, когда, голосуя, придётся поднять руку вверх”».

Анекдот 1920-х годов.

Лишь немногие сумели побороть такое искушение. Ленин, как известно, даже во время тяжёлой болезни всегда требовал себе снабжения и пайка не выше, чем у среднего рабочего, так что близким порой приходилось обманом подсовывать ему лишний кусок хлеба. Можно вспомнить Че Гевару, который променял министерское кресло на партизанский лагерь и гибель в бою, Тома Санкару, который будучи премьер-министром Верхней Вольты отказывался от автомобиля, ездил на велосипеде, а после своей гибели из имущества оставил лишь старый холодильник. Троцкому в этом отношении, можно сказать, повезло: сам Сталин скинул его с высот власти и тем уберёг от её искушений, позволил сохранить чистую совесть революционера.

Сталин поначалу продолжал жить довольно скромно, но покрывал и разжигал аппетиты бюрократии, её стремление «сбросить с себя спартанские ограничения первого периода революции». Понемногу, играя на низменных чувствах людей, он подталкивал процесс превращения революционеров в вельмож.

А к середине 30-х уже вполне сложились те формы правления, которые с небольшими изменениями просуществовали до конца советского государства, и существенные элементы которой сохранились и в нынешнем госаппарате.

«Прежде всего, — пишет Вадим Роговин, — это касалось внутренней жизни партии, которая из жизнедеятельного организма, каким она была при Ленине, деградировала до состояния бездушного исполнительного механизма, в одинаковой степени независимого как от воли народа, так и от собственных членов и представлявшего послушное орудие в руках правящей касты.

Сталин и его приспешники в эти годы уже не считали нужным скрывать, что страной правит не партия, а её Центральный Комитет. Особенно чётко выразил эту мысль Каганович, который с удовлетворением заявлял: «ЦК находил время руководить вопросами не только международной политики, вопросами обороны, хозяйственного строительства, но и одновременно заниматься такими вопросами, как учебники, как библиотеки, как художественная литература, театры, кино, такими вопросами, как производство граммофонов, качество мыла и т. п.». При этом для каждого человека, мало-мальски знакомого с механизмом выработки и принятия политических и хозяйственных решений, было очевидно, что под ЦК понимается не его формальный состав, избираемый партийными съездами, а 1) Политбюро, решавшее на своих заседаниях все вопросы, вплоть до «качества мыла»; 2) подбираемый личным секретариатом Сталина аппарат ЦК, готовивший материалы для Политбюро и осуществлявший контроль над исполнением его решений»⁸.

Внешне слова Кагановича могли выглядеть благолепно: вот какой Центральный комитет молодец – всем занимается. Но если вдуматься, то это характеризует сталинское руководство с худшей стороны: оно не сумело создать полномочных органов, которым можно было бы поручить такую вещь как качество мыла. Стало быть, ЦК не доверяет не то что массам, но и собственному аппарату, и в каждый вопрос вынужден вникать сам. Если вся система держится на одном человеке, значит, это плохая система. Да и сам диктатор никуда не годен, раз не сумел создать работающий аппарат и не смеет доверять народу.

Завершение процесса бюрократизации советской власти выразилось в полном отстранении рядовых партийцев от участия в управлении государственными и общественными делами. Коммунисты потеряли контроль над партией, зато верхушка партии (не более 0,3% от её состава) получила полный контроль над ними.

Когда Сталин расправился со всеми внутрипартийными оппозициями, пленумы ЦК стали собираться реже – не более двух раз в год – их задачачей было просто визировать подготовленные наверху резолюции. Почти все постановления, которые выходили от имени ЦК, в сущности принимались не пленумами, а Сталиным и узким кругом его приближённых, составлявших Политбюро, Оргбюро и секретариат «вождя». То есть ЦК оказался разделён на «истинных вождей» и статистов, которые какое-то время по традиции ещё допускались на заседания Политбюро, но могли лишь молча сидеть и слушать. При этом наиболее важные вопросы обсуждались на закрытых заседаниях, куда «обычным» членам ЦК вход был закрыт: их лишь знакомили с секретными решениями Политбюро, хранившимися в особой папке. Эти решения не рассылались даже в комитеты республик. А после убийства Кирова даже с этими «вольностями» было покончено. Доступ к особой паке для членов ЦК был закрыт.

Полностью забаррикадировавшись от общества и даже от партийной массы, правящий слой лишился притока свежих сил, исключил возможность появления в своей среде ярких, способных и даже попросту компетентных личностей. Правящий слой оказался составлен исключительно из бездумных исполнителей, конформистов, преданных только «вождю», избиравшемуся из среды вчерашних холуёв и прошедшему многоступенчатый путь «отрицательного отбора». Эти люди были органически неспособны к самостоятельному мышлению, к анализу уроков прошлого и выдвижению реалистичных задач на будущее.

В сталинистской среде существует довольно любопытный миф о противоречиях между Сталиным и бюрократией. Якобы сталин был врагом бюрократии (чем и были вызваны репрессии против партийцев), но бюрократия тайно крепла и сперва творила всякие безобразия вопреки воле «вождя» и за его спиной. Поэтому все просчёты и жестокости сталинской эпохи перекладываются на голову второстепенных и третьестепенных фигур, стрелочников, «головотяпов на местах», а Сталин представляется несведущим о вершащихся безобразиях, а потом и бессильным им помешать. В итоге Сталина превращают даже в жертву бюрократии.

Комичным образом сталинисты используют троцкистскую антисталинскую концепцию, но сдвигают её во времени и меняют действующих лиц местами. На место Ленина ставится Сталин, на место Сталина — Хрущёв, а на место Троцкого — Берия. Теперь получается, что не Сталин во главе бюрократии предал умершего Ленина, оттеснил и убил главного преемника дела вождя — Троцкого, а Хрущёв во главе бюрократии предал умершего Сталина, оттеснил и убил главного преемника «вождя» — Берию. Термидорианский переворот переносится из двадцатых годов в пятидесятые. А Брежневу отводится роль Хрущёва — архитектора своеобразной «оттепели». Для сталинистов Брежнев — фигура в целом симпатичная, но слишком слабая, чтобы спасти СССР от набравшей силу бюрократии.

Впрочем, этот миф начал полустихийно складываться ещё при жизни Сталина. Андре Жид по возвращении из сталинского СССР написал книгу, в которой отмечал, что среди западных либералов бытует мнение, будто Сталин является «жертвой бюрократии, созданной сначала для управления, а потом и для угнетения». И он отвечал на это, что бюрократы нужны Сталину так же, как и Сталин нужен бюрократам. Чем никчёмнее чиновник, тем больше преданности он выказывает Сталину, поскольку обязан своим положением не своим знаниям и умениям, не своему авторитету, не доверию и уважению подчинённых, а поддержке диктатора. Поэтому самые ничтожные и бездарные чиновники рьяно поддерживают сталинский режим, а Сталин платит им за это привилегиями и безнаказанностью.

И поэтому Сталин «боится только тех, кто довольствуется малым, кто честен и неподкупен». Себя же диктатор окружает безропотными и безликими подхалимами и подпевалами, не способными самостоятельно мыслить и предлагать какие-либо идеи.

Мы так много и подробно говорим о бюрократизации, поскольку эта проблема остаётся с нами по сей день. В других странах имеется своя бюрократия, не менее отвратительная, но имеющая свои особенности и свои традиции. Наша же отечественная бюрократия присходит из бюрократии сталинской. Понять её истоки, проследить её формирование, значит, осознать её природу и психологию, разглядеть её лицо.

В среде левых интеллектуалов ведутся споры о том, чем являлась советская бюрократия. Составляла ли она отдельный (эксплуататорский) класс. От ответа на этот вопрос зависит определение сути советского общества. Было ли это общество классовым или бесклассовым, делящемся на социальные группы по иному, неклассовому, принципу. Троцкий считал, что сталинская бюрократия тридцатых годов была паразитарным наростом на теле советского общества, не составляла с этим обществом одного целого. Свои богатства сталинисты вынуждены были воровать, а не «законно» присваивать, как это делают эксплуататорские классы в буржуазном или феодальном обществе.

Хищение, главный источник обогащения бюрократии, не составляло строгую и законченную систему эксплуатации. Но тем беззащитнее перед бюрократическим хищничеством оказывались массы, поскольку оно не знало ни системы, ни пределов. Строго говоря, бюрократ — это просто служащий, чиновник, нанятый государством (то есть как бы народом) для исполнения определённых функций, но бюрократ обладает психологией и аппетитами эксплуататора, он жаждет указывать, повелевать. Возможно, чиновники иных стран, воруют аккуратнее, ведут себя вежливее. Нам же от Сталина досталось грубая, необузданная и чванная номенклатура с полубарскими-полукулацкими замашками.

Из чего это проистекает? Из абсолютной безответственности перед нижестоящими, перед народом, перед «рядовым посетителем». Бюрократ зависит только от вышестоящих инстанций. И если он чувствует, что наверху всё надёжно, то с нижестоящими можно не церемониться: главное вовремя сдать хороший отчёт наверх. Наверху тоже ценят исполнителей, которые присылают хорошие отчёты, поскольку из этих отчётов составляются более крупные отчёты для ещё более высокого начальства. В итоге «обстановка на местах» мало кого волнует. Если отчёт сдан, то до следующего отчёта можно подчинённых хоть плёткой стегать.

Отсюда же возникает извечная наша тяга писать письма на самый верх. Но чиновники связаны круговой порукой и в большинстве случаев будут покрывать друг друга и затягивать дело. Если же и найдут порой козла отпущения, то не затем, чтобы что-то менять в корне. И на место изгнанного чиновника придёт точно такой же некомпетентный и беспардонный начальник.

Конечно, образ жизни Сталина и его сановников сегодня может показаться не таким уж роскошным. Но сравнение следует проводить не в абсолютных цифрах. Сравните жизнь начальства с уровнем жизни среднего рабочего тех лет, а ещё лучше — с уровнем жизни того же начальства несколькими годами раньше, сравните динамику роста благосостояния, и вы увидите: слова оппозиционеров о «бюрократической безнаказанности» и «нелегальном сверхворовстве» отнюдь не преувеличение. Кстати, именно в атмосфере тридцатых годов формировался и архитектор «застоя» Леонид Ильич Брежнев, ведь он сам был новобранцем 1937 года.

Сталинские выдвиженцы тянулись к сладкой жизни даже в тяжёлые годы войны, когда весь народ нёс на себе бремя сталинских дипломатических и военных провалов. Тот же Брежнев, согласно донесению старшего политрука Айзона, будучи заместителем начальника политуправления Южного фронта, весело кутил в тогда ещё тыловом Сталинграде вместе со вторым секретарём Днепропетровского обкома Грушевым и пользовался услугами его любовниц Ани и Кати⁹.

Удивительно ли, что именно Брежнев, которому при Сталине даже во время войны сладко жилось, сделавшись главой СССР, сразу прекратил «оттепельную» критику в адрес Сталина?

Все наследники Сталина, включая «антисталинистов» Хрущёва и Горбачёва и антикоммуниста Ельцина оказались наследниками Сталина в плане грубого эмпиризма, недальновидности, серости, зависимости от бюрократического аппарата. Какие бы идеологические повороты не переживала страна, как бы ни ссорились между собой правители, они твёрдо держали сталинский курс на усиление власти бюрократии над обществом. Даже в самые смелые периоды горбачёвской «катастройки» или ельцинской «прихватизации» правители не решались опереться на поддержку народа, предоставить массам инициативу, предпочитая инсценировать эту самую активность.

По данной теме осталось прояснить один вопрос: являлась ли советская номенклатура классом. Для немарксиста этот вопрос покажется праздным: какая разница? Для марксиста же этот вопрос принципиален. Если советская партбюрократия была классом, тогда и советское общество было классовым и значение Октябрьской революции снижается до уровня запоздалой буржуазной революции, которая перевела народы России из сословно-классового общества в просто классовое.

Если же советское общество было бесклассовым и бюрократия классом не являлась, тогда выходит, что советское общество изначально было выстроено на здоровых началах, но было извращено бюрократической паразитической прибавкой. Собственно, это и имел в виду проницательный Ленин, когда с горечью констатировал: «Наше государство рабочее, но с бюрократическим извращением». Впоследствии справедливость этого замечания осознал и Троцкий.

Я согласен с Троцким и Ильичом. Ибо классы определяются отношениями собственности. Сталинская же номенклатура, даже дорвавшись до власти, хотя и распоряжалась де-факто богатствами страны, но де-юре ими не владела. Отсюда с годами и возникла потребность в ельцинской приватизации, которая прибавила в бюрократической власти ещё и капиталистическую собственность. Поэтому распад СССР и образование на его территории ряда новых государств и ознаменовал переход к классовому обществу и возврат России в лоно капиталистической мир-системы.

Продолжение следует

Примечания

1Ленин В.И. Государство и революция // Ленин В.И. Избранные произведения в 3 т. Т. 2. М.: Политиздат, 1975. С. 319.

2Там же. С. 319-320.

3Троцкий Л. Д. Сталин. Т. 1. М.: Терра, 1990. С. 14.

4Бенсаид Д. В защиту коммунизма // Бенсаид Д. Большевизм и 21 век. Свободное марксистское издательство. 2009. С. 28.

5Троцкий Л. Д. Моя жизнь. Москва книга, 1990. Т. 2. С. 247.

6Шанин Т. Революция как момент истины. М.: Весь мир, 1997. С. 463-464.

7Термидором принято называть контрреволюционный переворот, в результате которого была ликвидирована якобинская диктатура и был положен конец восходящей фазе Французской революции. В соответствии с революционной культурной традицией термидором стало принято называть низвергающий революционную диктатуру переворот и следующий за ним период контрреволюционной диктатуры в революционных одеждах.

8Роговин В. Сталинский неонэп.

9См. Роговин В. Мировая революция и мировая война.